Тайны лабиринтов времени

– Ну и дурак! Идти ежели, так за стоящим делом, чтоб, значит, судьбу свою повернуть, да жизнь лучшую узнать.

– Я спьяну пошел, что, мол, не боюсь я в проклятом месте ночь провести. Поспорил, значит. Взял с собой еды про запас и отправился в лес, темень там непроглядная.

Пришел я днем туда, а в лесу, точно ночь стоит и солнце никогда не восходит, залез я на дерево, чтоб солнце увидеть, думая, что его не видно из-за деревьев, что так густо растут. Глядь, а солнце тоже черным цветом окрашено. По зарослям, да по темноте быстро по лесу тому не пройти – только к вечеру добрался к крепости.

Глянул я на нее – и волосы у меня на голове зашевелились. Огромная и черная, хоть стены разрушены и бурьяном поросли, но крепость от этого еще страшнее, кажется. Внутрь я так и не пошел, побоялся, и расположился перед воротами. Развалился, значит, на траве, но сон не идет к глазам, сидел я, братцы, и пил всю ночь водку. К утру только дрема пришла, да и опьянел я знатно.

А дальше, все как во сне было: лес заволокло туманом, лягушки в болоте перестали квакать, птицы перестали щебетать, ветер утих и листья на деревьях не шевелятся. Из тумана выезжает краля – красоты неописуемой, а за ней четыре всадника на великолепных гнедых жеребцах.

Я заорал, как скаженный, и бросился бежать. Всадники – за мной, я – от них. Так и бегал, петляя, словно заяц, между деревьями. Бегу и слышу топот копыт за спиной, душа у меня спряталась в самой нижней точке моей пятки.

– Господи, ведь настигают меня, ей богу, настигают! – стучит, значит, в висках. И вдруг, я выбежал к оврагу: обрыв высокий, а внизу озеро. Ни о чем не думая, я прыгнул в воду, а когда вынырнул, то увидел, как всадники повернули коней и ускакали восвояси.

Что случилось дальше – не помню, только думаю, что меня спасли кикиморы назло черным всадникам.

– А ты не помнишь, чего с тобой те кикиморы сделали?

– Не, не помню, только меня чуваши той же ночью в лесу этом нашли. Говорили, что был совсем плох, едва выходили.

– Знатно те кикиморы тобой попользовались.

– Враки все это.

– Отдавай! Не засаривай! Засобачивай! Тяни! – команды оборвали нашу беседу.

Спустя четыре дня мы увидели Казань, и бурлаки оживились, настроение поднялось – и веселее потянули баржу, ускорив шаг.

– Ох, ребятки, и гульнем!

– Вы, как хотите, а я иду в «Медведя», хочу поесть похлебки из рыбы.

– А в «Маруське», все ж таки, лучше, чем в «Ерше» или «Медведе».

– Зато поят там – такой сивухой, что потом неделю будешь животом маяться.

– Не забудьте, что нужно проучить казанских! В прошлом годе они нашего порезали! Ну, ничего, теперь сочтемся!

– У нас с казанскими – древняя свара. Раньше все было по-честному, дрались стенка на стенку, до первой крови. Ни кастеты, ни ножи в ход не пускали. Мы всегда били татар и гнали их по городу, крича и погоняя, как погоняют свиней. Они свинину терпеть не могут. Прогоним, значит, и мы хозяева в городе.

В прошлом году все изменилось, перед общей свалкой произошел поединок двух лучших бойцов. С нашей стороны вышел Петруха, быстро одолел ихнего бойца – и давай его колошматить своими кулачищами. а тот и пырнул Петруху заточкой исподтишка. Мы бросились на татарву, а товарищ наш истек кровью и умер, пока мы дрались.

Встречать нас вышло все население города. Пристани были забиты сотнями подвод, и, то тут, то там собирались кучки подвыпивших парней с пудовыми кулаками. Они грызли семечки и враждебно смотрели на нас из-под насупленных бровей. В трюме нашей баржи, среди мешков с овсом, лежали связки тонких стальных прутьев, мы их заточили и спрятали под одеждой.

