Жена фокусника

– Не понимаю.

– Ты же не овца. Зачем тебе заборы, которые ты городишь? Зачем тебе направляющие и углы?

Смирение!

– Объясни.

– Что тут объяснять? Сначала тебя не устроил мой возраст, теперь тебе не нравиться мое семейное положение. Это все цифры, бесплотные рубежи, и они не имеют никакой физической величины. А главное, что за всей этой хренью ты не замечаешь главного.

– Чего?

– Я и ты. Сейчас, кроме нас с тобой никого в этом доме нет. Вот что главное.

А потом я вижу то, чего не замечала все это время – его брюки грязные и местами покрыты толстым слоем серой пыли. От природы чистоплотный и любящий комфорт, Максим стоит передо мной и его брюки, дорогие, прекрасно сшитые и шикарно сидящие на его подтянутой, круглой заднице, выглядят так, словно он пересек полосу препятствий, длинною в старый заброшенный завод…

По телу пробегает дрожь, спина покрывается холодным потом.

– Ты где был? – спрашиваю я.

Он меняется в лице – на место жесткости приходит ласковое безумие.

– Марина… – шепчет он.

Но я его уже не слушаю. Я срываюсь с места и бегу обратно в гостиную – к огромным окнам, показывающим мне реальность во всей красе. Он бежит следом за мной и я слышу, как он выкрикивает мое имя. Я подбегаю к окну именно тогда, когда реальность – старая маразматичная сука – показывает мне жизнь во всей красе: железная дверь открыта и из нее в небольшой фургон чуть больше «Газели», двое совершенно незнакомых мне людей перетаскивают тела – одно, два, три. Я слышу Максима за своей спиной, чувствую его руки, обвивающие меня, как ядовитый плющ.

– Я был расстроен. Я устал и…

Я высвобождаюсь из его объятий, поворачиваюсь к нему – мой шепот – тысяча невинных душ, загубленных «Сказкой» – поднимается из глубины души. Этого человека нельзя любить! Этим человеком нельзя упиваться!

– Ты пришел ко мне после ЭТОГО?

– Марина, успокойся…

– Ты посмел прикасаться ко мне после ЭТОГО? – кричу я.

В моем голосе истерика и ужас. Я кричу, плачу, а он хватает меня и пытается прижать к себе.

– Не трогай меня! – кричу я, и все мое нутро замирает от тех картинок, что до сих пор стоят перед моими глазами – безумные морды бойцовых собак, жующее человечину лицо Психа, полные ужаса глаза Светки и калейдоскоп свиных рыл, готовых заплатить за мое унижение из собственного кошелька.

Твари, звери, нелюди.

Смирение…

Да пошло оно на хрен, твое гребанное смирение!

Я толкаю и пинаю его, попадаю в колено, и он скалиться от боли, а я бегу к выходу.

Мне здесь не место! Я не хочу видеть все это!

Я подбегаю к выходной двери и пытаюсь подцепить пальцами толстое полотно тяжелого дерева, но оно так плотно подогнано, что я не могу даже найти щели между двумя створками.

Он неспешно идет ко мне, и глядя на то, как я пытаюсь вырваться из заточения. Он никуда не торопиться. Ему совершенно незачем суетиться. Он медленно потирает ушибленное колено. Я чувствую его за своей спиной, и страх заставляет меня повернуться. Я вижу лицо кота, загнавшего в угол мышь. Я жмусь к двери, пытаясь просочиться сквозь дерево. Я сползаю на пол, закрывая лицо руками, и вою во весь голос:

– Я хочу домой!

Он останавливается в шаге от меня, и глядя холодными глазами, лишенными всякого сочувствия, говорит:

– Ты уже дома.

Глава 4. Секретарь

Где же его гребаная жена? Надо бы нам с ней распланировать время, распределить обязанности и организовать смену караула, а то у меня уже слипаются глаза.

Я смотрю на двери спальни и сжимаю биту в руках. Откуда у меня бита? Её лично вручил мне хозяин дома, под аккомпанемент своего собственного хохота. Весьма скверное чувство юмора, не правда ли? Хотите унизить своего врага? Дайте ему оружие и повернитесь к нему спиной. Он именно так и сделал. Так зачем я сижу с битой в руках и пристально смотрю на входную дверь? Это уже вопрос к психиатру.

