Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

491. Тургенев князю Вяземскому.

5-го декабря. [Петербург].

Вот тебе еще газеты, вчера полученные. Ямщики являлись вчера за коляской и хотели вчера же везти, но просили 225 рублей за провоз; уступили бы, может быть, и за 200 рублей. Но как было решиться отдать коляску в 400 рублей, не более! И теперь, и посоветовавшись с Карамзиным, я оставил на продажу здесь. Если довезут, то еще более испортят, а она больше четырехсот рублей не стоит. Как же платить двести за провоз! Да и ты не велел ничего платить, а я полагал, что ты продал ее и велел отдать тому, кто явится. Теперь как прикажешь? Я скажу Карамзину, чтобы продавали.

492. Князь Вяземский Тургеневу.

7-го декабря. Остафьево.

Право, вы меня режете! Давно пора статье о Каченовском быть уже в печати. Что это: идти в лес по малине! По крайней мере пусть Греч или кто другой скажет в выноске, что статья прислана давно, но по обстоятельствам не могла быть прежде напечатана. Что пуще меня задорит – есть подозрение, что этот М. И. Муравьев-Апостол; по крайней мере, так сказал мне пьяный Мерзляков, с которым я почти не связался в драку за кулисами в русском театре. В этот день дебютировал новый актер; я, чтобы усмирить моего Мерзлявова и отыграться шуткою от зрителей-актеров, которые толпились вокруг нас, сказал ему: «Любезнейший Алексей Федорович! Ведь. об нашем дебюте не било сказано в объявлении; к чему же нам горячиться? Мы сыграли одну сцену ссоры, теперь сыграем сцену мировой», поцеловал его и отошел.

Итак, многие говорят, что филиппики – Апостольские Следствия могут быть презабавные. Апостол, вероятно по уважениям, не захочет признаться: Каченовский захочет передать пощечины по принадлежности. Если загадка откроется, то опять смех: стыдить одного, что почел его Каченовским; перед Каченовским извиняться, что мог приписать ему дело Апостола. Жмурки прелестные! Да сделайте милость, решите скорее и завяжите свои академические глаза! Грубых ошибок быть не может; Дмитриев перечитывал и заметил кое-что; я по его советам поправил. Чему быть еще? А на вас не угодишь. Отчего, например, по случаю – лучше, нежели: случайностью. По случаю имеет двоякий смысл; я сделал это по случаю, и прочее. Тут по настоящему ни по случаю, ни случайностью не приличны, а надобно было случайно; но стих карячился и не поддавался. Случайностью показалось мне ближе к слову случайно, нежели по случаю: вот что меня решило. А это хорошо! Я же глагол смастерил, да я же и не спрягай его, как хочу. Ловеласничить, значит, морочить; лавеласничу, ловеласничаю, значит – морочу. А вам хочется: лавеласничать, умничать. (Право, тут нет намерения: я умничаю невольно). Перекреститесь и оставьте меня в покое;– только скорее, с ошибками или без ошибок, поставьте Каченовского в стойку. Жаль мне, что я не в Петербурге! Право, ударил бы и Красовского в щеку. Да и теперь готов выбить золотую медаль в тысячу рублей в честь того, который поколотит его или, по крайней мере, огреет его арапником, как Лас-Каз Гудзон-Лова. Неужели все народ у нас без – ? Должно быть ценсоров до того, что никто за миллионы и за Андреевские не пойдет в ценсора. Право, я задам решение сей задачи (то-есть, задачи палок) охотникам. Авось, кто и найдется! Можно выбить медаль приличную и соотносительную обстоятельству. Жаль, что теперь нет времени придумать рисунок и надпись.

Признаться, мне в «Инвалиде» что-то стыдно быть, а особливо же с тех пор, как Воейков запряг нас гуськом за Долгоруковым. Однако же я рад и в – слазить, чтобы под нос Красовскому – . Вот две басни: отдай «Сыну».

Если слово Господь испугает господина ценсора, то можно поставит: Зевес. Если по каким-нибудь причинам он басни не пропустит, то возвратите мне ее с его наддранием.

Прости! Что слышно о биографии Дмитриева? От Гнедича ни слова не слышу. Во всяком случае не отдавать в печать без согласия моего. Нужно все-что исправить и пополнить.

Отдай логогриф барышням Карамзиным. Слово: чернильница; в нем лице, лица, чернила, черница (ягода и монашенка), Нина, цари, или, и, ни, Ирена, Ирина. Вот это давай в «Инвалид», да, разумеется, без подписи.

