Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Потом я сделал в покрывале складку поверх пятна, чтоб не касаться мокрого, и лёг досыпать ночь.

"Для меня дыры чёрные – белые пятна,

В дрёму сунутся

с бормотаньем невнятным…

…и сплетаются в жгут без ответов вопросы…

…окропя чёрным семенем белую простынь…"

А и ещё трудно стало ездить трамваем в часы пик. Если стиснут со всех сторон, как вогнутую бубну, это куда ни шло, но когда при этом ещё и уткнут в пышное бедро молодой женщины – хоть «караул!» кричи, кричи «насилуют!». Чёрт! У тебя тут, естественно, прёт ломовая эрекция, которую не в силах утаить даже оба ваших плаща. А отступать некуда – пассажиров напхалось как две бочки селёдки в одну, вот и остаётся только покачиваться вместе с прытко бегущим вагоном и уныло пялиться в окно типа я тут как бы не при чём. Но если не твой то чей же?

"Благословенны будьте повороты

и прочие извивы у путей трамвайных,

Пособники сладчайших прикасательств,

вполне пристойных и почти случайных…"

Вот это-то всё и доводит до сексуального голодания, которые научные умники укоротили до термина «либидо». Весьма рекомендуют применение Лебеды этой, людям творческих профессий вроде враз идёт на подъём драйв у твоих произведений. Но мне-то на кой ляд эта либидятина? Я вам не Ван Гог, и не Волт Витмен. Мой план исполнен и забандеролен. Однако как избавиться? Вот в чём вопрос.

Причём эта лярва, да-да, ли-би-до, могла ухватить меня не только в общественном транспорте, но и на рабочем месте. Просто здесь творческий оргазм начинался минуя стадию физиологического торчания.

Например, во время отделочных работ на 100-квартирном, меня привлекла молодая штукатурша. Одного взгляда достаточно, чтобы различить в этой сельской красотке полное отсутствие каких-либо интеллектуальных запросов, однако чистый румянец, манящие абрисы грудей и бёдер (даже под наглухо застёгнутой спецовкой) обезоружили меня и приковали. Вот я и решил накропать Песню Песней личного производства с использованием штукатурши в качестве натурщицы.

Обычно внутреннюю штукатурку на объекте начинают после засыпки плит пола керамзитом. Керамзит – хороший теплоизоляционный материал, но он хрустит под ногами пока его не покроют стяжкой на последующих этапах отделочных работ.

Обернувшись пару раз на хруст моих осторожных шагов—я приближался к дверному проёму уточнить детали предстоящего шедевра— натурщица спросила Трепетилиху, что затирала оконный откос в одной с ней комнате – «Може оцей мой отой мастерок поцупив?»

– Не може, – ответили Трепетилиха, – оцей потопчется по твоему мастерку, но не украдёт.

С учётом размеров моего либидо на тот момент, новая Песнь Песней, как пить дать, превзошла бы творение Соломона и только лишь циничное подозрение о моей причастности к мелкой краже инструмента спасло всемирную литературу от предстоявшей ей необходимости переоценки ценностей.

"С чёрной кручиной своей

Пришёл я к Чёрному морю —

В пучинах кручину свою утопить.

Бросил с утёса. Ушёл.

Но что-то толкнуло: смотри!

Оглянулся и вижу я —

Тонет Чёрное море в чёрной кручине моей…"

Проклятье! Два развода и три ходки в Ромны не оставляют и одного шанса из тысячи на серьёзные отношения да и вообще хоть какие малейшие. Вот и держишь себя в смирительной рубашке…

И лишь бураны удержу не знают… Хорошо хоть не в лицо сечёт, а сзади, подталкивает к станции через сумрак раннего утра. Плотные потоки снега в шквалистом ветре обращают сумерки вспять – в темень ночи.

По колена в сугробах, я бреду по предполагаемого служебному проходу вдоль железнодорожных путей. Бетонные столбы что держат контактный провод над путями обернулись вехами, чтобы не слишком-то уж петлял в струях пустыни плывущих снегов. Оглядываться нельзя – снега вмиг облепит лицо леденящей маской. Да и смотреть там не на что: было – прошло..

Только зачем я вижу её обнажённое тело, белое как всклоченная пена этой обезумелой пурги? И она не одна – слепляется с кем-то. Не со мной…

Я отворачиваю лицо назад, к оплеухам снега, чтобы очнуться и не видеть. Включаю в мозгу взрыды органа из подвала Дома Органной Музыки, они отрывочны, резки и не точны, но отвлекают…

… я должно быть и впрямь извращенец… ни один нормальный не испытает эрекции при виде соития своей жены с кем-то другим в гуще метели…

…какая жена? у тебя нет жены!.

…пусть не жена – любовь всей жизни…

…заткнись, придурок!.

Я мотаю головой в отчаянии и, со стоном, бреду дальше. Жёсткий удар вскользь в левое плечо сзади призывает к порядку. Электричка из Нежина пробирается сквозь пургу к вокзалу.

…поезда всегда правы, у них нет отклонений…

…смотри, вон мутные пятна фонарей впереди, над четвёртой платформой…

…оттуда в общей толпе под снегопадом на привокзальную площадь, к Нашей Чаечке…

…всё нормально, я такой же как все…

~ ~ ~

Поздним вечером на привокзальной площади кому-то вдруг поплохело. Может, сердчишко, перекурить надумало или ещё там чего, но прилёг человек на асфальт в позе «бряк». Однако «скорая—вот молодцы! – подкатила раньше, чем стихли женские «ахи!» в небольшой толпе сгрудившихся над отдыхающим.

Приближаясь к вокзалу через парк Лунатика, я пропустил начало и посмотрел лишь заключительный акт – отъезжающую скорую да рассасывание группки людей. Однако от пьедестала запаркованного Ленина ещё звучали отголоски эха «ахов!», так что сложить недостающие два плюс два труда не составляло.

Вдоль аллеи ведущей на площадь, одна из очевидиц происшествия приближалась ко мне, задумчиво шагая в противоположном направлении. Когда мы сошлись, она вдруг повторила «ах!» отрепетированный незадолго перед этим, всплеснула руками типа балерины из Лебединого Озера, и упала на меня.

Что мне оставалось делать? Есессна, я подхватил обморочную в падении. За подмышки. И джентльменски отволок лебёдушку в полуотключке на скамейку из зелёных брусьев в низкой стенке из обстриженных кустов.

Она сидела молча, свесив голову, и я галантно помалкивал, укрытый вместе с нею густой тенью дерева отгородившего свет фонаря в аллее. Сидя бок о бок и внешне соблюдая тишину, я читал пылкую (беззвучную) проповедь самому себе про бессмысленность малейших поползновений со стороны любого малого с моим непроглядно чёрным (как смоль) прошлым, тем более в городе, где все всё про всех. Кому нужен совсем пропащий ухажёр? Кто позарится на чокнутого, отпущенного на побывку до следующего ежегодного прикрытия в Роменскую психушку для подкрутки контргаек в мозгах?

Когда наше взаимное молчание стало слишком навязчивым, она положила свою руку мне на плечо, сказала слабым голосом «спасибо!» и ушла.

Я уныло смотрел вслед светлому пятну её длинного плаща удалявшегося по аллее, а про себя думал: —«Идиот! Обнял бы девушку за талию, а дальше пусть сама решает: положить тебе голову на плечо или сказать «не наглей!» и только потом уйти. Нет? Ты для такого слишком умный, ты всё за двоих решил! Вот и остался на бобах при своём грёбаном потоке сознания, мокрушном либидо и ночами бесконечными как у принцессы на горошине!»

– Так ты, брателя, Катьку в парке подцепил?

– О чём ты, Натаня?

– Да, брось! Катька из нашей бухгалтерии. Она мне сама рассказала: в Лунатике ей плохо стало и она упала на тебя.