Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

485. Князь Вяземский Тургеневу.

11-го ноября. Остафьево.

Вот письма, которые прошу отдать Соболевскому под росписку; они не то, что опасные, но мне нужные. Я все доезжаю Дмитриева и, кажется, скоро доеду. Прости!

Спроси при случае и обстоятельнее, можно ли напечатать русский перевод польской конституции, разумеется, частным и единственно литературным образом. У меня лежит перевод: что же ему даром пропадать?

Он в старину был франтом,
Поэтом-дилетантом,
Был после эмигрантом,
А ныне – обскурантом.

Отгадай, не скажу.

486. Князь Вяземский Тургеневу.

18-го ноября. Оетафьево.

Ты во мне уже решительно не пишешь, а только, кажется, зачитываешь газеты и книги, которые мне присылаются из Варшавы. Уж Бог знает, как давно ничего оттуда не получаю!

Правда ли, что Катенина выслали из Петербурга? Сделай милость, если правда, то узнай тотчас от Греча, напечатана ли моя статья о «Кавказском Пленнике», где я бью его по рукам и, если время не ушло, то вымарай все, что до него относится. Мне очень прискорбно будет, если письмо это опоздает; только, ради Бога, ты не опаздывай в случае возможности.

Странная участь моя! По делу Лабзина, о коем я недавно намекал тебе, написал я письмо по препоручению и порядочно отделал святошу; теперь узнаю, что и он выслан. С Кутузовым гонения и самовластные насилия уже меня примирили; чего доброго, того и смотри, что и с Каченовским сделают какую-нибудь гнусность, и мне некого будет щипать. Как не полюбоваться этими отеческими мерами, которые из всех членов семейства делают братьев поневоле. У нас должно романистам научиться способу заинтересовать в лица, вовсе не интересные. Кто подумал бы, что когда-нибудь от Лабзина или Катенина закипит у меня кровь и забьется сердце?

Ох, вы, сукна! Ох, долги, долги! Когда сойдете у меня с рук и выпустите на вольный воздух? Когда вырвусь я из этой проклятой фабрики и прощусь с фабричным народом? Господи, прости мое прегрешение!

Получил ли мои стихи к Дмитриеву? Я сижу теперь на прозаических переводах с французской прозы. Во-первых, есть тут и для себя упражнение полезное; а во-вторых, хочется сделать книгу, какой у нас еще нет. Французская словесность – матка, из коей выползла наша, а между тем нет у нас ни одной прямо-литературной книги французской. Намерение мое – составить том из мест избранных; другой – из равных сочинений цельных и не обширных, а за этим всем – род словаря биографического тех писателей, с коих брал я пошлины. Разумеется, буду строг в выборе извлечений и предпочту везде плоды цветам. Мысль эта меня теперь занимает и улыбается моему воображению. А к тому же я не на шутку хочу приняться за авторское ремесло, в строгом и буквальном, а не отвлеченном значении этого слова. Хочу вырабатывать ежегодно свои карманные и библиографические деньги. Пожалуй, смейся, а оно будет так. Есть ли еще у Николая Ивановича некий просит общества переводчиков? Нельзя ли его рак-нибудь мне переслать? У меня также бродят в голове мысли и об этом. Прости! Обнимаю тебя сердечно и Жуковского. Пускай выдает он что-нибудь и возьмет меня в поденщики. Хоть не журнал, а какое-нибудь несрочное периодическое издание.

487. Тургенев князю Вяземскому.

21-го ноября. [Петербург].

Письма твои получил. Дашкову письмо с рукописью послал, по прочтении последней; Гречу – также, но после вспомнил, что в последней идет речь об изгнаннике, и вчера потребовал ее назад, уверенный в твоем одобрении моего поступка: «Лежачего не бьют», сказал граф Разумовский в Сенате о князе Орлове. Если можно выкинуть относящееся в Катенину, не расстроив совершенно пиесы, то, пожалуй, печатай; только ты слишком много уступил ценсору. Посылаю три номера газет. Остальные пришлю в пятницу.

О Бат[юшкове] горюем и хлопочем. Как ехать Шипилову? Его здесь нет. Перовский, полковник, писал к Перовскому в Симферополь отыскать его и нас уведомить о нем – и призреть его.

За коляской никто еще не являлся.

Крас[овский] не учился с тобою, а служил у Новосильцова со мною, и я был храбрым его заступником против козней красненького Новосильцова. Теперь ругаю его, где встречу, я недавно у графа Строганова. Письмо в Варшаву отправил.

Прочти мое письмо к Сереже; да уведомь меня, как и долго ли он был болен. Он ничего не писал ко мне.

Мы похоронили дюка Серра-Кап[риоли] вчера.

488. Тургенев князю Вяземскому.

24-го ноября. [Петербург].

Я предупредил письмо твое: из статьи все вымарано о Кат[енине]. Остальное осталось.

Сию минуту получил стихи твои, но еще и взглянуть не успел. Два бала, а горя еще больше. Книги ни одной не получал и Следовательно не удержал. Последние газеты сегодня послал. «Ожидание войны» А. Пушкина послал к тебе через брата. Пиши больше, но осторожнее. Оленнну – сто тысяч, без процентов и без залога, а за неделю, по случаю Лаб[зина] – строжайший выговор.

Бадер выслан за границу, а кто Бадер – спроси у меня, если не знаешь.

Моему секретарю и чиновникам – перстни из Вероны.

На оборот: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

489. Тургенев князю Вяземскому.

28-го ноября. [Петербург].

Стихи твои: «К Дмитриеву» и «Без[образовой],» прелестны; также и «Первый снег». Я послал его и «К Дмитриеву» в «Сын Отечества», и «К Без[образовой]» читаю встрешнему и поперешнему, переменив один стих, который будет жить в памяти народной:

Вдова по случаю (а не случайностью), по прелестям – невеста!

Спасибо! Ловеласничать. Надобно: ловеласничают. Перемени.

Мы уже имели одну конференцию для рассмотрения твоей пиесы на Кач[еновскаго], то-есть: Блудов, Жуковский и я (Дашеов был занлт), но не успели и половины прочесть и исправить, хотя и было уже все отмечено, что подлежало перемене. Мы оставляем всю твою любимую и любезную оригинальность в слоге, но только там, где она не на счет грамматики, или где конструкция слов, часто весьма длинная и запутанная, не препятствует смыслу и вкусу. Сегодня еще раз постараемся собраться и кончить. Карамзин о сем не знает.

Катерина Андреевна получила письмо от государя, и очень любезное, как сказывают. Я не читал.

Третьего дня был курьер из Вероны от 10-го. Нового ничего нет.

Посылаю письма и газеты, сейчас полученные. Одно распечатано, потому что было с газетами. Более ничего не получал.

У нас начинаются балы. У Литты был славный, 4-го – у графа Кочубея.

Прости! Пиши, но осторожно.

490. Князь Вяземский Тургеневу.

29-го ноября. [Москва].

«Сердце сердцу весть дает». Спасибо, что ты исключил Катенина и угадал мою просьбу. Как ни говори, а. тут есть добродетель: лучше в мелочах иметь перелом великодушие, чем в великих делах податься на малодушие. В нашем быту должно все ставить на ходули: и раздувать негодование на Каченовского, как-будто на человека вредного, и приносить как-будто в жертву неприязнь свою и досаду человеку пораженному [10 - Далее зачеркнуты две строки.]. Если не составить себе таким образом театра и не раздать по лицам приличных ролей, то придется в самом деле играть про себя роль каменного коменданта и, как он, только кивать головою, да при случае хлопать ушами.

Ты меня спрашиваешь о болезни брата, но забываешь, что я в деревне; а когда бывал в городе, то видал его всегда здоровым или, по крайней мере, не больным и выезжающим.

Сделай одолжение, распечатывая варшавские газеты с газетами, присматривай, нет ли в них писем; а то неравно могут они выпасть и утонуть в бумажном океане твоего кабинета.

Мне не хотелось на первый раз запугать ценсора, и потому я не все отстаивал; да в тому же так был рад, что он не разглядел иного, что боялся излишним упорством изострить и раздражить его близорукость. Напечатайте же скорее «Каченовскаго»: и то уже пора остыла. Да, сделай одолжение, скажи Гречу, что я совсем не получаю «Сына Отечества»; вот уже недели три, как не имею книжки, да и прежде получал всегда поздно и неисправно.

Мой дружеский поклон Николаю Ивановичу. Обнимаю тебя и Жуковского. Присылай остальной «Moniteur».

Приписка С. И. Тургенева.

Строчка вымарана мною. И без того в этом письме не мало вздору. Какая высокая добродетель! Я здоров. 1-го декабря.