Тайны лабиринтов времени

– Твои, говоришь, степи черноморские, пан-атаман? – переспросил кузнец. – Ну, что же, владей ими! – И кинул он атамана с кручи, в самую черноморскую пучину. А вслед за паном и подпанки его полетели. Только шапки с шелковыми красными кистями в бурых водах мелькнули.

– Так со всеми панами-душегубами будет! – сурово сказал старый Тимофей. – Со всеми, кто на крови народной свое богатство неправое строит! За зипунами ходить – только к туркам или татарам поганым.

Посмотрел старый Тимофей своими строгими глазами на Ивана и Петра:

– Если хотите с народом одним верным путем идти, счастье и горе делить, одной жизнью жить, – оставайтесь. Вместе все беды легче побеждать. Другой дорогой идти хотите – идите, мы вас держать не будем. Но станете вы нам чужими.

Повинились тут Иван и Петро в своих лихих делах, дали слово жить с народом, по-честному. Весть о гибели пана-атамана и его лихих прислужников дошла до казацких служивых атаманов, что у царя русского в холопах ходили. Приезжали оттуда чиновники царские и судья войсковой, всех казаков опрашивали. И все, как один, одно показали: выехал-де пан-атаман в бурную погоду на рыбалку, а баркас взял и перевернулся. Ну, и утонули атаман и его прислужники в бурном море. Хотели прислать нового атамана в станицу, но до них дошли вести, что казаки на кругу своего атамана выбрали. С той поры наша станица вольной стала от власти реестровых атаманов.

Мысли Явора, словно неуправляемый и свирепый ветер моря, гнали волны: то в раннее детство, то вдруг меняли направление – и с огромной разрушительной силой выбрасывали Явора на берег сегодняшнего дня. Станица Черноморская растянулась на многие версты вдоль побережья, а все земли Черноморских казаков раскинулись на 28000 квадратных верст, помимо этого казаками заселен Таманский остров.

Причерноморье – это страна казаков, и стоит она на гладкой и мало приподнятой над морем равнине. Этот необозримый луг населен сильным и смелым народом – казаками.

Моя страна, думал Явор, огромная и любимая, но ни на одной карте мира ее нет. Казаки служат султану и русскому царю, а своего государства не имеют, да что там говорить, татары, поляки, османы видят в нас только рабов. Русь – вот крепкое и цельное православное государство, объединиться бы с ним. Русские люди и мы – одного корня, но у нас никогда не было крепостного права, тогда как в России оно процветает, и я уверен: пока жив, не позволю рабству в государстве казаков быть.

А как хорошо было бы породниться и объединиться с Запорожской Сечью, а оттуда, как на грех, прибегают к нам разные воры и сомнительные личности в облике казаков. Оттудова их прогнали, так они к нам приходят. А ведь такими их помещики на Руси сделали – зарплата реестровых казаков, что царь московский платит, развратила атаманов и толкает их на разбой.

Было это, когда казаки снаряжали свои челны в далекий путь, воевать турка на лимане. В ту пору на Днестровском лимане целый казачий городок вырос. Сотни казаков, молодых и старых, смолили лодки, сушили сухари, проверяли сабли да мушкеты. Веселые, звонкие песни будоражили камышовую глушь и далеко разносились над голубым лиманом. Весело было на сердце у казаков. Разведчики, что побывали на далекой Кубани, рассказывали о цветущем, привольном крае, где жарко греет солнце, плодородна земля и обильны рыбой реки. И многие из тех, кто отправлялся в путь, в мечтах уже видели беленькие хатки за плетнями, подсолнухи, вишневые садочки и улыбающиеся, счастливые лица своих жен и детей. А главное, грезилась им своя земля – жирная, плодоносная; земля, по которой тосковали крепкие руки хлеборобов.

Вечерами долго засиживались казаки у костров и вслух мечтали о будущей жизни. И вот как-то невесть откуда прибрел к костру какой-то человек – длинный, худой, как колодезный журавль, с обвисшими усами.

– Здорово, браты-казаки! – тонким, скрипучим голосом поздоровался пришелец.

И только по этому голосу, схожему со скрипом несмазанной телеги, узнали казаки человека.

Пан Пампушка! Да откуда ты взялся? Да ты ли это? – зашумели казаки.

