Вкус утекающей воды

– Красивые ботики, – сказала Агафья Ивановна, – ноги не потеют?

– Нет.

– Ты бы их поберёг. Давай что-нибудь подберём от моего покойного мужа? – предложила старушка. – У тебя какой размер?

Я с ужасом представил, как у меня отнимают мои пижонские кроссовки. Что тогда от меня останется? Надену коричневые ботинки с круглыми шнурками и полностью сольюсь с попадаловским пейзажем. Работа за еду, ботинки с покойника и спать где придётся. Моё имя буду помнить только я, и то не всегда. Кем я стану? Бомжом?! Стоп! Я же хотел стать бомжом? Та-ак! Значит, мои кроссовки перегораживают путь к моей мечте? Все! Отказываюсь.

– Мы пойдём выкапывать могилу? Так я покойников боюсь, – предупредил я.

Агафья Ивановна произнесла какое-то слово, что-то среднее между «акстись» и «придурок» – я не разобрал. И перекрестилась.

– Все храню в клети.

– А что не выкинете? – поинтересовался я.

– Не решаюсь. Он меня ведь не забывает, навещает «легулярно», – грустно ответила Агафья Ивановна.

– Знаете, я думаю, размер не подойдёт. У меня очень редкий размер, – сказал я, чувствуя тоже потребность перекреститься.

– Редкой бывает только группа крови, – поняла мой страх старушка. – Да ты не бойся, он же не по-настоящему приходит. Он теперь Дух. То в окошко постучит, то калиткой скрипнет… И всё.

«Я духов на дух не переношу», – подумал я, но вслух не произнёс, чтобы не обидеть старушку. Она усадила меня за стол, а сама скрылась за занавеской. Через некоторое время оттуда послышалось скворчание раскалённой сковороды и шипение теста, льющегося на раскалённый металл. Потом запахло блинами.

Кухня, а именно так называла Агафья Ивановна это помещение, было разделена вдоль на две части. Правую часть занимала русская печь. И все подступы в эту часть были закрыты занавесками. Сзади печки, пространство под печкой, над печкой и впереди печки – везде висели занавески. Левая часть выполняла функцию прихожей, и была практически пустой. Вешалка у входа, в центре – дверь в комнату и только впереди, у самого окна, небольшой холодильник и круглый стол. Стол был вплотную придвинут к стене. Поэтому мне пришлось занять место с краю, у самого холодильника. Я очень хотел сесть у окна, но тогда я бы перегородил путь Агафье Ивановне, которая то и дело выходила из-за занавески с новым блином. Опрокидывала его на тарелку и сверху бросала кусочек сливочного масла. Я наблюдал, как масло превращается в жёлтую лужицу и проникает в коричневую пористую структуру. Аромат стоял несусветный! Видимо он-то и разбудил Чудовище. Занавеска над печкой отодвинулась и оттуда показалась волосатая морда. Или рожа. Или лицо? Я затрудняюсь идентифицировать. Размер черепа был с голову ребёнка, который уже не писается в штаны. Два зелёных глаза с ненавистью сверкали прямо на меня: это кто тут пришёл есть мои блины?! Вариантов было два. Или черт, или обещанный дух усопшего супруга. «Лучше стать седым, чем схлопотать паралич», – подумалось мне.

Чудовище произнесло: «Мряу» и с таким грохотом спрыгнуло на пол, как будто холодильник потерял равновесие и свалился на бок. Из-за занавески выглянула Агафья Ивановна, и пожурила чудовище – мол, что ж ты Вася! Я понял, «Оно» – Вася.

– Это что, рысь? – предположил я. Лихорадочно вспоминая, бывают ли они черными.

– Да какая рысь, это мой кот Васька, – раздражённо пояснила Агафья Ивановна.

«Где вы таких котов видели? – хотел я грубо нагрубить старушке, но не успел. Чудовище, размером с приличного медвежонка, подошло ко мне, с силой уперлось башкой мне в ногу и кротко произнесло:

– Мря-ся.

Мало того, что я сразу понял, что Оно сказало: «Вася», я увидел протянутую мне чёрную мохнатую лапу. Я пожал лапу и представился:

– Андрей.

– Мря-реей, – повторило существо, прислушиваясь к звукам.

«Да, это кот», – решил я. Пушистый хвост трубой отмёл всякие сомнения. – «Обычный говорящий кот!»

Из-за своих размышлений я не понял следующую длинную фразу, которую Вася «промямрил» в ответ, что-то типа «рад знакомству» или «привет чувак». На всякий случай, я ответил, что тоже рад.

Василий как-то по-хозяйски занял стул в углу. И оказался за столом напротив меня. Агафье Ивановне это не понравилось, она грозно постращала животное. И недовольная физиономия Васьки опустилась ниже уровня стола. Старушка перевернула тарелку с блинами на другую тарелку и сказала:

– Ну вот, можно начинать. Теперь сверху самые остывшие. Пока до нижних дойдёшь, и они остынут. А свеженькие я буду в другую тарелку складывать.

