Я отошёл к окну и принялся ждать окончания женского поединка.
А тем временем Лондон снова погрузился в мрачное состояние, которое принесли с собой чёрные, как парик Каннингема, тучи, и на стекле появились первые капли.
Прохожие боялись промочить свою нехитрую одежонку и спешили укрыться под навесами или деревьями. Водители повозок оповещали о непогоде звонкими сигналами, а я слушал звуки глухих ударов и трудной возни. А потом был хрип, и всё стихло.
Я обернулся и увидел то, что и ожидал увидеть. Патриция сидела рядом с телом китаянки, а у мадемуазели Ли с горлом случилась такая же беда, как и у грозного охранника на первом этаже.
Я подошёл к Патриции.
– Ты освоила новый приём?
Патриция посмотрела на меня.
– Почему ты мне не помог? – спросила она.
– Потому что я знал, что ты выживешь.
– Она не была самой слабой китаянкой на свете.
– Я знаю. Она была крепкой и выносливой, но она не носила под сердцем ребёнка, – сказал я и поцеловал Патрицию, но в щёку.
В поединке двух женщин всегда победит та, которая готовится стать матерью. И вообще, она перегрызёт горло любому, кто встанет у неё на пути. А вот в поединке двух беременных женщин исход известен лишь богам, и можно делать ставки.
– А почём ты знаешь, что она не носила? Может, и носила. И может, даже твоего! – сказала Патриция
Я в это не верил – вряд ли мадемуазель Ли захотела бы иметь ребёнка от первого встречного красавца.
Да и нужно ли было об этом думать тогда? Ведь всё обошлось, и мы были живы.
– Не говори долбаной ерунды! Смой кровь с губ, а то распугаешь добрых лондонцев, – сказал я.
Но тут мне позвонил Каннингем.
– Якоб, знаешь, кем оказалась наша милая мадемуазель Ли?
– Шлюхой?
– Нет, мой мальчик. Она – дочурка самой Мадам! Хотя, что лучше – я не знаю.
Я удивился и испугался.
– Но мы можем использовать это в своей игре, – продолжал профессор. – А всё-таки хорошо, что я придумал засадить девице свой микрочип!
– Профессор, боюсь, мы не сможем использовать новые знания с выгодой для себя.
– Что такое? Почему? Якоб! Якоб! Почему молчишь? Что случилось?
Я не знал, как сказать Каннингему о том, что произошло с китаянкой.
– Она… Она…
– Что с ней?
– Она скончалась, мистер Каннингем.
– Как скончалась?
– Скоропостижно, не иначе.
– Что ты мелешь, Якоб? Вы с ума там посходили, что ли?
– У неё пошла кровь горлом, и она умерла.
– Убили? Вы лишили жизни мадемуазель Ли? Якоб! Отвечай!
– Ну, как Вам сказать… В состоянии аффекта… Она заставила Патрицию выйти из себя.
– Что вы наделали? Как я посмотрю в глаза Мадам? Да и не будет у меня такой возможности! Мне конец! И вам тоже! А моя конференция?!
Профессор перешёл на крик и точную матерную ругань, искусством которой владеют лишь учёные мужи, а на кровати зазвонил китайский телефон. Я подошёл к кровати и прочитал на телефонной машине «Мать моя».
– Профессор, она звонит. Что делать?
Каннингем перестал ругаться.
– Как что делать? Сваливать! И подотрите за собой! Всему надо учить!
– Но куда сваливать? В гостиницу? Может, лучше избавиться от тел – выбросить их в Темзу и прикинуться дурачками?
– Якоб, как я смог нанять тебя на долбаную работу? Некогда возиться – вас наверняка видели там! Ты не у Стейвесанта на пирогах – сейчас везде понатыкали чёртовы камеры! Ты этого не знаешь? Ко мне! Езжайте ко мне! Срочно!
– Патриция, профессор приглашает нас к себе, – сказал я.
Мы засобирались – я протёр швабру, а Патриция всё остальное.
В спешке она забыла смыть кровь с губ, и водитель повозки поинтересовался странным видом моей спутницы.
– Что с Вашими губами? Пошла кровь горлом? – спросил он как опытный лекарь.
– Не у меня.
– Она шутит. Она – актриса из «Голубого глобуса». Это грим для спектакля про вампиров, – сказал я.
Водитель с пониманием закивал головой, а Патриция вытерла свой рот рукавом.
Остаток пути мы молчали.
Профессор был вне себя, и даже кричал, и не поправлял свой парик, а мы с Патрицией стояли перед ним и смотрели в пол, как нашкодившие кролики.