– Ой, я! – проскрипел пан Пампушка – и осторожно, точно на колючего ежа, уселся на сноп камыша. В Запорожской сечи был Пампушка каким-то начальником, а каким, никто не ведал. Был он тогда гладким и пузатым, усы торчали, как у сытого кота, на плечах красовался кунтуш малинового бархата, а на поясе висела сабля в золоченых ножнах. Ходил Пампушка, важно задравши голову, частенько видали его и у кошевого, и у куренных атаманов. Когда царица Катерина прихлопнула своим тяжелым кулаком вольную Запорожскую сечь, прошел слушок, что откупил пан Пампушка землю, завел себе крепостных и зажил помещиком. Потом говорили, что пан Пампушка не поладил в чем-то с самим Потемкиным, а тот согнал пана с земли, да еще и плетей приказал всыпать.

Посидел пан Пампушка у костра и словно, не замечая устремленных на него насмешливых взглядов, поохал и заговорил:

– Возьмите меня с собой, браты-казаки! Примите несчастную жертву проклятой жадности! А уж я вам послужу! Я и грамоту, какую нужно, написать сумею, и счет вести могу, и деликатному обращению обучен. А вы надзирать за мной будете – и чуть что не так, вы в мешок – и на дно…

– Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! – загрохотали казаки.

– А к чему нам твое деликатное обращение?

– Пригодится! Мало ли с какой персоной говорить вам придется. Берите! Не пожалеете!

Подумали казаки, поспорили и решили все же взять с собой Пампушку. Не пропадать же человеку!

Когда вышли в море, глянули, а на дне лодки целой кучей лежат какие-то тыквы, пробками заткнутые.

– Что это такое? Чьи тыквы? Или не знаете, что приказано место беречь? – закричал старшой, старый запорожец Никифор.

– Мои это, с покорной улыбочкой признался Пампушка.

– Кидай за борт!

– Никак невозможно! – Пампушка так быстро и мелко стал крестить свой острый тонкий нос, что, казалось, он гоняет комаров. – В одних тыковках – святая вода, в других – земля Иерусалимская, прямо со гроба Христова взятая. Кто бросит такую святость в море, с тем беда случится…

Тут старый Никифор только рукой махнул, потому что, хоть и не очень он в бога веровал, а кому же охота на себя беду накликать?

Долго плыли казаки по бурному Черному морю. Злые штормы швыряли легкие челны, отгоняли их от родных берегов. Седые туманы пытались сбить лодки с пути. Но плыли казаки все на восток и на восток, к далекой Кубани, где ждала их жадная до людского труда плодородная земля. И когда казаки до кровяных мозолей натирали веслами руки, когда они блуждали в белесой туманной мгле, когда последними шароварами затыкали щели в расшатанных волнами челнах, Пампушка только вздыхал, молился да дрожал от страха.

Но вот – бурное море осталось позади, Кубань-матушка приветно расстелила перед казаками свою серебристую дорогу. Поплыли челны по широкой реке, и сразу забыли казаки все былые беды-невзгоды. Хороша и чудесна , как светлая сказка кубанская сторона! Сперва – по обеим сторонам величавой реки тянулись густые камыши, а в них всякой птицы было видимо-невидимо. Затем начались веселые рощи и перелески. Столетние дубы, точно загрустив, смотрелись в чистые воды реки. Яблони и груши роняли в густую траву сочные, перезревшие плоды, а на золотых песчаных отмелях переплетались гибкими ветвями нежные вербы, точь-в-точь такие, как над тихим Днепром.

По приказу атамана, то один, то два челна подчаливали к правому берегу. Казаки вытаскивали из лодок свое нехитрое добро, копали землянки для жилья, ставили первые посты, да залоги. Пришел черед и до Никифорова челна. Высадились с него казаки и стали обживать глухой, лесистый берег. А пан Пампушка, как только ступил на землю, сразу стал гордым и уверенным.

– Вот, братцы-казаки, – заскрипел он, – почему мы все в целости добрались до этой земли. А потому, что были в лодке мои святыни! Без меня кормить бы вам водяных на самом дне Черного моря. – Быстрые прищуренные глазки Пампушки так и заюлили по казачьим лицам, словно маслом всех помазали. – Но, я знаю, что вы, браты-казаки, не ответите на мое добро черной неблагодарностью.

Пожали плечами казаки, переглянулись и спрашивают:

– А чего тебе от нас нужно, пан Пампушка?

– Да так себе, штуковину-пустяковину, – засмеялся пан. – Постройте, казаки, мне, сиротине, хату-хатыну. А то, знаете, я, при моем нежном организме, в вашей землянке обязательно задохнусь.

Посмотрели друг на друга казаки и не знают – не то смеяться им, не то сердиться. А пан, знай, приговаривает:

– Постройте, браты-казаки, постройте! А я в долгу не останусь. Сам пан кошевой атаман – мой сродственник. А у пана войскового судьи я деточек крестил. Скажу им словцо – и выйдут вам всякие поощрения.

Не из страха и не за поощрения, а просто так, потому что стосковались руки по топору и лопате, построили казаки пану хорошую хату о трех окнах. Так и стали жить: казаки в землянке – курене, а пан – в хате. Казаки службу несли, рыбу ловили, зверя добывали. А пан Пампушка целыми днями по окрестным лесам рыскал. Высмотрел он просторную поляну, поросшую густой высокой травой – и сразу явился к запорожцу Никифору, который был в казацком лагере за старшего.

– Здравствуй, пан-атаман! – еще с порога заскрипел Пампушка. – Все трудишься, все о других заботишься! Вот и я такой! Не могу терпеть, чтобы люди страдали. Надумал я, пан-атаман, хлебца посеять, чтобы не голодовать нам всем, в случае чего. Так вот, прошу тебя, запомни, что моя полянка – за горелым лесом.

– А чего запоминать? – беспечно усмехнулся Никифор – Земли то немерено! Засевай ее, коли есть охота.

– Не-ет! – закрутил головой пан. – Чужую землю я засевать, не согласен. Я на своей хочу работать.

– Да ладно! Хватит вокруг земли! Пускай твоя будет поляна! – отмахнулся Никифор.

Прошло немного месяцев, и решили казаки на общем сходе нарезать себе землицы, чтобы по весне, когда удастся достать зерно, засеять ее наливной пшеницей. Пока нарезали наделы, пан Пампушка ходил за казаками, ухмылялся и одобрительно кивал головой. А со следующего дня стал пан зазывать к себе в хату то одного, то другого казачка.

Ласково усадит гостя за стол, моргнет старой, страшной, как ведьма, старухе, которая невесть откуда появилась у него в хате. И через минуту на столе уже стоит жареная кабанятина, жирная тарань и тыквочка со «святой водой». Вытащит пан пробку, и по всей хате такой дух пойдет, что сразу покажется казаку, что он не на Кубани, а в старом запорожском шинке.

– Да, ты ж нам говорил, что в тыквах у тебя святая вода! – удивлялись казаки.

А Пампушка только плечами пожимает:

– Была, была вода. А теперь божьим чудом превратилась она – в добрую горилку. Бог – он все может сделать, особенно для праведника.

Кто часок, кто два просиживал за столом гостеприимного пана. Выходили оттуда, кто на карачках, кто, раскачиваясь, словно шел не по твердой земле, а по кубанским бурным волнам. И только немногие помнили, что приветливый хозяин зачем-то им пальцы сажей мазал и к каким-то бумагам прикладывал.

Немного погодя случилось на заставе несчастье. Ночью по непонятной причине взорвался погребок, в котором хранили казаки свой пороховой запас – полбочонка пороха. Караульный казак, что должен был охранять погребок, оказался, как говорится, под градусом и спокойно спал в соседней рощице. Поутру собрал Никифор всех казаков. И на сходе караульный повинился – рассказал, что трясла его лихорадка, и он, чтоб прогнать проклятую дрожь, взял у пана Пампушки склянку горилки.

– Вот и делай людям добро! – услышав казака, запричитал пан. – Я ж ему от доброго сердца. Чтоб лихоманку его излечить, последнюю горилку отдал, а он нажрался, как свинья, и погреб прокараулил! Что мы теперь без пороха делать будем? А вдруг турок, или еще, какой враг налетит?

– Верно говорит пан! Плохое дело! Пока порох подвезут, порежут всех нас! – закричали казаки.