– Может и не надо больше печь? – предположил я робко. Блины у старушки были размером со среднюю пиццу, правда, очень тонкие.

– Да ты, Андрюша, сначала попробуй, а потом останавливай. Тебе чего подать: варенья, сметаны или сгущённого молока?

– Сметаны, – согласился я. Варенье я никогда не любил, а сгущёнку из стратегического запаса страны я побаивался. Васька из-под стола одобрительно промяукал: «Мряу-мяу-мя», что означало: «отличный выбор, чувак».

– Можно мне руки помыть?

– Вот проходи, вот рукомойник, – старушка отодвинула занавеску и пустила меня в правую часть кухни. – Только аккуратнее, сильно не плещи и не задень сковороды. Растележилась я тут.

За занавеской располагались: маленький кухонный стол, покрытый клеёнкой; небольшой посудный шкаф, выкрашенный, как мне показалось, половой краской; и вход в пещеру под названием «Русская печь». Треугольная ржавенькая раковина одной стороной примыкала к печи, другой стороной крепилась к стене. Под раковиной стояло такое же ржавое ведро, куда сливалась вода. И только блестящий рукомойник выглядел как рубашка воздушного охлаждения мотоцикла, внося «хайтековскую» нотку в убранство кухни. Вдоль печи тянулась лавка, такого же цвета как посудный шкаф. На ней были разложены различные девайсы, необходимые для производства блинов. Например, перо невиданной птицы, опущенное в баночку с растопленным китовым жиром. Пока мыл руки, я успел рассмотреть, как это работает. Когда испечённый блин покидал сковороду, Агафья Ивановна брала перо и быстренько стирала им все написанное на поверхности, а потом снова заливала все тестом. С кем она вела переписку из печи, я не успел рассмотреть, но поинтересовался:

– А перо гусиное?

– Да какое гусиное?! – удивилась старушка. – Перо Жар-птицы, самое натуральное. Гусиное жара не выдержит.

– Что это за птица такая? – удивился я, как бывший орнитолог, перебирая в голове все возможные варианты.

– Да ты что, – ещё больше удивилась Агафья Ивановна, – про Жар-птицу не слыхал?

– Про Иванушку-Дурачка помню, а вот про птицу – как отрезало! Но уж если у вас есть Жар-птица, значит у вас и Иванушек-Дурачков – как грязи?

– Не веришь? – прищурилась старуха, – На!

Она протянула мне баночку с пером. Перо действительно было необыкновенным. Я со школы помню, что перо – это видоизменённая чешуйка (видимо птеродактиля). Состоит из стержня и опахала. Опахало состоит из бородок первого и второго порядка. Последние содержат крючочки, благодаря которым происходит сцепление, и перо приобретает необходимую жёсткость и монолитность конструкции. Когда бородки второго порядка не имеют крючочков – это пуховое перо. Для полёта не годится, больше применимо для лежачего образа жизни: подушки, перины и прочее. Это же перо, вернее его часть, которая не была измазана в масле, представляло собой стержень, от которого с промежутком отходили бородки первого порядка, как зубчики у расчёски. И только на самом конце «зубчиков» появлялись бородки второго порядка, сцепленные крючочками, как и полагается опахалу контурного пера. Конструкция была очень прочной. Если срезать ножницами края опахала, получилась бы отличная мелкая расчёска. Только как можно летать с такими перьями? Это все равно, что натянуть сетку-рабицу в середине крыла самолёта. Хотя может никто и не пробовал? И цвет пера был белый с небольшим голубоватым отливом. «Синяя птица что ли?» – спросил я сам у себя, а Агафье Ивановне безапелляционно заявил:

– Нет. Это не перо Жар-птицы.

– Почему? – как-то наивно, по-детски, спросила она.

– У Жар-птицы перья золотые, или, по крайней мере, разноцветные. И светятся в темноте.

– Правильно, – согласилась старушка. – Только это внутреннее перо. А внутреннее перо – всегда белое и не светится. Только отливает.

– А вы откуда знаете?

– Мне мой муж говорил. Он за Жар-птицей всю жизнь гонялся, да лишь несколько пёрышек добыл.

– А его, случаем, не Иваном звали?

– Нее-т. Семёном.

– А летать она умеет? – я попробовал собрать научные факты.

– А ты сам-то сказку вспомни, – предложила Агафья Ивановна.

– Да у меня клубок из Горбатой пони, Алисы, Серого Волка, заколдованной Лягушки, которая после поцелуя Дурачка, превращалась в Лягушку-Путешественницу, курицы с золотыми яйцами, репки-мутанта и Жар-птицы.

– Вот видишь, Милок, – по-матерински произнесла Агафья Ивановна, – историю-то свою надо знать. Народ-то он базар фильтрует.