Запах теней

«Что это?»

Странно и жутковато что-то повернулось внутри, дыхание на миг остановилось. И когда это она нарисовала подобное? В какой такой момент непрерывной работы рука, будто не подчиняясь воле хозяина, набросала чужие, не её штрихи?

«Что такое?»

Нарисованный размытый совокупностью штрихов силуэт человека, грубой размашистостью чёрных линий больше напоминающего мужчину, угрожающе наклонился над жертвой, в роли которой также выступал человек – только поменьше. Сильная фигура огромными обломками скал нагромоздилась над беспомощным, а поднятые вверх руки казалось вот-вот обрушаться сокрушительным ударом.

Анастасия прекрасно помнила сюжет иллюстрации, собственные старания по созданию упрямых образов, даже в голове размытыми воспоминаниями остались последние минуты работы, полуфинальные штрихи эскиза. И всё бы ничего, если бы ни лицо жертвы. Не может быть, чтобы она смогла забыть, что нарисовала буквально несколько минут назад. Невероятная картина никак не укладывалась в голове. Выходит, Настя попросту не помнит ничего из последних минут, а может и часов, проведённых за рабочим местом. И что это могло быть? Провал в памяти? Или помутнение рассудка? Ведь прежде такого никогда не было. Чтобы бурлящие жаждущие вырваться на свободу и обрести жизнь, пусть даже на белом полотне, творческие образы начисто стёрлись из памяти? Не может быть! Поскольку картина – не просто творение рук, она – частичка внутреннего мира творца, капля жизненной энергии, с щедрым предвкушением пролитая на бумагу. Настя не помнила, чтобы рисовала именно то, что сейчас видела перед собой.

Лицо даже не пытающейся защититься жертвы поражало тщательной прорисованностью мельчайших деталей. Казалось, каждый волосок помимо того, что можно было отдельно посчитать, находился точно на своём месте. Каждая характерная линия индивидуального облика соответствовала образу человека, испытывающего сильнейший испуг, и в точности передавала беспомощное состояние мужчины. Уши, нос, рот – всё с уклонной кропотливостью и талантливой лёгкостью было прорисовано на бумаге. Тонкие и толстые, плавно меняющие величину, грубо обрывающиеся и выпрыгивающие из пустоты линии находили собственное место в одном художественном организме, создавая единый и откровенно пугающий образ. И что больше всего наводило жути, так это чёрные глаза, которые на фоне нечеловеческой утончённой прорисовки деталей лица здесь были совсем не к месту. Неряшливо брошенные чёрные штрихи вместо глаз больше напоминали дыры. Складывалось впечатление, что автор таким весьма неординарным способом подытожил работу и просто раздавил, испортил собственные труды.

Настя пялилась на картину и не могла поверить. Конечно, она видела в ней свой, присущий только ей стиль. Даже тщательная и, в какой-то степени может быть даже не уместная в данной работе, прорисовка головы уже ничуть не удивляла её. Она вполне могла нарисовать так грамотно и талантливо. Вот только зачем? Никогда прежде женщина не занималась этим, считая подобный стиль полной ерундой, лишённой жизни и творческого духа. Хотя знала, что читателю книжек именно такие картинки по душе. Зачем ей это? А тут ещё эти жуткие штрихи! Глаза страха, глаза отчаяния, глаза безумия!

Но больше всего её пугали не глаза, не старательная кропотливая прорисовка. Одна только мысль, что картину нарисовала она, приводила её в ужас. Всепоглощающий охватывающий с головы до ног ужас.

«Не может быть! Как? КАК?»

Разум отказывался не только воспринимать увиденное, но и принимать это за собственное деяние. Никогда не случалось с ней подобных ситуаций. Может быть всё дело в усталости, а может – возрастное? Но ведь ей всего тридцать пять – ещё очень даже молода и красива.

«Что происходит?»

