Жена фокусника

Я залетаю в комнату, хлопаю дверью и закрываю замок. Я боюсь не успеть, а потому руки мои трясутся. Я хватаю то, чего раньше не было в этой комнате, потому как это спальня и только спальня. Что ж, теперь это спальня со стулом. Я хватаю стул и подпираю им дверную ручку, упирая задние ножки в пол.

А в следующее мгновение дверь сокрушается под градом ударов – сильных, злых. Он орет на меня и обо мне, но мне плевать.

Потому что мне очень больно.

Глава 5. Бойня

Говорят – нет ничего сильнее зубной боли. Идиоты.

Я проснулась с опухшими глазами, протяжным воем в голове и дырой вместо сердца. Открыв глаза, я подумала о том, что возможно недооценила «Бойцовский клуб» – его мрачная атмосфера сумасшествия и желание повеситься в конце каждой главы, сегодня показались мне весьма симпатичными. Интересно почему, когда сердце перегорает и вырубается, голова начинает заполняться совершенно бредовыми идеями – я рассматривала млечный путь, раскинувшийся на потолке, и гадала – в тот раз, когда я наелась плацебо, я была в этой комнате или он просто перенес всю обстановку, не желая заморачиваться с интерьером? Повернула голову и посмотрела на стул, подпирающий дверь – весьма ненадежное приспособление. Деревянные полы покрыты каким-то матовым лаком и ножки, упирающиеся в него, скользят, поэтому приходиться держать стул руками и полагаться лишь на собственные силы. Нобелевка за это мне точно не светит.

Вчера Максим не стал добивать дверь и требовать моей головы – его злость осталась по ту сторону наедине со своим хозяином. Может я недооцениваю его, и если посмотреть беспристрастно и объективно, то я увижу наконец, что он вырос? Во всех смыслах. Стал спокойнее, собраннее, занялся делами. Правда, какие это дела, я даже знать не хотела. Наркоторговля, публичные дома и игорный бизнес – все это он продает совершенно беспрепятственно, и придумать что-то веселее огромного наркопритона, борделя, и выдачи лицензий на отстрел людей, у меня просто не хватало фантазии. Я намеренно вычеркивала из уравнения ночь, когда он притащился сюда после «Сказки», потому как в целом, если отбросить его страсть убивать людей, оставался весьма харизматичный, умный молодой человек, с красивой улыбкой и шикарной задницей.

При воспоминании о нем снова заныло сердце. Тише ты, глупое… Он не наш. Кому-то «посчастливилось» раньше нас с тобой, так что заткнись там и сиди смирно.

Я поднялась с кровати. В его спальне своя ванная и туалет, так что я направилась именно туда. Приведя себя в божеский вид, я вышла в коридор и, тихонько пискнув, остановилась как вкопанная.

Пожалуй, стоит сказать, что второй этаж толком и не этаж вовсе, а огромный балкон, опоясывающий гостиную широким коридором примерно в пяти метрах от пола, с пятью дверьми. Он же плавно перетекает в лестницу на первый этаж. Так что сверху прекрасно видно все, что происходит внизу, а снизу – коридор второго этажа.

И вот я снова на сцене перед почтенной публикой. Спешите видеть – дама не первой свежести с разбитым сердцем и вытянутыми коленками на домашних трико.

Внизу на огромном диване в форме подковы за круглым столом, как рыцари ордена тамплиеров, расположились семеро. Как по команде они разом подняли головы наверх и теперь все они, кроме одного, который тут же опустил глаза в пол, смотрели на меня так, словно я здесь явление совершенно нормальное, но слегка несвоевременное. Скажите спасибо, что я не вышла к вам в трусах, почтенные! Трое из них поздоровались со мной, на что я ответила кивком и невразумительным мычанием. Они снова опустили головы и вернулись в бумагам и своей болтовне, а вот Низкий, Белка и Максим продолжали смотреть на меня, мордами бешенных дворняг. Неужели я одна вижу их жуткие ухмылки и глаза полные тихой ненависти, даже когда они в режиме «повседневной вежливости»? Ярость всегда исходит от них, как аромат, как радиоволна на сверхвысоких частотах, и почему-то слышу, чувствую её только я. Как крыса. Но сегодня, прямо сейчас она усилилась втрое, и ощутимой волной лизала мои ноги, как прилив. Грядет гроза…

