Вкус утекающей воды

Васильич предложил выпить. Я категорически отказался с ним пить. Принципиально и навсегда. Я привык к уважительному отношению к себе со стороны окружающих. И, вообще, никогда и никого за язык не тяну, как и за другие выступающие органы. Он взбеленился, видимо, обиделся за свой язык. Мы чуть не подрались. Потом допили бутылку.

А потом я вспомнил про ружье, которое должно было лежать под кроватью. Действительно, там оказалась охотничья двустволка. «Та самая», – признал Васильич. А ещё оттуда мы прихватили две коробки с патронами. Там были ещё. Но больше мы не унесли. Коробки были большие, а в них лежали маленькие зелёные коробочки. А вот в маленьких уже лежали патроны.

– Давай по бутылкам, – предложил Васильич.

– Нет. Не будем засорять территорию, – отказался я. – Дай я попробую за раз убить четверых.

И следственный эксперимент начался. Два первых выстрела – без проблем. Их можно сделать почти одновременно. А потом перезарядка: ружье надо переломить, инжектор выплёвывает пустые гильзы, вставляешь вместо них приготовленные патроны, выпрямляешь ствол и бабах. Это напоминало разборку автомата Калашникова в школе на время – движения должны быть отточены до миллиметра. Конечно, можно тренироваться и на пустых гильзах, но тогда праздника бы не было. Я заметил, что у Кукушкина получается лучше. Я экспериментировал, держал два запасных патрона, то в правой руке, то в левой, то по одному в каждой, то в зубах. А Кукушкин как будто изначально знал, как надо.

Когда мы расстреляли все патроны, в небе уже отметился рассвет, а в воздухе приятно пахло порохом. Я ещё раз удостоверился, что целых патронов не осталось, закинул ружье за плечо и крайне миролюбиво спросил у Васильича:

– А это не ты их укокошил? Может Электрощит – это ты?

Но ответить Васильич не успел. Я перехватил его взгляд, полный ужаса. Взгляд смотрел на прожектора. Они прогорели всю ночь, и теперь напоминали фонарики, у которых кончились батарейки. Интеллигентно матюгаясь, как может только он, Васильич полез вниз и затих. Видно подустал старик за ночь ругаться.

Я рассматривал стрельбище вокруг лавочки, попинывая картонные гильзы. «Сейчас придёт Жора… или Электрощит… или оба… Что я ему (или им?) скажу», – единственная мысль путалась в голове. Когда вернулся Васильич, погасив «фонарики», я озвучил мысль вслух.

– Ну, мне пора, – сразу засобирался Васильич, – не говори ему, что я приходил. Он меня недолюбливает.

– Ещё бы, – подумал я вслух.

– Да, приберись тут и придумай достоверный отмаз, – сказал он, обернувшись. – Думаю, кроме Щита, тут много народа появится: участковый Федотов, председатель сельсовета, председатель лесхоза, какие-нибудь охотоведы (я предупрежу Таволгу). Любопытных не пускай!

– Все-таки славно погуляли, – удовлетворённо закончил Васильич и растворился в рассветной дымке.

А я ничего не стал убирать: в голове сильно гудело. «Видимо, контузия»,– решил я и рухнул на скамейку. Сны на этот раз мне не снились. Мозги надышались пороховым дымом, оглохли и тут же уснули.

Глава 11. Васильич повёл меня в рабство

Васильич повёл меня в рабство. Моё мнение его не интересовало.

– Провода не забудь, – единственное, что он соизволил сказать. И повёл.

– Что? Куском хлеба будешь попрекать? – поинтересовался я, вспоминая черных груздей в сметане.

– Да ты не бойся! – протянул Васильич своё коронное.

– И не получится, – оптимистично заверил я, – продовольственного эмбарго не будет, у меня есть деньги!

– Это очень хорошо, – ответил Васильич, – у тебя есть, а у Агафьи Ивановны – нет. Вот и окажешь ей материнскую помощь. Свет в сенях сделаешь и денег немного дашь. Да ты не бойся!

– Я, в конце концов, живу в правовом, демократичном государстве, и имею право…

Взгляд Кукушкина заткнул мой рот. И последние слова я доел. После небольшой паузы Васильич произнёс:

– Не говори этого никогда, чтобы не прослыть неумным.

«Я думаю, а он-то знает», – подумал я про себя и не стал спорить. Но Агафью Ивановну не взлюбил заочно.

Мы подошли к высокому деревянному забору, состоящему из тонких стволиков деревьев, набитых вертикально на две перекладины. Перекладины тоже были когда-то стволами деревьев, но большего диаметра. Они крепились к столбам, врытым в землю. Ну а столбы? Только самые достойные деревья в лесу становятся столбами! У моей бабушки тоже был такой забор. И я вспомнил его особенность. Через него нельзя перелезть. При попытке ухватиться за верх вертикального стволика, он тут же накренялся на тебя. А его гвоздик выходил из зацепления с верхней перекладиной. Ничего не оставалось как вернуть все на место, с силой втыкая гвоздик в трухлявую древесину перекладины.

Пока Васильич по-хозяйски открывал калитку, я предположил:

– Наверное, очень долго строить такой забор? Трудоёмко.

– Зато если частокол из берёзок собран – стоит веками, – с гордостью мастера ответил старик. – Столбы в земле подгнивают, а ему хоть бы хны.

Я потянул за вертикальный столбик, и он, как к попу не ходить, отвалился от верхней перекладины. Кукушкин зашипел на меня:

– Ещё и забор хочешь укрепить?

– У моей бабки сосед тоже укрепил, чтобы столбики не отваливались. Пропустил проволоку между кольями и верхней перекладиной.

– И чё? – Васильич почувствовал подвох в моих словах и не стал сходу предлагать мне мотки с проволокой.

– Остался без яблок.

Васильич расширил глаза, но спросить уже не успел. Мы пришли. И он забарабанил в дверь:

– Агафья Ивановна! Агафья Ивановна!

Но я успел мстительно прошептать ему на ухо:

– Я, гляжу, ты в заборах ничего и не понимаешь.

Дом, в который мы пришли, врос в землю как крепость. И имел ряд особенностей. Во-первых, он стоял в глубине участка, в метрах 20 от забора. Подобный Фэн-шуй был для меня непривычен. Во-вторых, окна были расположены очень высоко от уровня земли. Даже подняв руку вверх, я вряд ли дотянулся бы до наличника. И в-третьих, дом был сложен из таких толстых брёвен, будто кругом Сибирь.

Наконец нам открыли. Агафья Ивановна оказалась старушкой низенького роста, но коренастой. С таким же коренастым лицом, покрытым мелкой сетью морщин, как и положено старушкам. На голове был платок тёмного цвета с серебристыми завитками и красными мелкими цветочками. Явно парадно-выходной, по случаю визита торговца беглыми каторжанами. Кукушкин дубасил дверь и орал, как будто пожар, а Агафья Ивановна вышла совершенно спокойная и доброжелательная. Поэтому я решил, что она глухая. И представляясь, почти закричал:

– Андрей!!!

– Да ты чой-то милок орёшь, чай я не глухая, – мягонько возмутилась старушка. И приблизившись к моему уху тихо спросила. – А что не так с моим забором?

Васильич начал расхваливать товар. Сказал, что такого рукодельного парня, как я, в Попадалово ещё не попадало. И что им всем повезло. Особенно Агафье Ивановне. Потому что именно к ней, первой, он меня и привёл. Я слушал и не понимал, что происходит. Старушка только охала, ахала, и перечисляла, что у неё покосилось, сломалось или не функционирует. Похоже, теперь я буду работать за еду? И точно, Агафья Ивановна тут же сказала, что как раз печёт блины. И нам надо обязательно их отведать. Васильич категорически отказался – сказал, что ему срочно надо в школу. Но обещал, что я точно отведаю.

Перешагнув порог, мы с Агафьей Ивановной оказались в сенях. Свет попадал через распахнутую дверь крыльца и пропадал в конце. Я прижался спиной к стене, чтобы не мешать свету бороться с тьмой. Вверх вели четыре широкие, отполированные временем ступени. Свет с радостью заполнил их, но выше темнота все равно побеждала. Агафья Ивановна нежно ухватила меня за локоток и потянула наверх:

– Пойдём, пойдём, Андрюша. На голодный желудок с темнотой не борются. Потом все осмотришь.

– Агафья Ивановна, – спросил я, когда мы поднялись по ступеням, – а почему сени сенями прозвали?

– А как же, милый? Там же сено! – она постучала рукой по правой стене. – Нет, – поправилась она. – У меня там нету сена, потому, что я не держу скотину. Но так задумано. С одной стороны сеней, – она открыла низкую дверь на левой стене, – изба. С другой – двор. А там скотина и сено.

– Ну да, – согласился я, – скотина на сене. Вот почему ни у кого нет света в сенях? Нельзя! Можно сгореть.

– Перестань, мил человек. Чего нельзя? – продолжила Агафья Ивановна, когда мы вошли в дом. – Это все от недостатка проводов происходило. У нас тут в каждом доме в сенях керосинка стоит. А куда ж её ещё поставишь? В дом? Давай проходи к столу. Так от неё вонь и копоть как от паровоза. У нас ведь газу нету.

Я разулся прямо у двери. Слева на стене висела вешалка. А под ней на полу лежали картонки, специально для обуви. Я посмотрел на свои «рибок», оранжевого цвета, и подумал: «Эх, классные кроссовки! Жаль спиваются вместе со мной!»