Сборник рассказов «Клан „Старый жёлудь“»

С тяжёлой думой вернулся на постой. Ефимка не приставал с вопросами, видел – худое творится с гостем.

Всю ночь не сомкнул глаз, всё думал. Да только ничего не надумал. Лишь под утро забылся коротким тревожным сном.

Пробудился, когда солнце уже высоко над деревьями висело.

Молча хлебал Ефимкину похлёбку, а в голове носились мысли:

«Не тронь не своего! Хороша дева, да не про тебя. Полюбовался, позавидовал чужому боярскому счастью – и хватит. Не губи беззащитную горлицу. Если почует Жёлудь, что позор на дочку навлёк – не пожалеет, забьёт до смерти. У русов родовая честь на первом месте… Плюнь! Выброси из головы! Закатится солнце – пойди за сбруей, оседлай Буяна и скачи подальше от этих мест. На ромейской службе не до любовных утех будет»

Увещевал себя, настраивал на неизбежное, а душа не успокаивалась. Насилу дождался заката. Подхватил всё оружие с лавки, злорадно подумал:

«Если не понравится работа – заставлю паразита переделывать. Спуску не дам! Хоть так за несбыточную любовь отплачу». С тем и вышел на двор. Потрепал Буяна по холке, молвил:

– Жди. Скоро вернусь. А потом и в дорогу двинемся.

Шёл по лесу, размышляя, что сказать любимой на прощание? А надо ли говорить? «Поклонюсь, заберу сброю, и прощевайте! А лучше и вовсе не смотреть на красну девицу. Забыть, будто и не было ничего…»

Ещё издали услышал гул, будто множество голосов.

Хатун упал за куст, прислушался. Точно, голоса, мужские…

Не зря в пограничном отряде у половцев служил – к разведке привычен.

Пополз змеёю неслышно, но быстро. А сам уже по говору разобрал – печенеги!

И впрямь – степняки. Хоронясь за кустами, считал. Не более десятка.

Желудёвый терем грабят.

В тридцати шагах от дома высился кряжистый дуб, а на суку на верёвке висел Замятка, головой вниз. Под ним поганые развели костёр, так что парня лизали языки пламени. Волосы сгорели. От почерневшей головы лишь закопчённый череп остался. Хузарину показалось, что нос разъедает от запаха горелой плоти. Не показалось – так и есть. Страшная смерть была у малого – не позавидуешь.

У костра на деревянном бочонке сидел печенег и калил на огне наконечник копья. Неподалёку на коленях стоял Старый Жёлудь. Рубаха на груди порвана, лицо в крови. Его держали двое.

Остальные кочевники деловито перебирали добытое барахло. Катили бочонки, ругались из-за связок кож. Один намотал на шею с десяток беличьих шкурок, смеялся и лопотал что-то на своём птичьем языке.

Сердце хузарина ёкнуло и забилось. Что с Ниточкой сделали проклятые?!

В душе чёрным вихрем взметнулась злоба. Но воин погасил её усилием воли. Слепая ярость – враг воина. Да и девушки нигде не видно. Если что – горевать после будем.

Хатун не спеша передвинул к животу колчан, привычно отстегнул застёжку. Извлёк лук. Прошептал по-арамейски:

«Не ожесточайте сердца своего, как в Мериве, в день Массы в пустыне…»

Однако надо определить главного разбойника. Печенеги – народ покорный, подвластный, привыкли во всём вожака слушаться. Если главного выбить – остальные растеряются, а это для атаки самое важное. Степняки, конечно, в сече супротив него слабы, да уж больно много чумазых, надо бы уровнять…

Похоже, тот, что у костра – и есть вожак. Одет побогаче остальных, шлем волчьей шкурой обшит, на навершии лисий хвост болтается.

Он как раз закончил коптить наконечник в костре, полюбовался на мерцающее малиновым огнём остриё и обратился к связанному пленнику на славянском языке:

– Урус любить Перун. Перун любить огонь. Огонь спрашивать старый шакал: где золото?

Из-под волчьего шлема торчало загорелое ухо, на мочке серьга…

Повыше серьги и вогнал Хатун калёную стрелу.

Печенег замер, выронил из рук копьё, да и свалился мордой прямо в костёр.

Прочие разбойники и не сообразили сразу, что произошло. А хузарин встал во весь рост и ну стрелу за стрелой всаживать, как на стрельбище, когда демонстрировал киевскому князю свою сноровку.

Вместе с вожаком четверых успел положить. А пятый ловок оказался – отбил кривой саблей летящую смерть, заорал, указывая на Хатуна. Другие тотчас за оружие схватились. Выходит, ошибся – этот главный!

Только это уже значения не имело. Подхватил ратник обе сабли, ножны смахнул и с волчьим воем на врагов кинулся. Вой этот нурманы придумали, когда в набег шли. Потом и половцы переняли. Жуткий, пронзительный, до самого сердца доходящий. С непривычки обделаться можно. Вот и печенеги замерли. А Хатун прыгнул на них, и пошла двоерукая пляска. Только срубленные головы да руки, сжимающие сабли, прочь полетели. Троих зарубил играючи. А с тремя оставшимися повозиться пришлось. Эти матёрые. В кольцо взять решили. Только хузарин не позволил к себе за спину зайти. Вращал клинками, что бабочки крыльями. Прыгал, отскакивал. А когда самому ловкому ноги подрубил – с остальными разделаться несложно оказалось. Одному живот распорол наискось, так что кишки вывалились, другому в горло остриём ткнул, так что вражина кровью захлебнулся.

Осмотрелся Хатун, добил раненых, вытер сабли о замшевый халат одного из мертвецов и только после этого к Старому Жёлудю подошёл. Разрезал верёвки на руках, не удержался – сказал:

– Ты же уверял, что дружишь с Сулчу…

Кожевник ответил не сразу, сначала размял затёкшие кисти. С трудом поднялся, пнул сапогом убитого кочевника и проворчал:

– Сулчу – эти цопон. А эти поганцы – кангары орхонта Куэла – мелкого хана. Сулчу, если узнает, шкуру с него заживо сдерёт. Не их это земля, в тайне пограбить пришли…

– Да мне плевать! Что с Ниточкой?!

– В порядке. У меня в порубе лаз секретный имеется. В лес ведёт. Как кутерьма началась – велел бежать.

У Хатуна отлегло от сердца. Про себя прочёл иудейскую хвалебную молитву, посмотрел на темнеющие небеса.

– Ночь скоро. Что с покойниками делать?

– Замятку нынче же похороним. Смерть за меня лютую принял. Пытали его, а он и не знал ничего. А с погаными… скажи старосте, пусть мужиков пришлёт. Оттащат проклятых подальше в лес, на прокорм зверью. Всё-таки ты деревню спас. После меня – к ним бы пришли.

Хатун взвалил мёртвое тело Замятки на спину, спросил:

– Куда нести?

– Честь парню окажу, на родовом могильнике устрою. Только курган рыть не буду. Не родич он мне – челядин…

Сложили погребальный костёр. Запалили. Стояли молча. Хатун смотрел, как дрожат и извиваются на горячем воздухе врытые в землю славянские идолы, словно живые, тени под ноги отбрасывают. Неприятное зрелище, отвернулся.

Старый Жёлудь потянул его за рукав:

– Пойдём. Поутру сам всё доделаю.

Пришли в дом. Сели друг напротив друга. Кожевник положил крепкие руки на стол, побарабанил по столешнице.

– Знаю, о чём думаешь… Чем отдариваться буду… Я, витязь, законы предков не нарушаю. Живот мой дорого стоит. Без меня пропадёт дочка. А без неё и живот Старому Жёлудю ни к чему.

Хатун напрягся, ждал продолжения. Самый момент попросить руки Ниточки…