– Доброе утро, – сказал Максим своим тихим, наигранно-заботливым голосом, и на фоне этой ласки в голосе, еще ярче сверкали серые глаза: «Не вздумай выкинуть что-нибудь, вроде вчерашнего», – говорили они, но спокойный и нежный голос лился, как щелк. – Иди к нам, – добавил он, похлопывая ладонью по дивану рядом с собой: «Место, сучка». Белка и Низкий тоже слышат его мысли, и расплываются в наглых улыбочках. По коже скользит волна мурашек и я послушно спускаюсь по лестнице, огибаю диван со стороны дворняг и, протискиваясь мимо них к «месту рядом с хозяином», от всей души наступаю Белке на ногу, да так, что тот шипит, и улыбочка сползает с его смазливого лица. Максим видит это и смеется. Я сажусь рядом, он протягивает руку, обнимает меня и прижимает меня к себе, прикасаясь улыбкой к моей щеке. Рука, которая обняла, спускается под мою руку, скользит по боку и ложиться чуть выше бедра, по-хозяйски поглаживая мой зад: «Умничка. Вот тебе сладенькое…».

– Доброе утро, – говорю всем присутствующим, и прижимаюсь к «хозяину», всеми силами пытаясь успокоить свое сердце – не дай Бог ему услышать его, не да Бог учуять, как оно заходиться от восторга внутри меня. Максим смотрит на меня, и я гадаю, слышит ли?

– Как настроение? – спрашивает он. Его глаза улыбаются.

– Хорошо, – отвечаю я. Мое сердце колотиться где-то в горле.

К чему этот спектакль? Кто эти трое, и почему мы из кожи вон лезем, изображая рай на земле? Обидным было и то, что мне и изображать то ничего не нужно – вот он – рай – у него под боком. Я смотрю на тех троих, что не внушают ужаса. Я их уже видела – круглолицый, розовощекий мужчина, с отдышкой, его оппонент, который в прошлый раз чуть глаза из орбит не выронил, пытаясь доказать розовощекому свою правоту, и молоденькая девушка, мгновенно меняющая цвет лица при каждом взгляде Максима – она держала в руках пухлый блокнот и безостановочно что-то писала. Секретарь. Доброе утро, коллега. Ой, да не краснейте вы так! И ваша тоска при виде меня совершенно неуместна. Поверьте, моя функция здесь та же, что и ваша, только вы, помимо всего прочего, кофе готовите, а я делаю вид, что все тут белые и пушистые. Пылюсь, знаете ли, в ожидании звёздного часа.

И тут я снова возвращаюсь к лицу человека, который так и не переспорил круглолицего. Ухоженный дядька, минимум лет на десять старше меня, с дорогой стрижкой и выправкой публичного человека. Где-то я уже видела его. Смутное дежавю, размытый образ, и я никак не могу вспомнить. Я видела его еще до того, как меня притащили в кабинет почти (страшно подумать!) неделю назад. Но тут, круглолицый, глядя то на меня, то на Максима, говорит:

– Максим, надо бумаги подписать, – и с этими словами снова переводит взгляд на меня.

Максим бросает на меня беглый взгляд и говорит:

– Чуть позже. Не сейчас.

– Все сроки уже вышли…

– Не сейчас, – резко отрезает Максим, и круглолицый, недовольно махнув головой и поджав пухлые губы, заводит речь о каких-то опросах, в которых они пока лидируют, но надо бы поднажать. Какой опрос? О каких рейтингах идет речь? Неужели санаторий сказка борется за звание самого гостеприимного курорта на девятом кругу ада? И много ли у него конкурентов? Снова начинается спор, к которому теперь присоединился и Максим. Я ничего не понимала из того, о чем они говорили – я просто не слушала, потому что прижималась ухом к его груди и слушала, как где-то в глубине груди рождается тихий голос, абсолютно уверенный в том, что его будут слушать.

Ты будешь любить меня.

Минут двадцать они потратили на препирания, из них Максим участвовал в разговоре лишь первые три. Остальное время он слушал, как кусаются между собой те двое, задумчиво поглаживая меня по заду.

А я была счастлива.

Среди незнакомых людей, в окружении дворняг, вдали от дома.

И лишь потому, что горячая ладонь нежно гладила меня, медленными, ласковыми волнами обжигая мою кожу.

