Тайны лабиринтов времени

Девушка подняла саблю на уровень своих глаз и приблизилась к чурбану. Взмах палкой – и Явор мощным движением крутанул деревянного истукана, но девушка все же успела поднырнуть под него, и палка пролетела у нее над головой. Девушка поднялась в полный рост – и полосанула деревяшку сверху вниз, от плеча до паха, рассекла ее на две неровные половинки. Явор стоял за чурбаном, и если бы не отскочил, то, наверное, погиб бы.

– Новый чурбан вырубишь, он еще пригодится.

– Я буду есаулом?

– У круга надоть спрашивать. Браты казаки, принимаем… Как тебя зовут?

– Галя.

– Принимаем Галю на время похода есаулом над людьми, с которыми она пришла к нам? Сколько у тебя людей?

– Сотни не будет.

– Любо! – кричали казаки и бросали в воздух шапки.

На дворе ночь, все казаки разбрелись по домам или разъехались по селам. На майдане собрались есаулы.

– Люди твои пристроены и накормлены, сейчас отдыхают. За дисциплину спрошу с тебя – и не думай, что будут поблажки. Завтра начнем проверять твоих людей, а сейчас… Ты грамоте обучена?

– Нет, атаман.

– Эй, бурсак! Иди к нам. Опишешь все, что видел, после запишешь ее рассказ и прочтешь казакам на майдане. Подожди, не уходи, бурсак! А ты, Галя, ступай себе, тебе в горенке постелили.

Михаил! Знакомься, бурсак – это писарь, твой начальный. Он тебе и отец, и бог, и учитель – слушай его, подчиняйся и все запоминай, чтобы нареканий от него не было, иначе попрощаешься с пером, а познакомишься с дорогой. Выгоню к чертовой матери. Служи исправно, Михаил у нас с образованием, и при гарматах, и при кораблях – навроде инженера. Знаешь, что это такое?

Станица просыпалась медленно, уже прискакал разъезд со степи, а Михаил с писарем еще не ложились.

– Как тебя занесло сюда? – спросил бурсак.

– Барин мой, молодой еще совсем, был послан в Геную учиться инженерному делу, да только ему не повезло. Купца, что вез нас через море, корсары пограбили и барина моего пришибли, а я спасся. Прыгнул в море, но от корабля не поплыл, а прижался к борту. Слава богу, пираты не пожгли судно, а когда они ушли, я забрался на разграбленный и брошенный корабль.

– Корсары – это ж кто такие?

– Наши воровские казаки, что всему миру враги. У них нет друзей даже среди своих, грызут друг друга, обворовывают и убивают.

Обшарил я все закоулки корабля в поисках еды, прожил неделю без еды и воды, думал, богу душу отдам, пока корабль прибьет куда-нибудь волна. Приоделся в кафтан моего молодого барина, там по всему кораблю валялись вещи, в основном, старые и вонючие тряпки моряков. Кафтан я случайно нашел, а в нем – паспорт и письмо.

Меня итальянцы подобрали. Подошел к моему кораблю фрегат, на палубу взошли моряки – и нашли меня под лестницей полуживого. Капитан увидел мой паспорт – и отвез в Верону учиться, а я любил это дело с детства.

Малышом еще на торгах азбуку украл, по ней и выучился читать, дьякон мне тогда очень помог. Грамотный и незлобливый он, когда был трезв, конечно.

Я, когда в Италию попал, быстро по-ихнему разговаривать научился, тамошние профессора меня примечать стали и пророчили большое будущее. Говорили, что выгоду принесу науке немалую, и послали маменьке моего барчука письмо хвалебное. Посольство в Верону приехало, а вместе с ним и родственник барчука моего заявился.

– Да, ну? И чего дальше? Узнал он, что с барчуком твоим сдеялось?

– Ну чего-чего… Ничего хорошего. В кандалы меня заковали и всю кожу со спины батогами срезали. Обвинили в убийстве и бросили в тюрьму. Родственник барчука любил поиздеваться над крепостными – и меня к себе в подвал забрал. Всю ночь потешался. Бил нещадно, я уж бога молить стал, чтоб убил побыстрее. Утром ушел изверг, а меня и охранять уже не было смысла, мертвые не убегают.

– Так ты помер?

– Как видишь, нет, но это я сейчас такой живой, а тогда меня профессор, с которым я сдружился, выкрал из подвала. Студенты спрятали и выходили, а когда выздоровел, то вернулся домой с новым паспортом.

– Почему же ты не остался в Вероне?

– Меня домой тянуло, да и рассчитаться нужно было за любовь и ласку.

– Рассчитался?

– А как же! Усадьбе красного петуха подбросил, да так, что только дворня, жившая в подвалах и на скотном дворе, невредимой осталась, ни у кого даже ожогов не было.

Михаил – настоящий профессор в механике и химии, астрономии. Для гармат поставил приспособление, которое поднимало и опускало ствол орудия – и от этого менялась дальность полета ядра; по звездам мог провести корабль – и не было еще случая, как говорил Явор, чтобы сбились с намеченного курса; это по его чертежам строили пристань и усложняли фарватер. Михаил соорудил хитроумную машину, способную снять с мели любой корабль, а главное, это делалось быстро, что в походе означало жизнь или смерть.

В курене не было колодцев, но огромные бочки всегда заполнены пресной, свежей и холодной водой. Два казака, словно дети малые, на качелях катаются, а вода – знай, наполняет бочки холодной и сладкой водой.

– Это мой насос, – пояснил Михаил, когда я посмеялся над казаками, впавшими в детство.

Отдельный домик, где жил этот казацкий гений, был завален инструментами и книгами, на столе стоял самогонный аппарат, и пахло какой-то гадостью.

– Хочешь, покажу что-то?

Он взял глиняную плошку, наполненную темной жижей, именно она воняла так, что святых выноси, и вышел с ней на улицу, поставил плошку на землю, достал кристало и зажег лучину. Как только огонь коснулся жидкости, она вспыхнула ярким пламенем, от которого и повалил едкий дым.

– Попробуй погаси водой.

Я плеснул воду на плошку, но произошло невиданное и чарующее глаз: огненные брызги полетели в разные стороны. Я отскочил и, крестясь, прошептал молитву о спасении души.

– Адово пламя!

– Не, греческий огонь. Я еще в университете увлекся секретом этого огня, но тогда у меня ничего не получилось.

В старинных алхимических книгах, которые давал читать профессор, я прочел, что одним из компонентов этого огня должно быть земляное масло, которое есть на востоке. Достать его я не мог, слишком дорогое удовольствие. А нынешней зимой, когда гостил у своей зазнобы, меня и осенило, так ведь греки еще сто лет назад где-то в Причерноморье добывали такое масло, и называлось оно белым и черным.

Я примчался сюда, но масла тут нет, зато вдоль побережья стоят греческие поселки, они с персами торгуют. Я – к ним и, не поверишь, повезло, два горшка купил, вот тогда и с Явором познакомился. Атаман денег дал, а теперь, перед походом, нам много этого масла потребуется для войска.

Я ведь даже не знал, что такое казак, а вот ведь – сам теперь казакую.

В тот же вечер мы взяли лошадь, запрягли в телегу и поехали в шинок. Пили, пока под лавкой не оказались.

Утром проснулся в телеге, а она в центре майдана стоит, казаки хохочут, а Мишка спит и во сне о научном рассуждает. Разлепил я кое-как очи и смотрю, ко мне казак подходит, здоровый, толстый что, боров, берет меня за шиворот – и давай трясти, что есть мочи. Голова раскалывается, а этот – знай, трясет, словно грушу.

– Дубина – говорю, положи на место. А этот увалень швырнул меня на землю под хохот казаков. Я вскочил на ноги – откуда только силы взялись, не знаю, от злости, наверное – и прыгнул ему на шею. Казак не удержался на ногах и свалился, а я залез на него – и давай мутузить со всей своей дури, а после откусил ему мочку уха.

Явор наказал того казака, у него чуб длинный, значит, давно казакует, а закон гостеприимства никто не отменял, но ссоры у нас с ним никакой не было. Казак вздумал потешить себя, издеваясь над слабым в центре майдана, теперь обходит меня стороной, словно я бешеная собака.

Явор меня предупредил, чтобы больше ни на кого не кидался, сдерживал порывы гневные и берег силы для похода.

Атаман пользовался у казаков великим уважением, а все потому, что был настолько же строг, насколько и справедлив, никогда и ничем не показывал своего превосходства над казаками, но, спуску никому не давал, и дисциплина военная поддерживалась его авторитетом. Весь день Явор трудился в поте лица своего, не чураясь никакой, даже самой грязной, работы. За едой сидел за общим столом, ходил босой, в рубахе без пояса, травил байки с казаками и сам больше всех смеялся, а казаки потешались над ним за это. Говорили: «Атаман-то наш сам расскажет, сам посмеется, да так заразительно, что весь курень от смеха захлебывается».

Вот одна история, которую любил рассказывать Явор казакам: