Настало время прощаться. Николай обнял дядю, затем отца.
– Может, я провожу тебя, сын, на станцию, – в голосе отца сквозила неуверенность, но и надежда.
– Не надо, отец, оставайтесь дома. Вещей у меня нет, сам дойду, чего зря волноваться. После праздника приедете ко мне, комната у меня теперь большая, с балконом. Буду ждать вас.
Он взял Олину красную дорожную сумку, в которую засунул свою зеленую, поменьше, и решительно закрыл за собой дверь квартиры, в которой остались отец с дядей, его самые близкие и дорогие сердцу алатырцы, сбежал вниз по лестнице, на улицу.
Пришел на станцию, на путях уже стоял пригородный поезд «Алатырь-Канаш», шла посадка. Он успел занять место у окна.
Теперь можно ехать. Когда едешь на пригородном в Алатырь, на душе радость, когда из Алатыря – грусть: мимо окон проплывают домики с садами и огородами родного подгорья, вот поезд прогрохотал по мосту через Суру и въехал в лес.
Два часа езды до Канаша, с остановками сначала в Алтышево, затем идут Атрать, Киря, Буинск, Ибреси, Янгличи, не считая разъездов, входят и выходят люди, наконец приехали.
Теперь с пустой сумкой и через переходный мост пройти одно удовольствие, поглядывая сверху на вокзал, пути с поездами, и вдыхая с детства знакомый особый аромат железной дороги.
Почему-то в памяти всплыли стихи любимого поэта:
«Один и тот же сон мне повторяться стал.
Мне снится, будто я от поезда отстал,
Один в пути зимой на станции сошел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел.
…
И я хочу за ним бежать и не могу
И чувствую, сквозь сон, что все-таки бегу…»
К чему бы это, вроде не к месту вспомнилось, словно пророчество какое, отогнал от себя тревожные мысли Николай, и спустился с моста на перрон вокзала. До прихода скорого поезда «Чебоксары-Москва» времени навалом, не зайти ли в ресторан?
А что, для поднятия настроения очень даже неплохо.
Народу немного, сел за столик у окна, примерно там же, где и в свой прежний проезд, с видом на буфет, и картины местных художников на стенах, на росписи под сводами потолка.
Подошла официантка и он заказал бифштекс с яйцом, бутылку жигулевского пива. Настроение вошло в норму.
После ресторана купил в киоске все местные газеты, что были, пару журналов, пусть Оля почитает местную прессу, и минуя залы ожидания, вышел на перрон, там воздух свежий.
Вскоре подошел поезд, и он занял свое место в плацкарте, на нижней боковой полке. Вагон был уже обжит пассажирами, проводница забрала у него билет и рубль за постель, разнесла желающим чай, поезд набирал ход, минуя Канаш с пригородом.
Николай смотрел в окно, вспоминая постаревшего отца с дядей, огромную очередь в магазине за водкой, он был рад, что съездил к ним, теперь вся надежда его была на московских врачей, благодаря которым дядя Митя живет-поживает на этом свете, после успешной операции в институте им. Герцена.
Они и отца поставят на ноги в институте Склифосовского.
Надежда умирает последней
Утро выдалось ясным, хотя и холодным. Николай бодро шагал от метро к высотке на проспекте Мира, в которой на третьем этаже проживала его Оля с семейством.
Москва всегда вселяла в него радость и надежду в свои силы, как показало время, и будущее тоже было подвластно ему.
Родителей и дом, в котором родился, не выбирают, поэтому к Алатырю он относился с особым трепетом и чувством любви, но теперь Москва стала его вторым домом, его настоящим и будущим.
Ольга с семейством были дома, рано еще.
– Приехал наш путешественник, теперь все в сборе, – потчевала его Оля завтраком, он тоже был рад, рассказал о поездке.
– Дядька с отцом обещали приехать после праздника, ты поговори с главврачом, как он, не забыл об обещании, отец совсем плохой стал, сдал, я сразу это понял, как увидел его.
– Приедут, устроим и подлечим, об этом не беспокойся.
– Как-нибудь вместе в Алатырь съездим, покажу тебе свой райский уголок, заветные места, – прижал он ее к себе, но в коридоре ходили, того и гляди заглянет кто, и он понял, придется подождать до вечера.
– Надо будет дверью заняться, замок поставить, укрепить, покрасить, когда сделаю, удивишься, дверь свою не узнаешь.
– Хвалила себя калина, что с медом хороша.
– В Алатыре нет ничего, вот газеты привез, открытки, к теткам не ходил, а то бы банок надавали с капустой и вареньем, не дотащить, – оправдывался он, понимая, что с пустыми руками негоже приезжать, – даже на кладбище не сходил, дождь, грязь.
Еще он рассказал Оле, как они ездили на Бугор за водкой, она смеялась в ответ, ей все нипочем, добрая душа сама все отдаст, не требуя ничего взамен, приехал, и она счастлива.
О нем и говорить нечего, он дома, рядом с Олей.
– Бабуля наша тоже плоха стала, заговаривается, мама работает, Кирюша учится, французский штудирует, произношение по кассетам шлифует. Педагог его хвалит.
– То-то я смотрю, куда магнитофон подевался. Ладно, пускай пока шлифует, Юра Антонов от нас не убежит.
– Мы с мамой стиркой занимались, я по магазинам моталась, помимо отпуска у меня еще отгулы есть.
– Я тоже думаю, до праздников обо мне не вспомнят на студии, а там видно будет. Буду работать над сценариями, сессия не за горами, контрольные пора готовить.
– Об этом не переживай, я уже договорилась с Куршиным, скоро будут у тебя твои контрольные.
Так бы и говорили весь день, так им было хорошо вместе.
– Вчера вечером с мамой бабулю мыли в ванной, так она не хочет мыться, брыкается, ругается матом, – удивлялась Оля, – голову не дает мыть, потом еле волосы расчесали. Больно, кричит.
Я ей говорю, бабуля, надо мыться, а она сердито так на меня посмотрела, и отвечает: ничего, скоро на полу помоете.
Они помолчали, думая каждый о своем: он об отце, она о бабе Варе, даже в мыслях не допуская того, что видимо, скоро придется расставаться с ними навсегда. Авось, не скоро еще.
В дверь постучали, в комнату заглянула Тамара Федоровна:
– Оля, обед пора готовить, никак не наговоритесь?
Оставшись один в комнате, Николай прошел к окну и сел за свой письменный стол, заставленный книгами, стопками бумаг, сценариями. Работы непочатый край, только строчи – не ленись.
Как об этом говорит его педагог, Лесин Валентин Петрович: сначала составьте план работы, затем поэтапно приступайте к осуществлению намеченного, и так каждый день. При упорном труде все у вас получится. Глаза страшатся, руки делают.
Ну что ж, приступим, нам не привыкать…
Телеграмма