Наконец сошлись на том, что необходим «выход в свет при полном параде». Что это значило – не знаю, ведь я не слушала остального. Получив согласие Максима, все поднялись с насиженных мест, и обменялись рукопожатиями, в которых участвовали даже Белка с Низким. Только я и Егор оставались сидеть на своих местах. Я сетовала на то, что все в этом мире заканчивается и невозможно законсервировать мгновение. О чем там думал Молчун и подумать страшно. Белка и Низкий снова плюхнулись на диван, Максим пошел провожать гостей, а я повернула голову к Егору. Смотрела на то, как тот молчаливо рассматривает свои руки, и вспоминала, как он бил меня. По лицу, по животу, по печени, после чего меня вывернуло наизнанку. Он так же похож на Максима, как я на Монику Белуччи, но их связь такая же очевидная, как ненависть ко всему живому в глазах Белки и Низкого. Две стороны одной монеты. Он его боготворит, он любит его и страдает от этой любви сильнее, чем кто-либо – любовь эта болезненная, потому как слишком зависимая. Долгое время Максим был для него всем, заменил и отца и мать, став его стеной, землей под ногами. И теперь эта земля начинает уходить. И тут в моей голове рождается искорка – мысль, пока еще тонкая и бесформенная, но за считанные секунды обрастающая скелетом, мышцами, кожей…

Максим закрывает дверь, поворачивается и идет к нам. Его глаза прикованы ко мне. Я смотрю на него и вижу, как он, замечает эту самую мысль в моей голове. Ох, твою мать, Марина прячь её скорее! Он видит её блестящий хвост, видит, как она разворачивается, сверкая боками, как раскрывается, набирая воздуха в легкие. Еще немного, и он все поймет раньше меня. Я опускаю ресницы и прячу за веками то, что еще не стало осязаемым. Никогда не думала, что придется прятать то, до чего обычно никому нет никакого дела. Он обходит столик, проходит мимо своих шавок и, подойдя ко мне, забирается сверху, садясь на меня. Никого он не стесняется – он увидел то, что ему интересно, увидел, как я неумело прячу это под маской смирения, и у него встал. Он берет в ладони мое лицо, поднимает и, заглядывая мне в глаза, спрашивает:

– Что задумала, Кукла?

Краем глаза вижу, как скривился Егор.

Я смотрю в глаза хищнику и понимаю – что-то нужно делать прямо сейчас.

И делаю.

Мои руки ложатся на его колени и поднимаются вверх, чувствуя рельеф крепких мышц под кожей, струятся по ногам и поднимаются вверх, минуя узкие бедра и ремень джинсов. Они забираются под футболку и жадно вбирают в себя линии спины и живое тепло, впиваясь ногтями в горячий щелк кожи. Они ласковы, они нежны. Даже мое патовое положение можно обратить в преимущество – никто не сможет приласкать тебя так, как это сделает влюбленная в тебя женщина. Она заберется к тебе под кожу, она приласкает твое эго, она вылижет каждый миллиметр твоего тела, лишь бы чувствовать твое возбуждение. Мои руки – вода, и они обтекают желанное тело, оказываясь на животе. Они ловят кайф, скатываясь по кубикам пресса, и этот кайф искрит, пробивая его нервные окончания, зажигая вожделение, разливаясь по венам. Вот ЭТО плацебо, а не то, что таскаете в полиэтиленовых пакетиках. Да, псих ненормальный, закрывай глаза и наслаждайся. Я заберусь в тебя и пущу корни. Ты будешь моим. Пусть на время, пусть лишь до первых лучей солнца, но безраздельно. Горячее дыхание, язык, скользящий по раскрытым губам, и его рука сжимается на моей шее. И когда мои пальцы забираются под ремень, все мысли, мои и его, растворяются в одном единственном желании. Он притягивает меня к себе, он целует меня, желая добраться языком до моей похоти.

Егор резко встает с дивана и быстрым шагом выходит из гостиной. Белка и Низкий улюлюкают, глупо хихикая. Белка предлагает себя третьим. Максим отрывается от моих губ и смотрит мне в глаза:

– Хочешь третьего? – спрашивает он, лаская меня взглядом.

– Мне бы с первым разобраться, – отвечаю я.

Мы смотрим друг на друга, и он видит все то, о чем я так громко молчу.

Ты будешь любить меня.

– Проваливайте, – кидает он двум придуркам, все еще сидящим на диване.

Они встают и уходят, и как только мы остаемся вдвоем, он, поглаживая впадину между моими ключицами, говорит тихо, но так зло, что все мое желание пропадает на раз:

– У меня есть Егор, а у тебя есть Соня. Поняла меня?

Поняла. Я поняла, Максим. Поняла, что с тобой даже мыслить нужно шепотом. А еще лучше вообще не думать.

Я киваю. Он кивает вслед за мной, а затем втягивает живот, берет мою руку, помогает ей забраться глубже, и то, что ласково обвивает моя рука, заставляет нас обоих забыть обо всем на свете. Он закрывает глаза, чувствуя мое прикосновение, сжимает мою шею…

– Пойдем наверх, – говорит он.

Но тут из кухни слышен голос Низкого:

– Макс! – орет он. – Мутабор звонит.

– Сука… – шипит Максим, вытаскивает мою руку и поднимается на ноги.

***