– В ход пустите только по моей команде, – скомандовал Прокопыч.

На берегу реки Казанка нас поджидала местная братва. Из ее рядов вышел кривоногий, но плечистый малый. По рядам бурлаков пробежал ропот.

– Это он зарезал Петруху.

– Куда идете, хлопцы, – спросил кривоногий татарин.

– На кудыкину гору, кудыкиных бить! – прорычал Прокопыч.

– Шли бы вы обратно на свои корыта и носа оттудова не показывали, а то и носопырку ненароком могут расквасить.

Прокопыч улыбнулся: верно, могут. Прокопыч даже не размахнулся, а так, плечом повел, и татарин с расквашенным носом отлетел, будто ветром того сдуло. И понеслась круговерть-гурьбинушка, в руках у татар появились заточки и кастеты.

– Кидайте прутья! – заорал Прокопыч.

В грозно надвигающуюся на нас толпу полетели прутья. Результат был ошеломляющий, повезло тем, кому они попали в ноги и руки. Страшные раны в шее, в животе стали для многих смертельными, а те, что были ранены в лицо, сразу по большей части погибли. Одному, я видел, стальной штырь попал в глаз, он упал прямо мне под ноги. Пришлось наступить на него, чтобы со всей братвой вклиниться в стенку татар.

В первую минуту мне сильно попало по лицу, и я свалился в грязь, но, схватив булыжник с мостовой, и не видя перед собой никого и ничего, я расчищал вокруг себя пространство. Когда передо мной возникал очередной противник, я валился ему под ноги – и что есть мочи бил между ног, а его кулак пролетал надо мною. Это, конечно, было неблагородно, но зато эффективно, и помогло сохранить зубы и ребра в целости.

На Прокопыче повисло несколько татар, они пытались его свалить и запинать ногами, но он раскидал их, словно медведь мух.

Ивашка, раскачиваясь как маятник, врубился в толпу местных задир, кулаки его летали, словно крылья мельницы, и татары сыпались на землю от его ударов.

Те из татар, что еще могли устоять на ногах, бросились наутек дворами и огородами. Городская стража, как всегда, бездействовала, хотя она, даже если бы и захотела, то все равно не смогла бы нас остановить.

Случайные прохожие пострадали не меньше татарских бойцов. Бурлаки неслись по городу в погоне за татарами, и никто не различал, тот ли это татарин, что пришел драться, или просто прохожий. Татары для бурлаков были все на одно лицо. Бурлаки вошли в раж и, врываясь в дома, начали грабить их.

На Казань напали русские бурлаки – и в очередной раз город был разграблен, а бойцы перебиты. После окончательного разгрома татар, чтобы остыть, мы искупались в реке, и пошли в трактир.

В «Медведе» – так назывался трактир из-за вытесанной статуи медведя, стоящей у входа в него – после обильного ужина мы растащили столы для плясок. Пиво сменила водка, которую мы пили, не закусывая. Трактир наполнился веселыми девицами.

Карлик взял в руки балалайку – и пальцы бойко забегали по струнам:

Собирался казак на войну,

Взял коня своего под узду,

Сабельку булатную надел,

И, как водится в народе, выпил и поел…

Двое цыган вывели в круг ручного медведя. Началось настоящее веселье, последнее, что я услышал – это крик: «Бей татарву!». И сознание мое померкло.

Я проснулся на берегу Казанки с дикой головной болью и почувствовал, как на голову льется холодная вода.

– Ну что, пойдешь дальше бурлачить или хватит с тебя нашей жизни?

– Бурлачить, – глупо повторил я, но ответа, видать, от меня так и не дождались. Второе просветление сознания – было не столь мучительным и уже более осознанным. Я лежал в светлой избе, и на мне было свежее исподнее. Дверь отворилась – и в горницу вошел Прокопыч.

– Жив и здоров, молодец? Еще раз спрашиваю: пойдешь бурлачить или со мной, я так на баржу возвращаться не желаю. Мне до Казани нужно было дойти, чтоб не словили и ухи не обрезали.

– А куды с тобой, ты вообще кто?

– Дед Пихто, что помещика зарезал. Заводи, братва!