Тайны лабиринтов времени

Пластун меняет свой рост в лесу, чтобы уйти от погони. В высокой степной траве, в камышах он испаряется, становясь эхом для противника, птицей, выпорхнувшей из рук. Видит турок, что пластун зашел в болото, атакует его, а там только выпь прокричит, а казаков уже нет – испарились.

Пластун Омелько возьмет, бывало, ружье и скрипку – да отправится на охоту за кабаном. Убьет зверя, зайдет на хутор, и давай потешать девушек игрой на скрипке и байками о войне. Старые казаки любили Омелько, а когда узнали, что турки подстрелили любимого в округе казака и держат в плену, то любовь людей к его веселой душе спасла ему жизнь.

Сидит пластун в яме – думу думает, а какую, и сам не знает, слышит – хуторяне с турками торгуются. Старый казак заспорил с турком, отвлек его внимание, а хлопцы, тем временем, возьми – и вытащи пластуна из ямы. Казачки выкупили у турок скрипку, и пластун вновь забавляет хуторян, и воюет с басурманами.

Случай с Омелько – самый обыкновенный для той поры, и история его – самая обыкновенная. А началось все, когда Омелько смог уйти из своей деревни на заработки.

– Каждый купец на пристанях имел свою контору, вот я и принялся расхаживать, да прицениваться, – рассказывал хуторянам Омелько. – Хожу от одной к другой, везде мужики толкутся и глухой ропот слышен, куда ни кинься – везде сущие гроши платят. Купцы совсем обнаглели, у самих сундуки от червонцев ломятся, а у тех, кто им эти червонцы зарабатывает – животы от голода сводит.

Раньше было лучше: уйдет мужик на заработки, и жена знает, что вернется он, если, конечно, не пропьет все обратной дорогой, с деньгами. Можно купить лошадь – взамен старой клячи, которая соху еле тянет; коровенку еще одну; выводок цыплят или порося с хряком.

Крестьянин умеет прятать большую часть заработка от загребущих лап помещика или чиновника и у каждого свои способы имеются.

В конце концов, я прекратил ходить от конторы в контору и решил остановиться – все равно деваться некуда.

На столе, устланном заляпанной кляксами скатеркой, в беспорядке валялись испорченные перья, а за ним сидел приказчик, явно страдающий мигренью, от чего его персона выражала безмерную усталость, отупение и отсутствие интереса к происходящему. Когда к нему подходил очередной мужик, он, словно заговоренный болванчик, без всякого выражения лица бубнил условия найма. Большинство бурлаков – тут же посылало его к матушке.

– Совсем, клещ бумажный, зажрался… Ты хоть ведаешь, что такое бурлацкий труд? Потянул бы лямку – понял бы, почем лихо. На что крестьянин получал неизменный ответ, – будешь наниматься – говори имя, а нет, тогда проваливай.

Наконец, настала моя очередь. Приказчик после тарабарщины об условиях найма, не дождавшись от меня лая в свою сторону, удивленно поднял глаза и спросил мое имя.

– Омелько.

– Паспорт есть? Может, ты беглый?

– Паспорта нету.

– Беспаспортным платим меньше, потому как рискованно. Если дознается воевода, что берем на работу беглых – голова с плеч. Сзади раздался смех – все знали, что воевода закроет глаза на что угодно, когда деньгами их прикрывают. Купцы с удовольствием пользуются именем воеводы, чтобы практически не платить бурлакам.

Я согласно кивнул головой.

– Тогда получи в задаток копейку и распишись в договоре, если грамотный, а нет, так палец вымажи чернилами и приложи к бумаге, – он сунул мне под нос толстую книгу, пододвинул перо и чернильницу. Я долго мычал и мусолил страницы книги, перелистывал их неуклюжими пальцами.

– Не умеешь писать, так приложи палец, я же тебе говорил. Отдай книгу, бестолочь, – приказчик нашел нужную страницу, взял перо, написал что-то и, пододвинув ко мне книгу, ткнул пальцем в нужную клеточку. Я оставил свой чернильный отпечаток и крестик.

Через несколько дней баржи стали отходить от пристани. Цепочкой потянулись они по течению Волги, не обошлось и без неразберихи. При отплытии столкнулись две баржи, кормщики не хотели друг друга пропустить, а когда произошел затор, то дело дошло до драки между командами и бурлаками – бились насмерть. Буянов кое-как утихомирили, а суда растащили.

Прокопыч был у нас волом, главной тягловой силой, бригадиром и направляющим всего движения нашего общества. Человек немногословный, и силищу имел огромную, команды отдавал короткими и громкими словами.

– Отдавай! Не засаривай! Засобачивай! Тяни!

Бурлаки затянули песню про пса: «Белый пес шаговит, шаговит, черный пес шаговит, шаговит…»

Мужики подхватили охрипшими голосами, и начались бесконечные дни, полные непосильного труда и отупляющей боли в натертых лямками плечах. Больше двадцати верст в день пройти еще никому не удавалось, время ползет медленно. Ломовая и сонная жизнь наводит тоску и невообразимую скуку, а еще медленно заползающее в голову безразличие к окружающему миру. А и мир ли это?

От такой жизни постепенно тупеешь. Перепели все песни, которые знали: про дубинушку, да про калину или малину, про бурлацкую долю, да про хозяйскую дочку.

Бечева все время цепляется за кусты и деревья, тем самым затрудняя, а то и останавливая ход. Косные-то и дело ссаривали бичеву с препятствий. Когда баржа идет по гладкой воде, то мы, хоть и тянем лямку, но идем, отдыхая, да с припевками, а порой и в хорошем настроении. Баржа, что человек: когда растеряется и не знает, что дальше делать и как жить, с места не сдвинешь. Баржа, если остановилась, то ее сперва раскачать нужно, а уж она, если сдвинулась с места, сама нас подталкивать начинает.

На крутом обрыве, называемым горбатым, я вместе с еще одним новеньким – кашеваром Ивашкой, прошел обряд посвящения в бурлаки. Нас скатили вниз с обрыва, засунув в парусиновые мешки и пиная ногами. Мне показалось, что переломал себе все кости, пока скатывался, а в конце причастия чуть не захлебнулся в реке, влетев в воду со всего размаха. Я стерпел надругательство молча – ну, раз положено, так положено, чего уж тут. А вот Ивашка рассвирепел и полез в драку, досталось даже Прокопычу, хотя тот на голову выше Ивашки и, чуть, не в два раза шире в плечах.

Иногда ставили паруса, когда ветер подходящий, тогда залезали на баржу и заваливались спать. Не было приятней жития, чем в такие вот дни. Но, коли подул обратный ветер, то наша жизнь превращалась в ад кромешный. В такие дни мы молились, чтобы ветер встречный утих, а попутный крепче стал, да настолько, чтобы силушки нашей хватило тянуть дале баржу.

– Мочи нет, бросай якорь! Переждем непогоду, потом наверстаем, – скомандовал Прокопыч.

Однажды наша баржа, тяжело затрещав боками, села на мель. Снимали ее целый день, установив на берегу ворот, а наутро спина и ноги болели так, что я готов был скорее сдохнуть, чем пошевелиться, чтобы оторвать свое тело от земли и продолжить движение.

По вечерам разжигали костер, складывали в общую кучу пайки и вот уже кипит в котле каша. Мажешь ее медом и получаешь любимое и, единственно возможное, блюдо бурлаков-саламату. Разливаем по кружкам квас и как все наедятся, да жажду удалят – рассказываем байки о похождениях воровских казаков, о знаменитых атаманах, да о сокровищах, припрятанных в горах, в пещерах подземных, да в бескрайнем море Черном, на котором нет бурлаков, а одни вольные казаки гуляют.

Перед отплытием я приметил писаря, что меня на работу принимал, у нас на барже ошивался. Он с бурлаками не разговаривал, днем спал, а ночью пил с приказчиком и тянул дурным голосом, какие-то жуткие, воровские песни. За четыре дня до прихода в Казань, на противоположном берегу реки, мы увидели в кровавых лучах заходящего солнца высокую гору, окруженную чащей лесной. На вершине той горы виднелись развалины старой крепости.

– Гора дьявола! Гора дьявола! – пронеслось по цепочке бурлаков.

Все остановились и принялись креститься, и плевать через левое плечо. Послышался шепот, – проклятое место, живые туда не ходят, там одни вурдалаки с вампирами обитают.

– Об этом и так все знают, – ответил Ивашка.

– Все, да не все, – возразил я, – а если чего знаешь, так расскажи.

