Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Возле остановки «Присеймовье» я уходил к реке в то место на её берегу, где когда-то, ещё до брака, мы отдыхали с Ирой. Там я прочитывал номер Morning Star, почти целиком. Кроме последней спортивной страницы, которую я так и так всегда пропускал. Газета оставлялась лежать прижатой камнем к прибрежной траве, на всякий, может кому и пригодится.

Обратный путь пролегал вдоль магистральной двухколейной насыпи. Тропою под её высокой насыпью я входил в Конотоп и долгое время шёл вдоль примыкающих огородов, аж до второго моста, где насыпь делала поворот к вокзалу. Там мы расставались и я продолжал идти вдоль окраины над Болотом, чтобы в густых вечерних сумерках пересечь за старым кладбищем улицу Богдана Хмельницкого, а потом вдоль Сосновской выйти на конечную трамвая № 3, откуда до Декабристов 13 всего ничего.

В целом получался замкнутый круг – откуда вышел, туда и вернулся, прошагав весь день. Эти сольные марш-броски заменили мне демонстрации, а самодельные строки бой барабана духовых оркестров:

"ах о чём

мы хохочем?

ведь не очень

охочи

Пустосме?шничать к ночи,

Ну а впрочем-то —

Хочем

И твори?м

Что хоти?м,

Па?чём зря!."

Но это всё в дальнейшем, а самый первый раз Morning Star при мне не было, а было ощущение булавочного укола в грудь слева. И он никак не проходил, сколько ни чеши рубашку в этом месте области.

Даже ночью эта булавка меня донимала, так что утром я решил заняться трудотерапией. Я направился к локомотивному депо, проник на его территорию, безлюдную и тихую по поводу второго дня праздника, и пошёл на стройплощадку административного корпуса.

Возле навала белого силикатного кирпича, я установил пустой поддон и начал укладывать на него кирпичи. Иногда приходилось левым локтем зажимать грудь, потому что булавку там сменила вязальная спица. Когда на поддон была сложена норма из двенадцати рядов кирпича, я поставил себе диагноз, что жить пока что буду и поднялся на незавершённый третий этаж. Там я снял с угла кладки Весёлого Роджера, сунул его в дыру одной из плит перекрытия и присыпал засохшим раствором…

Запугиванья Кирпы остались пустой угрозой – в то лето меня так и не увезли в Ромны. Может я поумнел? Ну это вряд ли. Просто не подвернулся какой-нибудь высокопоставленный мозоль, чтобы я на него наступил…

К середине мая игла, или булавка, или что уж там воткнулось мне в грудь, потихоньку сама собой вытянулось, а через много лет мне стало ясно, что в тот раз я пережил свой первый инфаркт…

~ ~ ~

В моём недопродуманном плане подкатила очередная, но уже приятная деталь – вопрос сборки машинописного текста в единый том рассказов. Для этой цели я купил в Универмаге папку с твёрдыми пластиковыми обложками и никелированными кольцами-застёжками внутри. Обычно в таких папках на полках бухгалтерии стоят общегодовые бухгалтерские отчёты в ряду таких же папок с широкими, внушающими уважение корешками. Дырокол для пробивки страниц машинописного текста по размеру кольцевых застёжек я одолжил у секретарши СМП-615. Новый начальник аж позеленел увидав меня в пределах своей птицефермы, однако его мозоли не доросли ещё до статуса высокопоставленных…

Смонтированный в папке сборник рассказов отлично разместился в целлофановом пакете симпатично праздничного вида и я повёз его—звучите фанфары! гремите литавры! – в стольный град Киев, в книгоиздательство Днiпро.

В первом кабинете, где я с заслуженной, но ненавязчивой гордостью объявил что тут вот у меня [Ура! Банзай! Виват!] сборник переведённых рассказов В. С. Моэма, улыбчивый молодой человек ответил, что по Моэму он не специалист и нужный мне сотрудник сидит через два кабинета по коридору, может быть, проводить?

С не меньшей благовоспитанностью я отвечал, что, по-моему, и сам найду, спасибо.

В кабинете по указанному адресу сидел полноватый, но тоже молодой человек и с отвращением смотрел на кучку машинописных страниц в фиолетовой картонной папке раскинувшей, с развязной вульгарностью, свои белые шнурочки-тесёмочки поверх его стола…

От Моэма он не открещивался и тогда я вынул и водрузил перед ним увесистый том в серой пластиковой обложке. Он нехотя открыл, глянул на заголовок первого рассказа

Дождь

испуганно оглянулся на окно и спросил кем я послан.

Я обомлел и начал лихорадочно догадываться: так значит, сюда нельзя от самого себя! Такие номера тут не проходят. Надо чтоб меня прислал герцог ***, тогда приёмщик поймёт чей я вассал, сопоставит удельный вес герцога*** со своим сюзереном (маркизом ***), чтобы знать как со мной обходиться. Последует удостоверительный звонок по телефону и тогда уж станет окончательно ясно куда сунуть страницы печатного текста оказавшиеся у него на столе. Система чёткая, всё на мази, без лазеек для самозванных сборниконосцев…

Тем временем он, просто на всякий, раскрыл том снова, где-то в середине, и тут же захлопнул.

– Я всего лишь посыльный, – пояснил я. – Меня просили принести в ваше издательство, вот я и принёс.

– Кто?

Я раскрыл папку показать наклейку на обратной стороне лицевой обложки, на всякий, с моим Конотопским адресом: —«Вот этот мой друг».

Разговор с посланцем не от какого-нибудь даже занюханного барона, а вообще… как, бишь там?.. из Конотопа? или что-то в таком роде… был ниже его должностного достоинства.

На его холодно официальное прощание я откланялся в том же температурном режиме…

На следующий вечер в Конотопе, на улице Декабристов 13, после работы меня ждала на полках этажерки бандероль в горчично-прочной бумаге почтовых отправлений. Вскрывать бандероль у меня не было причин. Зачем? По размерам и знакомому весу я и не глядя знал что там внутри.

Годовой отчёт за прошедшие шесть лет жизни: 472 страницы машинописи, 35 рассказов В. С. Моэма в переводе на Украинский язык.

Странно, что бандероль не прибыла из Киева раньше меня. И странно также, что эта нераспечатанная бандероль нечитанных рассказов оставил меня таким отморожено безразличным.

(…выходит, эти шесть лет не вписываются в в феодально разграфленную систему книгоиздательского дела…

– Кто вас прислал в нашу квадратно-гнездовую реальность?

– Простите, я постучал не в ту дверь…)

– Моё вам с кисточкой, дорогие пэры и пэрухи, сэры и сэрухи! – как говаривал мой дядя Вадя, большой знаток вассальной зависимости из учебника История Средних Веков книгоиздательства учпедгиз…

~

~

башня слоновой кости

Вместо одного экземпляра книги рассказов В. С. Моэма из не слишком большого (150 000 экз.) тиража, на полках прочно улеглась увесистая бандероль, надгробный камешек в почтовой упаковке. В той части, что зависела от меня, широкий план действий был исполнен по всем пунктам и это лишило жизнь дальнейшей цели. Она катилась по наезженной до блеска колее, но уже бесцельно и беспланово.

Впрочем, если не задаваться бесполезным «зачем?», то и парной по четвергам с последующими парой бутылок пива достаточно для мотивации прожить ещё одну неделю. Тибетские монахи, например, там, наверху, и без такого умудряются.

Моему не вполне Тибетскому, но хорошо укатанному образу жизни явно не хватало плотских утех. Я поймал себя на этой мысли в один из вечеров, когда вернувшись с работы на Декабристов 13 привычным взором окинул беспорядочное стадо шлёпанцев и тапочек, и проч., вокруг обувной полки на веранде. Пристрастный самодопрос по горячим следам произвольного взгляда выясняет, что это он выискивал Австрийские сапоги на танкетке, которых там и близко нет. Конечно, взгляд не виноват, что обувь Made in Австрия слишком долговечна и ни в какую не желает изнашиваться из памяти… Однако откуда среди лета вдруг взяться сапогам? И чего ради ей приезжать в Конотоп, но говоря уж о Декабристах 13? Подобные риторические вопросы помогали выставлять себя на посмешище перед самим собою, но не могли предотвратить ночные поллюции…

Глубокой ночью мой сон прервался тем, что вскинув голову, я резко уронил её на деревянный подлокотник раздвижного дивана, повыше подушки. Однако боль и кровь из рассечённой брови не заслонила факта промоченных трусов. Я сдёрнул их, обтёрся и забросил за дальний подлокотник возле оклеенной обоями стены – утром уберу. Затем я встал и сделал несколько шагов сквозь темень включить лампу на столе.

Минуя на обратном пути зеркало в двери шкафа, я отвернул лицо – незачем засорять ему память ещё и этим угрюмым нудистом, вдобавок ко всему, что хранит оно в своей базе данных – недавно начавший ходить карапуз в изумлении хлопает в ладонь молчащего малыша с той стороны стекла… подросток до боли выгибает шею, хоть искоса взглянуть из запрокинутого лица на свои волосы, что всё ещё не достают до лопаток… безудержно радостная скачка молодой пары на залитом солнцем диване в компании своих ебливых отражений, беззвучных, но прытких. Убравшись с глаз зеркала подальше, я наклонился и откинул одеяло. Блин! Влажное тёмное пятно марало изморщенный ландшафт малиновой скатерти, которая давным-давно лишилась своей бахромы и перешла в разряд диванных покрывал.

– Это правильно, – сказал я сам себе, – именно для этого ты её и украл.