Итак, я рванула на второй этаж, заперлась в первой же попавшейся комнате, которая оказалась (ну и мудак же ты, господин Случай) спальней Максима, забилась в самый дальний угол и уставилась на дверь с битой в руках. Ночь позади, за окном брезжит рассвет и за всю ночь я не сомкнула глаз, а потому они слипаются, а мозг периодически проваливается в полупрозрачные психоделические картинки, которые рассеиваются, пугаясь каждого шороха.

Раздался стук.

Я подпрыгнула. Сначала за дверью была только тишина, но потом заговорил собранный, бодрый, нарочито ласковый голос:

– И долго ты собралась там сидеть?

Я молчу. Он ждет. Так и не дождавшись, снова спрашивает:

– Завтракать будешь?

Судя по голосу, он хорошо выспался и был в прекрасном расположении духа. И его нисколько не смущало, что все его вопросы остаются без ответа, он продолжал говорить со мной, потому, что прекрасно знал – я слушаю его. Не видя меня, не зная, что я делаю, не зная, сплю я или нет, он был совершенно уверен – я его слушаю. А потому и голос его был тихим. Тихо может позволить себе говорить только тот человек, который абсолютно уверен в том, что его будут слушать.

– Мне пора идти, – говорит он, и я бросаю быстрый взгляд на табло электронных часов на прикроватной тумбочке. Шесть пятьдесят одна. Какие мы деловые да ранние… – Завтрак на кухне. В два часа тебе принесут обед, к ужину я вернусь, и мы с тобой спустимся вниз. Есть отличный ресторанчик, там очень прилично готовят. Что скажешь?

Пошел ты на хрен. Вот что я скажу.

– Ладно, не скучай, – заключил он, и я услышала быстрые шаги, звук которых растворился где-то на первом этаже.

Я осталась одна. Или нет? Памятуя о том, как легко Максим и его дружки наловчились «ловить на живца», я не сдвинулась с места.

Внизу открылась и закрылась входная дверь.

Черта с два я поверю, что ты и правда ушел.

Но шло время и в глухой тишине огромного дома мои страхи начали терять бдительность. Глаза слипались, и я все чаще теряла контроль над головой (если вообще когда-то обретала его). Наконец, я поднялась на ноги, прошагала к огромной кровати, забралась на неё, положила биту рядом с собой, взяла одну из подушек и повалились на неё. Сон пришел сразу же, как я закрыла глаза.

Открыла глаза и посмотрела на электронные часы. Шестнадцать сорок пять. М-м-м… еще пять минут.

Открываю глаза – за окном ночь. Из окна на меня смотрит серп луны, осыпая серебряной пылью всё внутри просторной комнаты. Поднимаю голову и смотрю на часы – два пятнадцать ночи. Черт! Сердце ёкает и запускает внутри цепную реакцию – легкие начинают истерично качать кислород, руки покрываются холодным потом, а мозг носиться в черепной коробке в поисках выхода из этой тупой головы, крича: «Ты проспала весь день, Марина. Ты проспала весь гребаный день!»

Я так резко сажусь, что перед глазами плывут круги. Моя правая рука мечется в поисках биты, но не находит её – вместо круглого куска дерева, она натыкается на холодный кусок стали. Я смотрю туда, где еще утром лежала бита и чувствуют, как заворачиваются кишки – биты нет, а на её месте лежит тяжелый охотничий нож, с гладким лезвием с одной стороны и зазубренным с другой, его ручка перевязана красной подарочной лентой, концы которой заплетены в бантик. Рядом вдвое сложенный лист бумаги и мобильный, который я, как я помню, я разбила на стоянке гипермаркета. Я дотянулась до лампы, стоящей рядом с часами и включила её. В первую очередь я взяла мобильный – пропущенный звонок от бывшего мужа и сообщение от дочери. Первой мыслью было позвонить мужу и сказать, что меня держит в заточении малолетний псих, но потом я вспомнила разговор с начальником полицейского отделения и отбросила эту возможность, как самое тупое, что может прийти в голову. Открыла сообщение от дочери: