Тайны лабиринтов времени

– Кто така?

– Да, работница наша, Варвара, сиротинка. Пришла к нам в хату, грязнуха-грязнухой. А счас гляди, какая чисторядная. Работа в ее руках – так и горит.

А я уже матерю не слушаю, насторожился. Подхожу к девице, смотрю на нее и желваками играю, плеточкой помахиваю:

– Кто така, говори?!

– Кто така, не знаю, – отвечает она, – сирота я, с малолетства по людям ходила.

Смекаю, голос вроде бы не тот, что у грязнухи, та натужно говорила, а эта будто колокольчиком прозвенела. И лицом Варвара бела, и чисторядная, и скромная, видать, вишь, глаза потупила.

Отошел я от нее и говорю матери:

– Ничего девка, узюмная.

Матери эти слова по сердцу.

– Мне Варвара, уже как родная стала, – говорит мать. – Ты к ней приглядись, как раз по тебе девка, право слово.

Махнул я рукой – мне, мол, все равно. И пошел с дороги прилечь. Вечером отец с поля приехал.

– Женить его надо – нечего боле с этим делом тянуть.

Сказал, как отрубил, и собрал отец на совет всех родственников, позвали и меня. Отец спрашивает:

– Кого за тебя будем сватать – говори, не -то я сам выберу и оженю?

– Лишь бы для вас была хороша, а для меня будет.

– А ты своего ума-разума приложи.

– Я из вашей воли не выхожу.

– Ишь, какой слухменый сделался! Иди! Совет будем держать.

Судили-рядили. Так-сяк… жена не сапог – с ноги не снимешь. Порешили: пусть жребий тянет. Ему век вековать, так пусть на себя и пеняет, если что не так.

Написали на бумажечках имена всех девок станицы, что на выданье. Мать настояла, чтоб и Варвару туда тож вписали. Свернули бумажечки трубочками и положили в красный угол под иконами. На том и разошлись. Чуть свет подняли меня родители и, помолясь, взял я жребий. Развернул, а там Варварино имя вписано. Вдруг защемило у меня сладко на сердце, облегчение на душе, как будто ждал этого.

Сели за стол, а Варвару пока не зовем. Отец покрякивает, мать довольна, по ее получилось.

– Ну, что ж, – говорит отец, – она с виду приятная, походка ровная, да не дура, кажись.

Мать ему вторит:

– Невеста справная, работящая и смирная. – Посмотрела на отца, чтой-то он насупурился и слукавила: – Мужу жена будет хороша, да мне, грешной матери, каков почет будет? – И всплакнула.

Клюнул на приманку отец, согбенную спину разогнул, бороду огладил, глазищами сверкнул. Есть еще сила в казаке, на убыль не вся ушла.

– Не бойся, старуха, я-то на что? Из-под моей руки не вырвется. – И, хлоп по столу кулаком, а матери того и надобно.

– Ладно, – говорит, и вздохнула облегченно.

Я рядом стою, кубыть – это дело меня не касаемо. Позвали Варвару и спрашивают, согласна ли за Явора замуж иттить? Та глаза потупила и отвечает – согласна, мол, и вышла из хаты с достоинством, кубыть дело это для нее давным-давно решенное.

В день свадьбы поехали мы в церковь, там батюшка и спрашивает:

– Дружелюбно ли венчаетесь?

– Дружелюбно, – отвечаю я.

– Дружелюбно, – вторит мне Варвара.

Стали колечками меняться. Сомнения опять запали мне в душу, и увидел я шрам на руке у своей невесты. Приехали домой – пир горой, а меня беспокойство мает, на Варвару смотрю – и мне не до веселья. Наконец, решился выйти, а дружка ее не пускает – не положено.

– Да, мне, – говорю, – до ветру, я мигом. А, то нутро от угощений себя оказывает.

Побежал я в баню, обыскался, а все одно нашел, что искал. Вот они, лохмоты Варварины, они самые. Бросил их я в печь и вернулся к невесте, а та спрашивает:

– В бане был? – и улыбается.

– Ага, был.

– Говорила я тебе, что сужена твоя.

Вздохнул я с облегчением и тож разулыбался:

– Да, видно, наши жизни с тобой давно пересеклись.

Тут гости горько закричали, и поцеловались мы.

Правду в народе говорят: суженую конем не объедешь, кому – кака доля достанется, так все и сбудется. И кому на ком жениться – как показано, так и будет, хоть вы за тридевять земель будете – ничего, сыщете друг дружку.

– Люба она мне, и все.

День живем, два, песни поем, а на третий спор у нас вышел. Жена-то хоть с виду некрепкая, а характер – до чего ж вздорный имела. Я ей – слово, она мне два, я ей два – она десять в ответ. Скажу я, к примеру: «Свари щец». Так она кашу сварит. Я ей: «Хочу блинов с каймаком», а она щей наварит. И пошла у нас жизнь – пупырыть на пупырыть – не жизнь, а мученье какое-то.

«Ну, ничего, – думаю, – ты настырная, а я тебя настырней». Вот и показываем друг перед дружкой свою дуроту, как заведемся, бывало, я ей – брито, она мне – стрижено.

Только в песне и сходились. Бывало, как заспиваем, вся станица слушает. Это, мол, у Явора во дворе так заливаются.

Пошли мы как-то в соседний хутор к свояку в гости. Оделись празднично, а по дороге опять стали спорить, да ругаться. Я ей – брито, она мне – стрижено. Речку надо было перейти, а мосточек жидковат, глядишь, вот-вот развалится. Я перешел через мосток первым, а с того берега ей кричу:

– Смотри, на мостке не трясись. Не ровен час, развалится, в речку угодишь. А жена, как до середины моста дошла – и ну раскачиваться да прядать. Мост и развалился, жена – камнем на дно. Я, в чем был, за ней сиганул, а течение быстрое – относит, нырял-нырял – все без толку. Вылез на берег, да закручинился и пошел к тому месту, где происшествие случилось. Иду и говорю в сердцах:

– Говорил я тебе, дура, брито – значит, брито.

Слышу, а из-за кустов мне в ответ: