Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

~ ~ ~

На восстановление переводов, утраченных по ходу кататонического в стельку ступора в тамбуре электрички, ушло около года. Растянуть удовольствие на дольше не получалось – они оставались ещё слишком свежи в моей памяти. Поставив заключительную точку в последнем из переведённых рассказов, я повёз четырёхтомник Моэма в Нежин, чтобы вернуть его Нонне.

На подходе к пятиэтажке преподавателей в Графском Парке, я догнал Нонну в паре с Лидией Пановой, что когда-то кураторствовала в моей группе на Англофаке. Они направлялись к общему подъезду своих квартир, но заметив меня, остановились… Я поздоровался с дамами и сообщил Нонне о невозможности передать словами всю глубину моей благодарности за одолжённый у неё четырёхтомник, который вот он, обратно.

Она мило улыбнулась из-под своих очков и протянула руку принять целлофановый пакет. Я перехватил руку, якобы, для демократичного пожатия в стиле героев Джека Лондона. Но вместо этого, неожиданно и для себя самого, в галантном полупоклоне поцеловал тыл её ладони. Только после этого пакет перешёл по назначению. Окончательно распрямившись, я уделил Пановой чопорный кивок и удалился… Ну хорошо хоть каблуками не прищёлкнул, грёбаный поручик Ржевский.

Моя эйфория сошла с электрички на первой же остановке после Нежина и вместо неё насела неотвязная озабоченность. Какое всё-таки благо – неумение строить подробные планы! Планы должны быть краткими как строки телеграфных сообщений: Подготовить сборник переводов для печати тиражом 150 000. Тчк.

Продумывая план в деталях, подвергаешь его смертельному риску. Непременно всплывёт какая-то неодолимая подробность, в которую твой план упрётся, как «Титаник» в свой айсберг.

Гля-гля-гля! Эт чё за ё..!

Бенц! Кррчбрдзз!

…и наплывает упокоенное бульканье… какая нах… разн?.. зачем стремиться к невоможн?.. буль… бл…

И какое нормальное издательство станет рассматривать закорючки моего почерка?. Но как превратить переводы в машинописный текст? Может научиться печатать? Заманчиво! А где машинку взять? Ты видел их в продаже?

…и следующий айсберг врывается в трюм…

У секретарши начальника СМП-615 на столе стоит бандура с нашлёпкой «Ятрань» и с электрическим шнуром, чтобы совать в розетку. Целый станок с чёрным проводом на 220 вольт. Чуть коснёшься кнопки и—трах-та-да-дах! – неудержимая очередь в ответ типа автомата Калашникова. Ничего похожего на зазывное цокотанье пишущих машинок в кино. К тому же секретарша не знает Украинского и даже на Русском печатает указательным пальцем одной руки.

…ну, допустим, после работы, я приходил бы в приёмную и потихоньку…

Этот план булькнул на дно добровольно, не дожидаясь деталей – с учётом ревностного подхода нового начальника СМП-615 к его обязанностям руководителя и его воззрений на административный корпус как на персональный курятник, он не потерпит там приблудных каменщиков, даже после работы.

Айсберги неодолимых деталей обложили план со всех сторон и остановили навигацию…

Мы работали работала в локомотивном депо на строительстве трёхэтажного административного корпуса, когда моя сестра Наташа при случайной встрече в трамвае поделилась, что Ира, кстати, выходит замуж в Нежине. Сомневаться в информации от моей сестры не имело смысла, её должно принимать как факт… Мимолётное известие придавило меня не на один день.

Но я оправился, благодаря поручению нашего бригадира Мыколы Хижняка разобрать рацуху вдоль завершённой перегородки на втором этаже… Чтобы поднять перегородку до плит перекрытия, приходится устанавливать козлы, настилать на них доски и уже с них продолжать кладку. Такая вспомогательная конструкция именуется риштовкой. Перегородок на этаже было много и козлов на всех не хватало, поэтому мы громоздили «рацу?хи»(это так наша бригада усовершенствовала сочетание «рационализаторское предложение»).

Рацуха, это серия из попарно сшитых гвоздями поддонов, каждая пара устанавливается в форме «шалашика» и работает как ко?злы. Поскольку поддоны ростом ниже, по ходу кладки поверх первого настила водружаются новые пары «ко?злов-шалашиков», что, в свою очередь, также перекрываются досками, образуя риштовку следующего уровня. Вся эта приспособа выглядит как карточный домик, более хлипкая-шаткая, чем законные ко?злы, однако работает. Самый скользкий момент возникает при разборке рацушной риштовки. Какие-то из досок прибиты к поддонам, какие-то – нет и все они высоко над твоей головой, начинаешь сшибать их на пол, а сверху сыпется скопившийся на подмостях кирпичный бой, слои расшлёпанного и засохшего раствора. Мало кто в нашей бригаде любил разбирать даже нормальные риштовки. Ну а мне это представлялось как бы многоходовый шахматный этюд, а иногда и наугад типа минёра в боевике, какой проводок перерезать, чтобы не рвануло, но и так и эдак – успевай от осколков уворачиваться… Однако для конкретно той разборки, я послал шахматы к чёрту.

Взбеленясь, как облопавшийся мухоморами Викинг, что прёт в атаку в одной льняной рубахе, я выдирал железным ломом доски визжавшие застрявшими гвоздями. Когда верх подмостей рухнул вниз, мечась и беснуясь по навалу изувеченного пиломатериала под ногами, я расшибал опорные шалашики сшитых поддонов ударами разъярённого лома наотмашь и то ли рыкал, то ли орал: —«Свадьба?! Вот вам свадьба!»

Ноздри мои округлились, распираемые бешеным гневом и прерывисто гоняли взбитую валящейся риштовкой сухую пыль, в себя и обратно…

А хорошо таки дать себе полную волю, плюнуть на все стоп-краны, рассвирепеть до самозабвения ну хотя б иногда… трепеща крыльями носа, на гребне волны-цунами буйного гнева, позабыв обо всём в этом прекрасном, безумном, божественном крушении всего, что подвернётся на земле и в небесах. Ха! Нна!!.

Да только не каждому дано это возвышенное наслаждение. Мне – точно нет, слишком чётко я осознавал, что повторяю игру актёра изобразившего лютую злобу в недавно виденной экранизации странствий Одиссея. Он так же вот стягивал губы поверх оскала зубов, когда вернулся домой и начал мочить, одного за другим, женихов своей жены Пенелопы. И насчёт свадьбы, которая «вот вам!», то даже это цитата из фильма.

В любом случае, за пару минут вместо подмостей осталась груда досок вперемешку с раскуроченными поддонами. Пыль клубами курилась над полем утихшей битвы, а в коридоре, затаясь у дверного проёма, жена бригадира стропопщица Катерина вслушивалась напряжённо – про какую это я свадьбу?

Моя сестра Наташа так никогда и не сообщила о следующем замужестве Иры. Похоже, мы с Одисеем сломали нормальный ход жизни посторонней нам женщины, ни в чём не повинной, кроме случайной промашки носить то же имя и жить в том же месте, где когда-то жила моя Ира… Просто ещё одна моя очередная дурость…

(…вот и вылезло, что никакой я не волк и не ахулинамист, а обыкновенный собака на сене. Типа тех королей, что посылали своих разведённых жён под домашний арест в монастырь. Хотя, если при монастыре хороший садовником с крепким рычагом, как описывает Боккаччо…

У бля, снова меня покатило, составляю планы королям, будто мне своих проблем мало…)

Зато именно Наташа подарила мне решение титанически непреодолимой проблемы превращения рукописей в печатный текст. Она сказала, что по улице между площадью Конотопских дивизий и Сенным рынком есть машинописное бюро. Может там кто-нибудь согласиться напечатать мои переводы?….

Двухэтажное здание пишбюро напоминало «Черевкину школу». Широкие ступени деревянной лестницы устремлялись от входа прямо вверх, где в паре просторных смежных комнат сидели машинистки за отдельными столами и с изумительной скоростью стрекотали своими пишмашинками. Одна из них, по имени Валя, с короткой стрижкой светлых волос, согласилась напечатать самый короткий из рассказов, который я принёс в тонкой тетрадке на пробу. Она назначила день, когда придти за готовым текстом. Замирая сердцем, я сказал, что у меня есть ещё переводы. Она ответила, что могу приносить их тоже, по одному-два за раз. На мой вопрос об оплате, Валя непонятно отмахнулась…

Пару месяцев я пробирался в пишбюро в назначенные Валей дни. К зданию я шёл по тротуару на противоположной стороне улицы, как обучают друг друга подпольщики и конспираторы. Нырнув в широко распахнутую дверь входа, я осторожно крался на второй этаж – только бы не спугнуть подвернувшуюся шальную удачу…

Передавая Вале тетрадку с последним рассказом, я опять попытался выяснить насчёт оплаты и она снова отрицательно покачала головой. Труд обязан вознаграждаться, поэтому я решил всё равно заплатить, не деньгами, так натурой…

У остановки трамвая на площади Мира, в первом этаже пятиэтажки тянулся ряд магазинов нависавших над тротуаром своими косыми витринами. Крайний справа – «Цветы», а на другом конце, ближе к площади, магазин ювелирных изделий. Там, дав несколько кругов между стеклянными шкафами с непомерно дорогими ожерельями, браслетами, и золотыми кольцами, я купил серебряную цепочку за 25 руб. В виде подходящего футляра, я к ней добавил лакированную круглую пудреницу с орнаментом за 5 рублей с чем-то, но это уже из отдела «Сувениры» в Универмаге.

Забирая машинописные страницы последнего рассказа, я дал Вале пудреницу и попросил заглянуть под крышку. Оттуда потянулась длинная цепочка белого металла.

– Мельхиор? – спросила пишбарышня из-за соседнего стола. Но я не стал никому ничего объяснять: кто захочет – найдёт способ определить что из чего.

В тот месяц алименты в Конотоп и Нежин опять съехали на 15 руб. в каждом направлении.

За пару дней до Первомая меня снова потянуло на ритуалы. С Декабристов 13 я принёс кусок яркокрасного кумача, 40 см х 40 см, на стройку в локомотивном депо. Я прибил его на двухметровый брус из груды останков бывших риштовок и получился весёлый флажок. Чтобы он не мешал работать, я закрепил его на готовом углу кладки стен третьего этажа и флаг там радостно плескался и реял под весенним ветром, над отблесками солнца в реке железных рельсов стекающих к Вокзалу по ту сторону бетонных секций стены вокруг локомотивного депо.

Пётр Кирпа спросил, что это я опять затеял, пришлось прогнать ему дуру про день международной солидарности рабочего класса. Он пообещал, что я опять допрыгаюсь, но наша бригада своим молчанием его не поддержала. Поднимая кирпичную кладку стен, мы иногда оглядывались на алое полыханье над нашими согбенно трудовыми спинами…

Первомайским утром, в джинсах и светлой рубашке, я вышел на веранду обуть свои туфли. Мои родители тоже оказались там, но в домашней одежде, поскольку уже много лет считали себя свободными от хождения на все те демонстрации. Я опустился на невысокий табурет сработанный золотыми руками моего отца, чтобы завязать шнурки моих туфлей чёрной кожи.

– Ты никуда не пойдёшь, – сказала моя мать и заступила путь к остеклённой двери веранды.

– Посидишь дома, – подтвердил мой отец и задвинул на двери засовчик – плод своего слесарного искусства в Рембазе. Происходящее смахивало на домашний арест без суда и следствия. Всё ещё сидя, я кручинно опустил голову и негромко затянул протяжную песню:

"Ой Днiпро, Днiпро,

Ты велик, могуч,

Над тобой плывут облака…"

Дальнейших слов этой песни я не знал, поэтому медленно встал и сделал шаг к выходу. Мой отец поймал мою шею в захват своими трудовыми руками молотобойца, укротителя дизельных двигателей и искусного слесаря. Меня всегда восхищала классная рельефность его бицепсов. Мать моя повисла на моём противоположном плече.

Волоча их суммарный вес, я продолжал постепенное продвижение к двери. Там, я отодвинул засовчик, выкрутился из удушающего захвата двух противоборцев и спрыгнул с крыльца на мощёную кирпичом дорожку к калитке.

– Гадёныш! – крикнул мой отец.

– Негодяй! – поддержала его мать.

С победной насмешкой, я воскликнул: —«Мама! Догогонь!»

(…по рассказам родителей, в возрасте двух лет именно так я выговаривал «догони!»…)

С тех пор я перестал разговаривать со своими родителями, а заодно и перестал ходить на майские и октябрьские демонстрации. Вместо этого, выйдя на Профессийную, я сворачивал влево и шёл до самой окраины, где хаты сменялись полем и деревьями лесополосы вдоль железнодорожной насыпи. Оттуда пустынная грунтовка вела меня на станцию Куколка.

До станции я не доходил, а через пару километров сворачивал на одиночную колею ответвлявшуюся от основной магистрали. Поезда по ней никогда не ходили, потому что путь этот запасной, на случай войны. Одинокая рельсовая колея соединяла киевскую и московскую части магистрали в объезд Конотопа, который разбомбят в первую очередь за то, что он стратегически важная узловая станция. Вот зачем понадобился объездной путь, который, не заходя в Конотоп, плавной дугой выводил меня через пустые поля к Сеймовскому лесу.