В такую минуту первое, что в качестве защитной реакции пришло ей в голову – это нарисовал кто-то другой, поскольку она бы не смогла… И спасительная мысль секундой вспыхнувшая в голове напуганной женщины по обыкновению тут же растворилась в трясине сковавшего тело страха. Безрассудство, нелепое обстоятельство.

Конечно, так и есть – временный потеря сознания, и вот тебе! Получай шедевр подсознательной деятельности, пакость автопилота! Стоило на минуту забыться, как руки начинают творить чёрт знает что! Творят и творят без ведома хозяина, выставляя на показ его скрытые таланты.

«Да, всё так» – успокаивала она себя и, разбавляя нахлынувшее напряжение каплей собственных рассуждений, попыталась пошутить, – «как во сне».

Но с какой стати? Какие, нахрен, провалы в памяти? Какое, в задницу, художество во сне? Да что вообще такое?

Настя не сводила глаз с картинки и не находила никаких разумных объяснений происходящему. Словно загипнотизированная коварным и кровожадным пауком бабочка, попавшая в сеть, она не могла поверить в собственную участь. Неужели она была не в себе? Неужели это состояние отсутствия в реальном мире накатилось на неё? Неужели начался он… «прилив»? Она называла его так с самого детства, поскольку маленький ребёнок в тот момент не нашёл подходящих слов дать название происходящему. Неужели это начинается вновь?

«Других объяснений просто нет»

И, в конце концов, от себя не убежишь. Может быть, однажды ей удалось усыпить в себе это, затолкать далеко и глубоко внутрь, так, чтобы никто, не дай бог, не увидел и ненароком не узнал её тайну. Но собственную душу невозможно изменить, разделить на отдельные частички, а потом отбросить это пугающее от себя. Нельзя быть кем хочешь, если ты, по природе своей, другой. Так не получиться. Никогда.

Она знала об этом, но всю жизнь обманывала себя. И каждый раз, когда наступал «прилив», тщательнейшим образом скрывала это от родных. А потом глубоко зарывала это в себе, иногда на долго, а бывало – всего на несколько месяцев.

Как ей удавалось сделать это в себе? Она не знала, и знать не желала. Настя ненавидела свой талант, некие способности вызывали отвращение и наполняли сердце горечью детских неприятных воспоминаний.

Наконец, она нашла в себе силы оторваться от картины. Настя повернулась и пошла на кухню. Словно в густом тумане борющегося с неприятелем сознания, женщина еле переставляла налитые свинцом ноги. В горле пересохло так, что невозможно сглотнуть, а любая попытка сделать это отражалась сжимающей и пульсирующей болью.

Она наполнила стакан и залпом осушила его, затем налила другой и также быстро опустошила. В голове немного прояснилось – вода по-прежнему творила чудеса. Самое главное сейчас – успокоиться.

«Прилив»

Да ей даже думать не хотелось об этом, не говоря уже о том, чтобы рассказать мужу.

«Ну, ничего. Не первый… и не последний. Как наступил так и…»

Вот только подобное с ней впервые. Прежде не возникало никаких помутнений рассудка, никаких провалов, и уж тем более раньше никогда она не обнаруживала пред собой никаких шокирующих рисунков. Такого не было. НИКОГДА!

«Это что-то новенькое»

И это «новенькое» как раз и пугало её, невольно принуждало сердце замирать в ожидании чего-то дурного. Настя всеми силами попыталась отбросить неприятные мысли и отвлечь себя, но никак не получалось.

В коридоре послышались шаги, хоть чуточку заставившие её выйти из коматозного состояния: Дима направлялся на кухню. Она села на табурет, и, не стараясь не поворачивать головы, чтобы сын случайно не прочитал на нём тревогу, налила себе ещё воды и принялась пить, но уже не так жадно.

Не проронив ни слова, мальчик прошёл мимо, открыл холодильник и, по-видимому обнаружив что-то съедобное, зашуршал пакетом. Настя сидела и молчала. Стакан женщина поставила на стол – наполненный водой желудок уже отказывался принимать столь желанную минуту назад воду. Появление сына прибавило ей немного сил и уверенности в себе. Анастасия повернулась к сыну и спросила:

– Ты проголодался, малыш? – как всегда ласково и нежно прозвучали её слова.

Дима стоял к ней спиной и молчал. По движениям рук и подёргиванием ушей можно было понять, что подросток интенсивно что-то уплетает за обе щёки.

«Опять бутерброд. Суп – как всегда не о чём»

– Дима, суп есть. Тебе разогреть? – заботливо поинтересовалась мама, но мальчик молчал. Настя улыбнулась и добавила, – У тебя рот занят? Не можешь ответить маме?

Подросток что-то невнятно пробубнил и снова полез в холодильник за очередной порцией колбасного хлеба. Достал пакет и громко зашуршал им.

– Дима, – позвала Настя, но в душе уже зашевелился маленький острый комочек непонятно откуда взявшегося беспокойства. Может быть, в другой раз она могла бы свалить всё на неприятные обстоятельства, которые случились пятнадцатью минутами позже, но только не сейчас. Дурное волнение накатило зелёной волной и не нисколько желало сдавать позиции. – Дима. Дима. Дак, ты что?

Мама взяла его за руку и тихонько потянула. Подросток послушно повернулся. Довольное лицо и широкая плавающая в безмятежном жевании улыбка могли свидетельствовать лишь о том, что мальчик безумно счастлив, по-видимому, радуясь букету долгожданных вкусовых ощущений во рту, но это была не его улыбка. Точнее сказать – неестественное чужое выражение, будто мальчик сам себе навязывал нежеланную мимику. Словно только что раздосадованный плохим событием, он неумело попытался скрыть собственное мрачное настроение, вот только выходило ужасно плохо. Да, что тут говорить – невероятно плохо! И по началу ей показалось, что мальчик чем-то расстроен, но…

На Настю смотрел совершенно другой человек. Именно так. В этот миг по её телу обжигающими колючими лапками снова пробежал неприятный холодок. К тому же нелепая небрежно жующая физиономия наводила смутное чувство, от которого, в добавок к слабой дрожи в теле, замерло сердце. Мало того, что сын молчал, он просто стоял с глупой улыбкой дауна и с жадностью голодного волка жевал бутерброд с колбасой. Отсутствующий счастливый взгляд напоминал полугодовалого ребёнка, устремившего всё своё внимание на завораживающую новую игрушку. Дима жевал, а кусочки хлеба валились из рта. Но он не обращал на них никакого внимания, как и не замечал обеспокоенную в этот миг маму.

Может быть, стойкое самообладание позволило ей не дать панике захватить власть над ней, а может быть и что-то другое. Что-то более сильное, чем просто черта характера, поскольку свойственные ей качества поведения были не единственными достоинствами. Может, панику остановил «прилив» или ещё что?

Анастасия неподвижно сидела и смотрела на внезапно изменившегося на глазах сына. И помимо всей неестественности происходящего, всей открывшейся перед глазами жутковатой картины, ей не было страшно. Дело не в том, что она не боялась за сына, за его здоровье. Конечно дело не в этом. Просто в этот момент буквально на секунду, ей показалось, что она уже видела это. Когда-то, очень давно, а может быть совсем недавно, но Насте приходилось видеть подобное, и это зрелище происходило опять таки с её сыном. Вот только когда это было? Почему она не помнит? Женщина твёрдо знала, что не первый раз наблюдает за столь странным поведением Димы. Но как такое может быть? Мозг бунтовал: если бы она видела, то – несомненно запомнила. Да и как такое можно забыть?

