Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

" И лежу я на спине – загипсованный,

Кажный член у мине – расфасованный!.."

А каску я не терял, а просто шиканул джентльменством. Я тогда шёл среди стройплощадок «строительных угодий» и возле крупноблочной девятиэтажки увидал пару штукатурш из ПМК-7. Они какие-то цветочки собирали в свеже-зелёной траве, скорее всего одуванчики, судя по жёлтому цвету. Штукатурши обратились ко мне с просьбой о целлофановом пакете, которого у меня не было и, широким гусарским жестом, я швырнул свою каску в траву под ногами дам, чтоб как в лукошко собирали. Потом ещё показал даже наш коричневый вагончик, чтоб знали куда возвращать головной убор. Я видел их в первый раз, а мою каску – в последний.

Во всей нашей бригаде только я носил каску, вот Ваня и прицепился со своей объяснительной. Но называть «стихами» то, что я ему накропал это наглая лесть, там, в лучшем случае, верлибр был…

А вот насчёт рубахи, это да, тут я вляпался по полной. Недальновидно дал поблажку своей склонности к самодельным ритуалам, потому что наступил первый день лета. Ну как можно не откликнуться на событие? Летом, даже если под спецовкой одета только майка, всё равно паришься по чёрному, летом рубаха лишний элемент.

Ту зелёную рубаху из какой-то жмаканой синтетики я носил шесть лет, а она никак не снашивалась, падлюга; а потеешь в ней как в любой другой синтетике, несмотря что жмаканая. И вот, 1-го июня, я вышел из вагончика словно свободный художник Монмартра в его зелёной накидке, что живописно обнимала своими рукавами мою чёрную спецовку одетую, в свою очередь, на мой голый торс. Я поднялся на этаж текущей захватки, и похоронил рубаху в одной из всё ещё незабитых дыр какой-то из панелей перекрытия среди незавершённых стен… Мусорных баков на стройке отродясь не бывало, а просто бросить в очко дощатого сортира рука не поднялась – столько лет вместе потели…

Потом я ушёл на третий этаж соседней секции, где в одиночку клал поперечную с вентканалами, пока не появился Пётр Лысун позвать меня к вагончику. По дороге, он почему-то отводил глаза и говорил на отвлечённо ботанические темы.

Все эти странные симптомы вылетели у меня из головы, когда перед вагончиком я увидел фургончик УАЗ, а впридачу здоровенного мента в фуражке с красным околышком под присмотром психиатра Тарасенко в строгом деловом пиджаке… Наша бригада вместе с прорабом Карениным и мастером Ваней образовывали неровный полукруг лицом к посетителям.

Тарасенко объявил присутствующим, что моё поведение всегда отличалось ненормальностью, а сегодня я переступил всякую меру несанкционированными похоронами рубахи в дыре бетонной плиты. Затем он демократично поинтересовался у массы, какие ещё аномалии за мой замечались.

Народ безмолвствовал… Кто-то из наших женщин попыталась объяснить, что рубаха была совсем струхлая, а Тарасенко, во избежание жалостно-лишних тенденций на посторонние темы, приказал мне зайти в вагончик и переодеться.

Я беспрекословно исполнил, а потом поднялся в фургончик, в трюме которого оказался уже какой-то дополнительный алкаш и нас увезли… Во время стоянки возле Медицинского Центра, алкаш начал меня убеждать рвануть когти в разных направлениях – мент не может гнаться сразу за двумя. Я отмалчивался, понимая, что лучше 45 дней под шприцами, чем пожизненно в бегах. Потом к нам присоединился молодой вертухай в гражданке, а также ещё один алик и нас, наезженной дорожкой, повезли в город Ромны.

По пути мы заехали в какое-то придорожное село принять дополнительный груз из двух старух в трагично-чёрном и встревоженного мужика, который клялся, всем по очереди, что ничего не помнит что вчера было.

По прибытии в психбольницу, нас развели в разных направлениях и, непонятно зачем, мне сделали рентген в лежачем положении. Может быть, испытывали только что установленное оборудование… Никого из алкашей я больше не видел, такими случаями занимается третье отделение, ну а я – инвентарь пятой…

И снова Площадка стала ареной ежедневного промывания моих мозгов через зад, сменяясь ночным отдохновением в переполненной палате… Из знакомых во всех категория выше абсолютно свободных, я увидал только Сашу, который знал моего брата Сашу, но он уже совсем не просыпался.

Как ветеран и во имя человеколюбия, я обратился к заведующей с мольбой заменить мне уколы аминазина на аминазин в таблетках. Она обещала подумать и за десять дней до окончания моего срока отменила третий, заключительный укол на ночь. И за это, вот только что, имя её всплыло в моей благодарной памяти – её звали Нина.

Более ничего примечательного не произошло, кроме того, что я узнал как оказывать первую помощь в случае припадка эпилепсии. Эпилептика надо схватить за ноги и отволочь с Площадки в тень под навесом. Там он тоже будет биться спиной о землю, однако темп постепенно начнёт снижаться, покуда возбуждение не уляжется, в конце концов. Некоторые полудурки считают полезным прихлопывать мух у него на лице своими грязными лапами. Однако на течении припадка это мало сказывается, если вообще да…

На той узкой тропке под высокой железнодорожной насыпью, Петухов не сказал мне лишь одного – почему меня так пристально пасли под колпаком неусыпного наблюдения. Но в этом не было нужды, поскольку причину я знал не хуже него.

Причиной послужила реконструкция роддома, длинной двухэтажки у перекрёстка улицы Ленина и спуска от Универмага. Каждая строительная организация Конотопа исполняла свою часть работ. СМП-615 достались перегородки и пара санузлов в правом крыле первого этажа. Исполнителями стали четыре штукатурши и я. Мы уложились в одну неделю.

Когда женщины уже штукатурили положенные мной перегородки, в коридоре появился мужик в чистом костюме и при галстуке. При виде четырёх ядрёных баб, посетитель начал распускать свой хвост на фоне занюханного подсобника, который подавал им раствор.

Я вежливо попросил его умерить пыл и не кашлять во всех направлениях.

– Да ты знаешь на кого пурхаешь? Я – Первый Секретарь Горкома Партии!

– А я каменщик четвёртого разряда.

– Ну ты получишь!

Он ушёл, а полчаса спустя в коридор влетел взмыленный главный инженер, потому что он ещё и председатель партийного комитета СМП-615: —«Как ты смел материть Первого Секретаря Горкома Партии?!»

Штукатурши в один голос громко засвидетельствовали, что никакого мата не было. Впрочем, главного инженера это не утешило, но он ушёл.

Вот и всё. Проще не бывает – самец с рычагами власти, против самца в заляпанной раствором спецовке. Но что обидно, обидно до боли, так это облыжное обвинение в использовании ненормативной лексики. Я праведно воздерживался от подобных слов даже в глубине души и грузчики со стажем удивлялись моей способности разгрузить вагон леса, ну в смысле, стропы заводить, и при этом даже разу не сказать «у, бля!»…

~ ~ ~

Наступила осень и, намыливаясь в бане, я вдруг заметил, что мой живот стал выпуклым, как жёсткие надкрылья майского жука, и так же как они не поддаётся втягиванию… Вскоре и мать моя заметила, что у меня начал отвисать второй подбородок. После одного из поздних обедов на Декабристов 13, она положила руку мне на плечо и радостно объявила: —«Толстеешь, Братец-Кролик! И никуда не денешься – ты из нашей породы!»

Я не ответил на улыбку её круглого лица, под которым—я знал не глядя—расширяется ещё более круглая фигура, и просто промолчал. Я не хотел стать круглой породой и превратиться в жиртрест. Я не поддамся их аминазину! Нужны радикальные меры.

Начать с тех самых вечерних обедо-ужинов на Декабристов 13, где моя мать искусно взгромождала две порции риса или картошки на одну тарелку. При этом всё так вкусно, что, незаметно для себя, съедаешь без остатка.

Отказ от хлеба стал первым шагом в моей борьбе за стройность. Ланна, съедаю сколько навалите, но хлеб есть не обязан и не хочу. Так что я убрал его из своего рациона, даже в столовых.

Хотя насчёт «не хочу» – полная брехня, хлеб я всегда любил, особенно ржаной, а уж тем более, когда тёплый. Я мог прикончить целую буханку такого хлеба без ничего, про себя приговаривая отцову поговорку: —«Хлеб мягкий, рот большой, откусишь и сердце радуется».

Через месяц, убедившись, что бесхлебная диета полная фигня, я просто перестал ездить в столовые в обеденный перерыв. Это восстановило нарушенный баланс. Завтрак в столовой, плюс две порции позднего обеда составляют традиционно трёхразовое питание. Что касается обеденного перерыва, то я, по определению нашей бригады, хавал Всесвiт, который раз в месяц приносил в вагончик каменщиков для чтения в перерыв. В результате, в канун Нового года, в той же городской бане по ту сторону площади Конотопских Дивизий, я с гордостью обозревал своё впалое, как у здорового волка, брюхо. Мне всегда нравилась именно такая его форм… Нарцисс вогнутобрюхий…

(..есть немало слов, которые ты, как бы, знаешь – слыхал, читал и даже выговаривал не раз. Но лучше бы не спрашивали что оно значит. Однако, настолько въедливых сволочей негусто, вот и продолжаешь толковать известные (типа ж как бы) слова по своим смутным личным понятиям…

Слово «аскетизм» один из самых курьёзных примеров, насколько люди не понимают что они ващще говорят. 90 % населения, кому это слово вроде да как бы ясно, при слове «аскет» вообразят изношенного самоистязанием мужика с клочьями нечёсанной бороды вокруг горящих глаз. Это настолько же неверно, как словом «спортсмен» обозначать одних лишь сумоистов.

На самом деле, смысл корневого слова «аскеза» передаётся словом «тренировка». Если, лелея честолюбивые мечты о победе в пивном турнире, ты ежедневно хлопаешь три литра пива—для тренировки и поддержания надлежащей формы—ты – аскет. Как и соседняя девочка, что каждый божий день пиликает скрипичные гаммы за стеной твоей квартиры. Да распрогреби ж твою аскезу со всеми теми бл… то есть… бемолями-диезами!.

То есть, аскет-отшельник, готовящий себя к жизни грядущей на небесах, всего лишь частный случай среди остальных аскетов.

Аскеза может быть затяжной или краткосрочной, в зависимости от её цели…)

И какие же—позвольте поинтересоваться—такие цели заставляли меня ревностно держать себя тощим как швабра и каждый будний день выписывать незнакомые слова из газеты Morning Star? Как я уже пытался объяснить, с конкретными деталями к общим планам у меня всё несколько туманно – я просто чувствую, что так надо, потому и делаю так…

За выписками изMorning Star требовался глаз да глаз. При встрече непонятного слова, про которое я стопроцентно знал, что оно мне уже попадалось в газете, так и подмывало пропустить его – ведь точно же встречалось! Но что означает?

Рыться в кипе исписанных тетрадок – нудно, легче заново посмотреть в словаре и выписать его значение. Поэтому иногда попадались такие слова, про которые я знал какую страницу Chamber's Dictionary надо открыть, чтобы посмотреть их значение. Такая вот не память, а решето – тут помню, а тут не помню. Вот до чего доводит человека аскетизм, когда и сам без понятия – на кой оно мне ващще?. И повторяешь определённый набор действий сам толком не зная зачем…

Происшествие того вечера не стало для меня искушением, а только лишь изумило. И она меня не соблазняла, а просто пыталась востребовать исполнения родительского долга. Перед Леночкой я был кругом в долгу: никогда не брал её на руки, не сажал к себе на колени, не ерошил ласково волосы, не гладил щёку, не говоря уж про прочие «не», которые я ей задолжал. Мы просто жили в одной хате, где ей когда-то сказали, что я её папа, но какой из меня, в сущности, отец? Так – сухая формула. Бесконтактно символический папа.

Конечно же, я не отталкивал её, а иногда мог даже увлечься разговором с нею, но для ребёнка такого, наверное, мало, а для отца этого наверняка мало, но так уж сложились мои отношения со всеми и каждым из моих пятерых детей…

Когда родилась Леночка, я просто не созрел ещё для роли отца. Папа в восемнадцать лет? При всём уважении к Лебедю Эйвона, это просто смешно. Затем нас развели стройбат с институтом.

При появлении на свет тебя, я уже годился в отцы и любил тебя беззаветно, но чересчур недолго – моя репутация разлучила нас.

Рузанну я встретил в её шесть лет. Она всегда звала меня папой и я любил её как дочь, но только лишь при её отъезде в Грецию, к мужу Апостолосу, мы обнялись с Рузанной в первый раз, на зависть водителю маршрутки Степанакерт-Ереван:

– Бола цес ли! Ушанум ынк!.

Последствия всё той же хронической, проклятой бесконтактности…

Ашота и родившуюся после него Эмку я не мог обнимать и ласкать – ведь рядом была Рузанна, которой ничего такого от меня не досталось; вот и вышла бы несправедливость. Вот так отец пятерых детей остался всего лишь формальным папой. Бедные дети!. Но жалеть одних лишь их их нечестно, а как же я, проживший жизнь лишённым детского тепла и ласки?

Кроме того единственного случая, когда четырёхлетняя Эмка разбила голову во дворе нашего недостроенного дома в попытке повторить номер артистов Китайского цирка, который увидела по телевизору. Кровь промочила её волосы и запачкала плечо моей рубахи, когда я нёс её на руках в бывшую областную, а ныне республиканскую больницу, рядом с роддомом. Невесомый испуганный птенец прижавшийся к моей груди в ожидании чего-то неведомо страшного, она совсем не плакала, верила – раз папа рядом, всё будет хорошо.