Тайны лабиринтов времени

Серебром изба завалена,

Украдешь чуть-чуть,

Он и не заметит.

Мы с Ивашкой отправились в город, взяв с собой мешочек с серебряными рублями. Причалили к берегу и, заплатив извозчику плату за целый день, покатили в город.

– Город небольшой, стало быть, и побить нас уже некому, а городовые еще не знают, что мы захватили баржи. – Так мы рассуждали, пока катили на телеге. На улицах никого, и мы решили зайти в трактир – и там пусто.

– Есть кто живой? – спросил Ивашка и подошел к прилавку.

На полке выставлены бутылки с разноцветными этикетками. Я почувствовал, что кто-то на меня смотрит, и обернулся. В зале стояла стройная девушка, она игриво подошла ко мне, подняла руку и, схватив за чуб, нежно потянула.

– Чего растерялся? Я же не приведение, живая, горячая и страстная. На меня не смотреть надо, а любить. Пойдешь со мной? Я кивнул.

– А у тебя деньги есть?

Я снова кивнул.

– Тогда плати пятак – и пошли наверх.

Мы поднялись по крутой и скрипучей лестнице. Здесь было множество комнат, разделенных перегородками, вместо дверей висели занавески.

– Как зовут тебя? – спросил я.

– Дуняха, – ответила девица и проскользнула за занавеску одной из комнат. Единственной мебелью в комнате была кровать. Дуняха легким движением скинула сарафан, рубаху и осталась стоять у стола. Я открыл рот, чтобы поглубже вздохнуть и не потерять сознание от счастья, охватившего меня… И тут меня что-то ударило по голове.

Очнулся я в лодке, связанный по рукам и ногам. Первое, на что упал мой взгляд, была луна; а первое, что я почувствовал – это дикую головную боль и легкий ветерок. На веслах сидел офицер, рядом еще двое в военной форме, то ли солдаты, то ли… впрочем, я не мог даже разглядывать и закрыл глаза. Боль поутихла.

– Ну что, оклемался?

– Я думал, мы его до смерти пристукнули.

– Давайте ему ноздри вырвем, чтоб издали было видать, что это за фрукт.

– Сколько вас, и какое оружие имеете? Куда собрались? Зачем в город снова пожаловали?

Я молчал по двум причинам: во-первых, говорить не мог, во рту была каша из крови, а в глазах плавали кровавые пятна; во-вторых, не видел смысла говорить – все равно убьют.

– Нас много, – промычал я беззубым ртом, – и оружие, и девки имеются.

– Что ж ты с девкой пошел, коль у вас на барже есть?

– А какая тебе разница, пошел или не пошел, все едино пристукнете.

– Обязательно пристукнем, только немного погодя, бурлак.

Лодка плыла вниз по течению, ночь была спокойная, река шелестела волной. Вот природа, мать ее ити, подумал я. Как умирать неохота, да в такую ночь. Мне стало зябко, думаю, просто бил нервный озноб, я поежился.

– Что, холодно? Ничего, еще немного – и ты перестанешь чувствовать и холод, и жару.

Лежу здесь, словно червяк на птичьем дворе, и жду, когда меня какая-нибудь помойная курица клюнет в висок. Я пошевелил ногами: веревки не впиваются в ноги… Неужели эти олухи не сняли с меня сапоги? Так и есть, рубаху и кафтан стащили, а сапоги оставили. Эти сапоги остались после одного убитого офицера, и Прокопыч приказал мне их надеть. Обувка у меня и правда, была никудышная. Сапоги были в пору.

–Одевай и офицерский кафтан, – сказал тогда Прокопыч. – Придем в Дикое Поле, настоящим казаком тебя сделаю.

– Что с Ивашкой сделали?

– Да уж, сделали, – они заржали. – Водочки захотелось? Будет вам похмелье и праздник со свинцовыми ягодками.

Если получится высунуть ноги из сапог в воде, то им не просто будет меня поймать, али подстрелить в такой темноте. Лучше, конечно, подстрелить, чем когда шкуру заживо сдирают. Меня вдруг взяла такая злость, что я дал себе зарок: если выберусь живым, найду эту девку, этих трех служивых – и устрою им такую жизнь…

– Вот и пришли мы на место, молись, бурлак – может, бог простит твои поганые дела и примет покаяние.

Офицер бросил весла на дно лодки. Схватил меня, приподнял – и принялся привязывать к моим ногам камень. То ли офицер волновался, то ли очень сильно хотел меня утопить, но руки у него не слушались, и камень не держался у меня на ногах.

– Это хорошо, что ты не визжишь как свинья. Раз смерть неизбежна, надо принять ее достойно.

Достойно умирать у меня не было желания. К этому моменту я почувствовал, что его попытки привязать ко мне камень не прошли бесследно. Веревка на моих ногах ослабла.

– Последнее желание есть?

– Есть. Развяжи и отпусти меня, пожалуйста.

– Не хочу. Все, или еще что-нибудь попросишь?

– Можно, я этим камнем размозжу тебе голову?

Офицер разозлился и, пинком в зад, послал меня на дно реки. Я полетел в воду и стремительно стал погружаться на дно. Мои легкие разрывало от недостатка воздуха, в ушах шумело и, казалось, что голову вот-вот расплющит. Я боялся потерять сознание, тогда бы точно – не выплыл.

Вероятно, я так сильно дергал ногами, что, в конце концов, сапоги стали наполняться водой и потихоньку сползать с меня, а когда коснулся дна, смог оттолкнуться и, налегке, без сапог, стал подниматься вверх. Неужели жив? Жадно глотая воздух, понял, что мое тело вновь тянет меня на дно. Нужно лечь на воду и отдышаться. Повернув голову, увидел темный силуэт лодки. У борта стоял офицер и смотрел на воду, двое других спокойно сидели.

– Упокой его душу господь, – блаженным голосом пропел офицер, и они дружно засмеялись.

Я выбрался на берег, дрожа от холода и слабости, сил больше не было. Сняв мокрую одежду и, повалившись на песок, стал растирать себя руками. Холод проник в меня так глубоко, что только резкие движения, или пылающий костер могли спасти мое тело. К сожалению, костра не было, и силы иссякли, чтобы там прыгать или еще какие упражнения проделывать. К тому времени, как взошло солнце, я готов был отдать полжизни за тепло костра, за стакан водки, или за возможность покурить.

Тютюн у Прокопыча знатный, вспоминал я, дай бог ему здоровья, а я, дурак, сапоги не хотел надевать с покойника. Кормил бы сейчас рыб.

При дневном свете смог определить, где нахожусь. Выше по течению – казанский кремль. Меня еще продолжала бить дрожь, а живот завыл песню волка. Деревенька от меня стояла, ну в верстах в двух, не более. Я видел, как мужики шли в сторону невспаханного поля.

Если бы я пошел в деревню и попросил кусок хлеба, то, может, и получил бы его, но меня взял страх, что в деревне могут стоять солдаты. А, исходя из вчерашних событий, солдаты уже имеют приказ уничтожить ватагу.

За последние дни я уже не раз мог быть прострелян, зарезан и утоплен, сегодня мне могло просто не повезти. Офицеры считают, что убили меня и скормили рыбам, и пока я покоюсь на дне Волги, то могу считать себя в безопасности. По этой причине я и решился на грешный поступок.

Воровать дурно, особенно у людей, растивших хлеб своим трудом, но теперь у меня не было другого выхода.

Девочка хворостинкой гнала гусей к реке, и у меня возник план. Я нашел камень, вымазался в грязи и стал подползать к гусям. Птицы почуяли меня и загалдели, а я полз и шипел на гусей.

– Да, что это с вами! – воскликнула девочка. – А ну, гэть назад! И девочка хлестнула гуся веточкой. Птицы недовольно гоготали, но слушались. Я вскочил в полный рост и бросил камень в ближайшую птицу. Та закричала, сделала два шага и замертво упала на землю, а девочка, в удивлении и ужасе, застыла на месте.