– Ладно, слушайте. В давнее время гора дьявола стояла на границе Руси и Казанского царства. По приглашению хана из Багдада – это город такой, приехал зодчий, что дома строит да крепости и дворцы для царей. Построил тот зодчий – неприступную каменную крепость на горе. Шибаном в этой крепости хан поставил своего мурзу, что, значит, по нашим чинам – все одно, что генерал.

Как его звали, никто уже и не помнит, а тогда и не знали. Крестьяне прозвали его Черным мурзой, и властвовал он над окрестными чувашскими и марийскими селениями, что раскинулись по берегам реки с обеих сторон. Каждый год мурза объезжал эти села со своей дружиной и собирал ясак. Не забывал он и на Русь набеги делать. Мурза злой был, и вместе с деньгами, да с продуктами – требовал от селений откуп за свою жизнь, да самыми красивыми девушками этих мест.

Когда, бывало, взбунтуется село, мурза приказывал одного из этого села прилюдно запороть до смерти. Если не помогало, и крестьяне лезли в драку, то дружинники мурзы сгоняли самых крикливых, или задиристых в дом, запирали и сжигали заживо. Этот человек был хуже сатаны, прости, господи.

Везде, где появлялись воины Черного мурзы, закованные в железные латы – бушевали пожары, и лилась кровь человеческая, а из замка слышались стоны людей умирающих. Ох и злые на этого мурзу были чуваши и марийцы, только сделать ничего не могли. Просили крестьяне русские дружины избавить их от мурзы, когда те приходили мстить за причиненный им разбой. Русские не отказывали в помощи, да и поживиться их начальники были не против, тоже, ить не дураки. Дружины ихние осаждали крепость, но взять ее так и не смогли.

Никто не знал, что творил мурза со своими наложницами, но живыми их уже никто и никогда не видел. Так продолжалось до тех пор, пока одной из пленниц не удалось бежать из крепости. Одному Богу известно, как ей это удалось.

Однажды крестьяне, проснувшись поутру, увидели, что у гумна лежит девушка, которую недавно мурза забрал себе в качестве откупа. Девушку спрятали, и стали ее спрашивать, что с ней случилось, и что с девушками делает мурза. Бедняга начинала кричать и рвать на себе волосы, но, придя в себя, смогла рассказать о тайном ходе из крепости в лес.

Мужики вооружились, кто, чем мог: кто вилами, кто топором, кто косой или ножом, кто рогатину схватил – и пошли к лесу. Незамеченными дружинниками Черного мурзы, по подземному ходу – они пробрались в крепость. Бой с воинами был жестоким, но обезумевшие от горя и страха крестьяне бросались грудью на копья и мечи воинов мурзы. Мужики перерезали всю дружину Черного мурзы, освободили всех его рабов, а изверга подвергли ужасным пыткам, а потом, еще живого, замуровали в стене крепости. Саму крепость разграбили и подожгли, но стену, в которой замурован мурза, не тронули.

Люди ушли с тех мест, опасаясь мести хана, и округа опустела. До сего дня никто не решается поселиться в этих местах, обходят люди стороной гору дьявола. Дальше, чем за двадцать верст от горы, стали селиться люди – и то, надо сказать, все беглые. К той горе и солдаты не подходят, и помещики не рискуют ставить деревни, а ведь им не раз уж власти предлагали, даже от налогов освободить обещались, но…

Говорят, что в лесах – возле той горы видели, скачущих во весь опор, всадников-призраков в черных доспехах, а в озере живут души замученных Черным мурзой. Девушки выходят из озера – и топят всех, кого найдут поблизости, мстя живым за свои страдания. Все знают, что на горе дьявола спрятаны несметные сокровища мурзы. Много народу ходило их добывать, но еще никто оттудова не возвернулся.

Тут у всех, кто слушал Ивашку, захватило дух.

– Так, ты был на этой горе, а может, жил в этой округе? – спросил я.

– Не он нашел энти сокровища! – заржал один из бурлаков.

– Да, нашел и решил подвязаться на каторжную работу бурлака, очень-то она мне по душе, а я не привык себе ни в чем отказывать. Барин я – или нет? Смех-смехом, а черных всадников видел, ну, как вас сейчас вижу.

– Врешь!

– Ей Богу, не вру! Раньше тоже не верил в эти байки, особенно про кикимор всяких, пока сам не побывал на горе дьявола. Я не за сокровищами ходил.