Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

460. Князь Вяземский Тургеневу.

22-го мая. [Москва].

Ты ко мне совсем не пишешь. Брат твой у меня всех отбивает: тебя от письма, Кривцову от разговора. Давайте другую сестру! Мне одной мало, да и ту твой брат так забрал, что на мою долю падает один муж. Слуга покорный! Давайте другую сестру! Только чтобы за нею не приехал разъерошка, а то я опять пропал.

Что ты делаешь? Жене получше. Буду писать к тебе с Шимановскою. Брату и сестре поклон.

461. Тургенев князю Вяземскому.

28-го мая. [Петербург].

Письмо твое сейчас получил. Гнедичу доставил и портрет, и письмо. Вот ответ его. Итальянскую статью исправлю: это нужно, хотя и не во многом. Книги еще не получал. Гречу статью пошлю.

Спешу в Царское Село и, вероятно, ночую в Павловске и буду слушать Виргилия-Жуковского, то-есть, перевод славного римского поэта г. Виргилия коллежским ассессором и кавалером В. А. Жуковским. Посылаю перевод Шиллера: «An Emma», слепого Козлова, который утверждает, что ничего хуже перевода на французский «Черной шали» не читывал, почему я и не читал его. Но это должно быть тайною для переводчика.

Кланяюся сестре и целую руку. Скажи мужу, что «Edinburgh Review» читается Жуковским, и потому медлю доставлением оного. Николай Михайлович объявил также право свое на чтение «Edinburgh Review»; и ему дам, но возвращу в целости. Прости!

У меня сидит Н. И. Гнедич. В пятницу отдаст мне «Кавказского Пленника». Повезу опять в Павловск. Уверяет, что прелесть, и даже ценсура пропустила. Он спешит печатать его.

Сию минуту получил твою записку с Шимановской. Постараюсь познакомиться.

Сейчас (? la lettre) исполнил брат твое поручение, и хорошо, но молчи.

Понедельник. Утро.

462. Князь Вяземский Тургеневу.

30-го мая. Москва.

Вручитель этих строк – Malcolm, шотландский путешественник. Он был мне рекомендован из Варшавы и подтвердил собою хорошую рекомендацию. Приласкай его и познакомь в Петербурге.

Ты меня совсем забыл. Сделай милость, высылай скорее красную книжку.

Кишиневский Пушкин ударил в рожу одного боярина и дрался на пистолетах с одним полковником, но без кровопролития. В последнем случае вел он себя, сказывают, хорошо. Написал кучу прелестей. Денег у него ни гроша. Кто в Петербурге заботился о печатании его «Людмилы»? Вся ли она распродана, и нельзя ли подумать о втором издании? Он, сказывают, пропадает от тосеи, скуки и нищеты. Прости!

Брат твой здоров. Получил ли портрет и «Грамматики» и пустил ли в ход то и другое?

На обороте: А son excellence, monsieur Alexandre Tourgueneff, chambellan de s. m. l'empereur. А l'h?tel du ministre de l'instruction publique. А St.-Pеtersbourg.

Не пугайся черному сургучу: другого не попалось под руки, да и Пушкин так натвердил «Черную шаль».

463. Тургенев князю Вяземскому.

31-го мая. [Петербург].

Не сердись, что измарал. Право, иначе грамматика бы на тебя рассердилась. Впрочем, против совета Карамзина и Жуковского, оставил намеки свободомыслия, которые не совсем у места в объявлении о грамматике. Не смешна ли эта привязка? Надобно было точно только намекнут, а не топором в лоб. Да и пропустит ли ценсура? «Кавказский Пленник» прелестен, но не в плане, а в стихах. Прости! Некогда.

464. Князь Вяземский Тургеневу.

[Начало июня. Москва].

Сладко было спознаваться
Мне, любезный друг, с тобой;
Горько, горько расставаться,
Горько, будто бы с душой.

Но делать нечего. Отныне и во веки веков клянусь тебе, что никогда не буду доставлять тебе то, что назначаю к печати. Это уже слишком скучно! Конечно, если бы сорвалась у меня грубая ошибка, то дело твое было бы вступиться; но так, ни за что, ни про что увечить мой образ мыслей и извиняться – ни на что непохоже. Да сколько я вам раз, милостивые государи и безмилостивые деспоты, сказывал, что я не хочу писать ни как тот, ни как другой, ни как Карамзин, ни как Жуковский, ни как Тургенев, а хочу писать, как Вяземсвий. Грамматических поправок нет у тебя решительно ни одной. Зачем два слова: посвятив себя, когда есть одно: посвятившись, и когда ни в русском словаре, ни в русском языке нет: посвящать себя, как нет: готовит себя, заботить себя. Делать себя, посвящать себя – равный галлицизм, вкравшийся в язык злоупотребительно. Опять: почтенных! Не хочу! Никогда значение honorable не выражу словом: почтенным! Да дайте мне писать, как я хочу и как язык требует, на зло вашему целомудренному жеманству! Блестящие рассеяния воина; а у меня: военной славы. Прошу за меня не мыслить! рассеяния воина: пьянство, картежная игра, б – ; блестящие рассеяния военной славы совсем другое значит, и именно то, что я хотел выразить. Опять: обогатив себя, то-есть, вялое и дикое выражение, вместо сильного и яснейшего.

Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, что вы заставляете меня подписывать имя свое под периодом, начинающимся: если. Только, право, мое: пускай – и правильнее, и простее. За весь этот период предаю тебя проклятью. Он у тебя не имеет никакого смысла. Противоположность корня и отрасли были существенностью смысла моего; ты вырвал корень, а с корнем – вон и мысль мою и отростил мне осливые уши. Что за страсть умничать не кстати, да и когда никто умничать не просит! Право, досадно до злости. Что значит в письме: свободомыслие, которое не совсем у места в объявлении о грамматике? Что за элексир такой свободомыслия, которого здесь нужна капля, там две, а где и чайная ложечка? Свободомыслие – способ мыслить свободного человека и потому везде у места; оно – стихия, а не композиция. Притом же тут дело не о «Грамматике», а о Валерио, который, брошенный бурею обстоятельств на чужую землю, может по образованию, полученному в отечестве, добывать хлеб свой почетным образом (слышишь ли: почетным – не поправь а здесь, в письме), тогда как наши капитаны, то-есть, большая часть оных в равном с ним положении, принуждены были бы таскаться по трактирам, играть на бильярде и, наверное, в карты. Вот что нужно было намекнуть, и что мною и сделано. Я не виноват, что вы в Петербурге деревенеете от страха при каждом намеке. Недостаток правил для произношения Валерио заменил не книгою своею, как ты говоришь, а в книге своей, как я говорю, ибо творение его не заключается в одном изложении этих правил. В конце ты о – меня с головы до ног, как пьяный Толстой о – однажды спящего Ефимовича. В твоих словах нет ни мысли, ни чувства. Что значит: доказывать любовь к талантам, ? propos de grammaire le talent de faire des grammaires? Ей Богу, я в состоянии подать апелляцию в «Сын Отечества» и сказать, что ты подписался под мое имя: того и смотри, что Катенин станет осмеивать меня по твоей милости.

Все ли? Всю ли желчь свою излил я чернилами? Только, шутки в сторону: честью клянусь, что уж не видать тебе моих рукописей. Ради Бога, останови печатание твоей статьи, если время еще не ушло.

Грамматика, которая путеводительниуею к святилищу языка!

On voit partout chez vous Pithos et le pathos!

Боже мой, то-то достанется моим бокам от Катенина!

Нельзя ли прислать что-нибудь из «Кавказского Пленника»?

Четверг. Вот что написал я вчера и что подтверждаю ныне, после бурного дня, проведенного в Марьиной роще с медведями, кулачными бойцами, под громом цыганок и в море шампанского, с Кривцовым, Жихаревым и прочими. Vive la joie! «Qui sait si le monde durera encore trois semaines?»

Прощай, мой Аристарх! Ох, уж мне твои поправки! Пуще вчерашней качки лежат у меня на желудке.

465. Тургенев князю Вяземскому.

9-го июня. [Петербург].

Объявление твое давно наготове, но я не получал еще книг и, следовательно, не знаю, где означить продажу.

Сегодня еду в Царское Село и ночую в Павловске, а завтра похлопочу здесь о «Грамматике». Брат будет писать к тебе.

Попрошу Гнедича, чтобы послал в тебе единственный экземпляр «Пленника», с тем, чтобы ты, по первой же почте, возвратил. Прелесть, хотя и есть повторения, и жаль, что из предисловия должно выкинуть все то, где он говорит о клевете и о гонении на него: и неправда, и неблагородно! Оттого и стихи сие нехороши, car rien n'est beau que le vrai.

Письма твои вчера же доставил. Прости! Тургенев. Вторая сестра надеется скоро выехать.

Красавица Ершова поехала вчера чрез Москву в Симферополь. Я послал с нею тебе посылку в ящике от графа Туркуля. Справься у Рушковского. Она и дня в Москве не остановится.

466. Тургенев князю Вяземскому.

12-го июня. [Петербург].

Объявление остановлю. Но что же делать с книгой, которой экземпляры я получил? Ты неправ, первое, – потому, что сердишься; второе, – потому, что пишешь против правил грамматики и хочешь установлять свои в газетных объявлениях. Я хотел печатать с мелкими поправками, но Карамзин, Жуковский и здравый смысл запретили мне предавать тебя свету во всей наготе твоей. Жуковский два раза прочел исправления, поправил еще два или три слова и одобрил все. Пришлю свое с моими исправлениями: я оправдаюсь. У меня не осталось чернового. Ошибки грубые. Ошибками законодательствовать в языке нельзя. Будет с нас и Бал. Не пиши, как Карамзин, как Жуковский, но пиши правильно: оригинальность правильности не изъемлет.

Посвятившись переменил я для того, что вши не должно впускать в слова; да и не нужно, ибо посвятив и чище, и короче; обогативши – также. С души прет от таких слогов. Говори так с цыганками, но не с читателями.

Корень вырвал я для того… пришлю бумагу, напишу оправдание: наобум писать не могу.