Вкус утекающей воды

– Но я могу снять, – предложил он.

– Снимай, если не жалко. Только расстояние замерь. Если кусками, то не надо, со скрутками мы связываться не будем.

Тут у противоположной стороны забора появилась Агафья Ивановна.

– Андрей, Андрей! – закричала она. – Провода-то есть. Мой Семён-то ещё при жизни припас. Все менять собирался, да не успел. Иди, посмотри.

– Так, Миша, тормозни. Сейчас я оценю новое предложение, может, там и тебе хватит.

– Да ты что? – удивился Михаил, – Слышал? У неё мужик припас. Разве будет она теперь свои провода налево и направо распускать. Неправильно это.

– Но ты-то предлагал свои?

– Предлагал. Так ведь не подошли.

– Та-ак, – сказал я. – Если сейчас провода у Агафьи Ивановны будут не те, завязываем с этим делом. Иначе я ничего не успею. Я тут электричество в сенях должен провести, а не провода поменять, – вспомнил вдруг я.

Через две минуты я уже кричал Михаилу через забор:

– Отличные провода! Алюминиевые. Изолированные. Не меньше десяти квадра…

– Круглые, круглые! – опомнился я. – Их много. Тебе тоже хватит – Агафья Ивановна не против! Но с тебя лестница и кусачки или пассатижи, обязательно с изолированными ручками.

Из Михаила получился отличный помощник. Правда, инструмента с изолированными ручками у него не нашлось, и он припёр какие-то кузнечные щипцы. Зато лестница была выдающаяся. «Ты что пыль с Эйфелевой башни протираешь?» – пошутил я, но был не понят. Чтобы прислонить такую лестницу к столбу, таких как я, надо было бы человек шесть. Михаил поставил её в нужное место, даже не затаив дыхание. С такой лёгкостью, что я вспомнил фразу Высоцкого: «Возвращаюсь я с работы, рашпиль ставлю у стены». Единственная заминка у нас произошла, когда я уже поставив ногу на ступень лестницы, вспомнил рассказ про Ильича.

– Миш, я слышал, у вас тут не любят, когда кто-то по столбам лазает. Стреляют, говорят?

– Тут надо бояться только меня, – ответил Михаил, – а я пока на твоей стороне.

Когда я откусил от столба все ржавые провода щипцами для выдирания зубов у гиппопотама, и лишил электричества и дом Агафьи Ивановны и её соседа, я уточнил у Михаила, как долго он будет на моей стороне.

– До наступления темноты, – ответил он спокойно и непонятно.

– А потом?

– Потом не обессудь. Если не успеешь до темноты, – в интонации голоса не было никакой угрозы, да только Миша был уж очень здоровый.

– А у вас, вообще-то, электрик в деревне есть? – поинтересовался я с надеждой.

– Был.

– Что, не успел до темноты? – пошутил я, но у Миши с юмором было, вообще никак.

– Умер.

– Я вижу, у вас тут исторически сложилось, что электрик – профессия опасная. Не током, так из ружья, не из ружья так другим каким насильственным способом…

После полученной мотивации я шустрил, Миша тянул, и справились мы быстро. Михаил, глядя, как я прикручиваю новые провода к необесточенной деревенской линии, проникся ко мне таким уважением, что чуть ли не перешёл на «вы». Он даже хотел идти со мной в сени Агафьи Ивановны помогать. Но я отказался, сославшись на то, что работа предстоит мелкая и кропотливая. Вот, если до темноты не успею, тогда приходи, свечку подержишь – я все равно должен сегодня доделать.

Сумерки в сенях наступили раньше. На улице ещё было светло, а я уже заканчивал практически на ощупь. Но с последними лучами солнца сени озарились тёплым электрическим светом. Агафья Ивановна принимала работу, вращая выключатель у двери в избу. Она выглядела очень гордой. Я стоял на пороге крыльца и время от времени вторым выключателем выключал включённый ею свет, или наоборот, включал, когда она выключала. Чтобы продемонстрировать, как это работает. Но это не произвело на неё никакого впечатления. В эти моменты она называла меня «противным» и снова крутила свой выключатель, чтобы изменить ситуацию. Конечно, это её, по-своему, забавило. Но я понял, что для неё само наличие света важнее количества выключателей в сенях и удобства их использования – я зря старался.

Перед ужином мы с Агафьей Ивановной проинспектировали обувное наследие мужа. И я подобрал себе отличные кеды. В таких мы ходили в школе на физкультуру. А потом они куда-то пропали – видимо, резина в стране кончилась или врачи без границ запретили. Кеды всегда считались вредной обувью из-за отсутствия твёрдой подошвы. Агафья Ивановна сказала, что кеды новые, так как Семён очень хотел, чтобы его в них похоронили. В этом месте я не понял особенностей местного диалекта – то ли мужик хохмил, то ли, правда, собирался на том свете в футбол играть. Но у Агафьи Ивановны не побалуешь: похоронила мужа в галстуке. Я вот тоже, например, хочу, чтобы меня похоронили в джинсах. А что из этого выйдет? Надо было завещание у нотариуса составить и носить его всегда с собой. «Нашедшему это тело похоронить его в джинсах». И какую-нибудь угрозу в виде постскриптума: «В случае невыполнения буду являться по ночам. И задолбаю!!!» Может и сработает.

На ужин был символ советско-китайской дружбы – каша с одноименным названием. Агафья Ивановна извлекла из русской печи небольшой чугунок, который томился там целый день. Я с детства помню, самое вкусное в нем это золотисто-коричневая корочка сверху. Я попросил старушку положить мне больше корочки, хотя я так устал, что мне было уже не до чего. Агафья Ивановна собрала в мою тарелку весь верхний слой из чугунка и сверху посыпала мелкими кусками сливочного масла.

– Агафья Ивановна, уж больно вы масло неэкономно расходуете, – заметил я, – У вас же нет коровы?

– А зачем она мне? Я людей лечу. Денег не беру. Вот и идут ко мне с продуктами разными. Иной раз уж и не знаю куда девать-то. Васька, вишь, у меня какой толстый. Бедняга!

– Бедняга? – удивился я. – Да как говорится, Агафья Ивановна, лучше переесть, чем недоспать.

– Вот и давай, кушай, кушай! Я тебе сейчас прибавки положу, а спать позже будешь, – засмеялась старушка. – Тебя бы, Андрюша, тоже полечить? Я же вижу, какой ты заёрзанный.

– Очень Спасибо. Как-нибудь в другой раз, – вежливо отказался я, вспоминая свои собственные подозрения и жалобы соседа Михаила: «Ты пробовал по соседству с колдуньей жить? В собственном дворе пукнуть боюсь».

После ужина я совсем осоловел, и это меня очень мучило – при чем тут соловьи? Но без этой навязчивой мысли, я бы давно свернулся калачиком на Васькином коврике в углу.

– Если любишь тепло, – сказала Агафья Ивановна, – я тебе на печке постелю. Но смотри, она горячая – утром топила. Хорошо от радикулита помогает и болезней суставов. А если любишь на свежем воздухе – тогда ложись в клети.

– Нет, я домой пойду, – сказал я, тут же осознав нелепость своего высказывания. Задай мне старушка логичный вопрос – а где ты живёшь, милок? Чтобы я сказал в ответ?

Нет, далеко мне ещё до идеологии истинного бомжа – БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННОГО МЕСТА ЖИТЕЛЬСТВА. А я тут домой собрался. Вот кеды – это да! Это первый шаг на помойку. В смысле путь к мечте.

– В клети буду спать, – определился я с выбором ночлега, а про себя решил: «Завтра надо будет ещё где-нибудь заночевать, получится отличный бомжатский тренинг».

Клетью называлась неотапливаемая часть дома, расположенная за кухней. В конце сеней туда вела отдельная дверь, больше похожая на калитку в заборе. Между досками, приколоченными к петлям, были огромные щели, а внизу в углу двери был выпилен огромный квадрат – лаз для небольшого поросёнка. Для кур вроде слишком большое? Для гордого петуха, чтобы, входя в клеть, он не сгибал голову и не чиркал хохолком о доски? Но нафига куры в доме? Я поинтересовался у старушки, для кого предназначается это отверстие.

– Так для Васьки, чтобы мышей ловил, – ответила старушка.

– Разве можно с таким пузом, ещё и мышей ловить? – усомнился я.

– В этом деле главное, чтобы боялись.

– А, ну да, – согласился я и вспомнил, что сам очень боюсь мышей.

Клеть оказалась размером с кухню. В центре, вдоль правой стены стояла кровать с блестящими металлическими спинками. У всех бабушек в моем детстве были такие кровати. Взрослые их называли «с панцирной сеткой». Я всегда считал это остроумной глупостью. Что может быть общего между панцирем черепахи и батутом, каковым эта кровать и являлась. Вот на этом черепаховом батуте мне и предстояло провести ночь. Весь остальное пространство клети было заставлено каким-то барахлом, которое просто лежало на полу. При свете керосиновой лампы мало что было видно; но какой-то старый самовар, стопки книг, бидоны, картонные коробки, мешки я сумел рассмотреть. Выйти ночью в туалет было бы крайне опасной затеей, и я дал себе установку – не вставать до рассвета! Пока я укладывался, старушка с порога светила мне керосиновой лампой, чтобы я не лёг мимо кровати. Наконец я погрузился в пуховое месиво, расправил все свои корешочки и приготовился отключить сознание. Но старая ведьма все испортила. Она пожелала мне спокойной ночи и предупредила, что де Семён сегодня ночью, строго по графику, пролетая над Попадаловым, заглянет её навестить, и чтобы я не побаивался. И последним лучом керосинового света закрыла скрипучую дверь, отделив меня от реального мира.

Глава 12. На филфаке говорят «оксюморон»

Сон как рукой сняло, и я даже знал – чьей. Я не верю в оксиморон – ходячие покойники, живые мертвецы или наоборот: живые покойники – ходячие мертвецы. Не верю, но боюсь всех! Все четыре категории. В детстве ещё боялся крышки гроба. Когда в подъезде кто-то умирал, я не знал, как попасть домой. Защитникам детей давно было пора запретить выставлять крышку гроба у входа в подъезд. Возможно, фильмы ужасов закалили современных детей. Однако правила игры тоже изменились. Теперь нужно залезть под крышку гроба и набрать код доступа на домофоне. Вот такой вот путь домой!

Я стал прислушиваться ко всему вместо того, чтобы сразу погрузиться в сон. Я слышал, как старушка возилась за стеной, мыла посуду, прибиралась. Но вскоре и она угомонилась. Скрипнула дверь в комнату и наступила тишина. Потом раздался первый шорох. Анализируя природу его происхождения (может мыши?), я укрылся под одеялом с головой. Выступил холодный пот, видимо пока не от страха, а от пуховой перины и ватного одеяла. Мышей я тоже боюсь. И не только потому, что они отвратительно пахнут или переносят все мыслимые формы заболеваний. От просто выговариваемых зараз: чума, бешенство, туляремия (красивое слово!), энцефалит (от последнего или смерть или слабоумие, я болел, я знаю); до трудно выговариваемых и сложно сочинённых инфекций: стрептобацилез, лептоспироз, токсопароз и геморрагическая лихорадка. У меня перед мышами генетический страх – я усну, а они во сне отгрызут мне ноги. Видимо, в прошлой жизни я был слоном. Я недавно об этом узнал: мыши, объедая чувствительную кожу с пальцев ног слона, лишают его органов осязания. А не чувствуя ног никто не может ходить. Вот так вот: убей мыша – спаси героя!

С такой бравурной мыслью, я извлёк свою голову из-под одеяла. Голова осмотрелась и обнаружила небольшое квадратное отверстие в стене, как раз напротив кровати. Обычно такие выпилы оставляют в срубах в местах, где впоследствии планируется вырезать полноценное окно. У Агафьи Ивановны под размер был вставлен кусочек стекла и закреплён с двух сторон несколькими ржавыми гвоздиками. Такое же отверстие было, видимо, в торцевой стене комнаты – узкая лунная дорожка пролегала вдоль моей кровати, и квадрат окна проецировался на дверь. Я понял – любая мушка дрозофила, попавший в этот проектор покажется мне чудовищем и напугает меня до смерти. Надо прикрыть этот кинематограф немедленно. Я воссоединился со своей головой, и мы втроём стали пробираться к дальнему окну. Третьей была подушка, в качестве орудия насилия. Конечно, она была против, но её мнение никого не интересовало. Тем более подушка была чужая. Труднее всех было мне – пробираться среди банок, вёдер, кастрюль, коромысел, пыльных валенок и прочей рухляди. Так всегда и бывает – почти не сломано, а выкинуть жалко. Каждый шаг давался с трудом – с одной цыпочки надо было перешагнуть на другую цыпочку, предварительно высмотрев необходимый плацдарм для следующей цыпочки. И все это в царстве паутины, пыли и мышиных какашек. Вот уж точно, больная голова ногам покоя не даёт. Наконец, все участники движения доцыкали до стены, и я, сжимая подушку двумя руками, приготовился заткнуть ею амбразуру окна. Но меня опередили – чёрная морда, со светящимися красными глазами, прильнула с той стороны стекла. Обратный путь под одеяло я проделал молниеносно. «Эх, не успела, – подумал я про подушку, – ну ничего, без неё даже полезнее, говорят, что двойной подбородок не образуется».

С наружи послышалось скрежетание по стеклу, выворачивающее душу. Я выглянул из-под одеяла и взглянул на окно – два ярко-оранжевых глаза светили прямо на меня. «Господи, за что? Иже еси на небеси… да святится имя твоё… да избави нас от Лукавого». На последнюю фразу про Лукавого, я особенно напирал. Мне казалось, сейчас как раз тот случай, когда пора уже «избавлять». И тут раздался такой сатанинский хохот, что все Попадалово должно было вздрогнуть. Я вспомнил бабу Варю, которая обещала дать мне молитву. «А может, это злые духи Арьи пришли за мной? За что? Ну, не поздоровался один раз, что же теперь всю жизнь кровь пить. И не лень им было тащиться в такую даль. А может я их на себе принёс?! О, боже!»

Скрежетание закончилось. Я заново родился из одеяла весь облитый какой-то жидкостью. Я знал, из прошлых снов (так проще поверить в пережитое), что когда в гости приходят потусторонние силы, тебя парализует – попытки чего-то откусить, отщипнуть, с целью проснуться, бесполезны – ты не можешь даже пошевельнуться. Я же пока оставался прытким, как безумный зайчик c песней «трын-трава». Квадрат окна почти перестал проецироваться на дверь. Луна сделала шаг по небосводу, а «избушка на курьих ножках», слава богу, не повернулась – вот лампа в проекторе и погасла. Я вспомнил архитектуру дома Агафьи Ивановны и представил, какой высоты должно было быть «чудище», чтобы засунуть свою рожу в амбразуру окна. Наверно, у него непропорционально маленькая голова для такого размера. Теоретически небольшой жираф с головой кота Васьки! Нет, не может быть. Васька – друг и жиряга, ему на такую высоту не забраться, даже если там есть выступ. А может это «обещанный» Семён? Вряд ли – тот Мордодыр был Семёном. Значит Семён ещё впереди. Я решительно сел на кровати и начал одевать подаренные кеды. Решение было принято под давлением необоснованных фактов: ночь не задалась – под одеяло больше не полезу – кеды никому не отдам. Ещё бы выручить подушку, но после того, как сломался лунный проектор, в клети снова было темно как в погребе. На ощупь, мелкими шажками, я стал пробираться к двери. В кедах это было делать удобнее. Дверь не поддалась на мои толчки, а только злобно застонала. Это не стало для меня неожиданностью, когда Агафья Ивановна её закрывала, мне послышался металлический звук падающего крючка. Правильно, хорошая традиция запирать рабов и скотов на ночь. Клеть превратилась в клетку. Я руками ощупал квадрат, выпиленный в двери для Василия. Может, пролезу, а может и застряну? Лучше провести ночь на кровати, чем в квадрате. Так проще бороться с насилием.