Необычное чувство дежа вю встрепенулось в груди. Мальчик уже почти доел последний кусок, не упустив момент уронить пару-тройку крупных крошек на пол, и громко рыгнул. Даже этот звук чужим режущим эхом прозвучал в её ушах. Дима явно был не в себе. И тут его глаза забегали, да так быстро, что, казалось, вот-вот выскочат из глазниц. В них промелькнул металлический блеск. В этот миг Настя уловила вспыхнувшую на долю секунды искорку. Она загорелась и тут же погасла, оставляя на дне её глаз чёрный след. Частичка посторонней энергии озарила выцветшие от стремительных быстрых движений глаза. Разыгравшееся воображение молодой художницы играло на нервах – самообладание испарилось. Она схватила его за руку и интенсивно, как только могла, начала её трясти. Мальчик заулыбался ещё шире, его глаза остановились, он вытащил из сжимавших словно тиски рук матери кисть, повернулся к холодильнику и, как ни в чём не бывало, зашуршал пакетом.

До сих пор сохранявшая выдержку, женщина была не просто ошарашена, она испугалась. Бешено затряслось сердце в хрупкой груди, хотелось закричать, но звук застрял внутри. Хотелось поддаться панической власти страха, вскочить и остановить всю эту невероятную бессмыслицу, но вместо этого Настя продолжала безмолвно наблюдать за сыном. Хотелось поднять руку и схватить сына, но вместо этого конечности, словно читая её мысли, налились свинцом. Её тело враз окаменело, будто невидимая рука накинула на плечи тяжёлые оковы, которые тут же обездвижили женщину. Такое впечатление, что её что-то удерживало. «Не лезь! Не надо!» – схватило Настю неведомая сила, – «Не вмешивайся!»

Дима вновь повернулся: всё та же глупая неестественная улыбка переигрывающего свою комедийную роль актёра, отсутствующий взгляд с тёмным блеском в глазах и огромный бутерброд в руках. Мальчик впился в еду, откусил неимоверных размеров кусок и принялся с интенсивно жевать, будто минуту назад вовсе и не ел. Кусочки еды падали изо рта – они просто не вмещались в нём. И ко всему прочему, одновременно рот парня растягивался в широкой чужой улыбке.

Почувствовав мимолётную слабость в теле, Настя нашла в себе силы протянуть к мальчику руку. Из груди, словно вылетевшая пробка, сорвался еле слышный сдавленный хрип:

– Сынок. Сыно-о-ок!

Она вскочила и обняла его. Женщина крепко прижала мальчика к себе. Странно, но в этот миг она верила, что таким образом всё кончиться, вся пугающая нелепость происходящего бесследно исчезнет и растворится в памяти. Ничего не было, ничего не произошло, ничего… ничего. Это всего лишь ошибка, всего лишь недоразумение природы. Ей не хотелось думать о другом, женщине даже не пришло в голову: «А почему, собственно, она так считает?»

Почему думает, что всё – плохо? Может быть, всё не так уж и плохо? Может быть, мальчик лунатит? А может быть, ей это сниться? И вообще, почему она так реагирует, как будто может случиться или уже случилась беда? Почему женщина воспринимает увиденное именно таким образом, а не иначе? Возможно, другая бы на её месте вызвала скорую помощь или разбудила сына, подарив ему пару-тройку увесистых пощёчин. Но вместо этого, женщина схватила сына и не отпускала.

Её сиплый голос с трудом издавал лишь отдалённо напоминавшие речь звуки:

– Сыно-о-ок. Малыш мой, – молила она, – очнись же.

Она делает всё правильно, абсолютно правильно – уверенность не покидала её. Нисколько не сомневаясь в своих действиях, Настя изо всех сил сжала худощавое тело сына. Неожиданно в голове вспыхнула недавно нарисованная картинка. Снова эти загадочные пугающие силуэты людей, вызывающая в её желудке только лишь дискомфорт тщательная прорисовка и эти дыры вместо глаз. Образы появились из неоткуда и как всё происходящее с ней сейчас приводили её в растерянность.