493. Князь Вяземский Тургеневу.

10-го декабря. Остафьево.

Сделай одолжение, вели переписать, хотя за деньги, биографию Дмитриева и доставь мне. У меня её нет, а Бог знает, что может сделаться с списком петербургским.

Если «Первый снег» будет в «Инвалиде», то попроси Воейкова отпечатать его на особенных листках для моего обихода и прислать мне. Обнимаю тебя.

Что же статья о Каченовском? Я читал твое письмо в брату и «Ожидание войны».

Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость:

Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная, двух девственных холмов,
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов…
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал?
Седой старик, плохой столяр и плотник,
В селеньи был единственный работник.
И день, и ночь, имея много дел
То с уровнем, то с верною пилою,
То с топором, немного он смотрел
На прелести, которыми владел.
И тайный цвет, которому судьбою
Назначена была иная честь,
На стебельке не смел еще процвесть.
Ленивый муж своею старой лейкой,
В час утренний не орошал его;
Он, как отец…[11 - Точки в подлиннике.]
Ее кормил – и больше ничего.

Вот тебе и моя басня с польского для «Сына»:

Осел и бык

Смотря, как на реку быков хозяин вел,
«Чем хуже я быков?» вскричал в сердцах осел:
«Меня он только бьет, их жалует и холит!» –
«Осел», тут бык прервал: «в наклад нам эта честь:
«Хозяев, холя нас, не нам, – себе мирволит:
«Он водит к пойлу нас, чтоб после в бойню свесть».

Не забудь моих поручений. Сейчас написал я к Жихареву выходку, достойную разглашения. Я говорю ему, жалуясь, что мне здесь пить в деревне не с кем; что ни к чему так верно, как в вину, не применяется Дмитриева стих:

Желаешь для себя, а ищешь разделить.

494. Князь Вяземский Тургеневу

13-го [декабря]. Остафьево.

Ничего не могу сказать теперь о коляске. Рядился мой управляющий, а он в Москве.

Сделай одолжение, если Николай Иванович читает мой «Moniteur», то не торопи его. Я тогда писал в тебе о страхе своем, чтобы не задерживал ты варшавских писем и книг до нельзя; а несколько дней разницы мне ничего не делают.

Скажи, между нами, как принял Карамзин разбор, напечатанный в «Северном Архиве». Мне кажется, что он писан с благопристойностью и с уважением в сущности; но все жаль, что до сей поры имел он только в России одних учителей, а еще никто не был орудием признательности народной за труд не без погрешностей, но все гордо возвышающийся на ровной степи нашей литературы, приемлемой в полном смысле. Доселе толпе указывали все еще на одни пороки здания, или ротозеи кричали «yра», как кричат во всех торжественных случаях. Тут нет равновесия. Сперва должно пристрастить в чтению «Истории», а там уже, при свете критики, наводить зрение на толковое рассмотрение красот и недостатков. Да еще скажи мне, между нами, не сердит ли на меня Чу? Он такой раздражительный, что перед ним легко провиниться нехотя. Я ему возвратил один манускрипт его, с замечаниями, как он и сам настоятельно требовал, да и затем и оставил его у меня. Вот, кажется, все, что может подать повод к неудовольствию его на меня, да и в этом поводе нет никакого на то повода. Он не отвечал мне на два письма. Это на него не похоже. С тобою, например, приписал бы я твое молчание желудку, но в нем боюсь сердца.

Что же «Каченовскаго»? Да уж не подкупил ли он вас, или Антонский, который пронюхал, что я написал на Каченовского и проводил в –?

У меня альбум Шимановской для братии – русских поэтов. Вот что написал в нем Дмитриев:

Таланты все в родстве: источник их один;
Для них повсюду мир; нет ни войны, ни грани;
От Вислы до Невы, чрез гордый Аппенин,
Они взаимно шлют приязни братской дани.

Прости! Обнимаю тебя сердечно.

495. Тургенев князю Вяземскому.

15-го декабря. [Петербург].

Сию минуту получил письмецо твое от 10-го декабря с шалостью П[ушкина], но пришли полную. Сию же минуту принесли мне и «Первый снег», напечатанный в «Прибавлениях» к «Инвалиду»; один только стих переменен:

В победе чистые любви приняв залог.

Писал в В[оейкову] об экземплярах для тебя, но я думаю уже поздно.