Семен Иоаникиевич встал и приблизился к нему.
– Уж, видно, такая судьба твоя, Ермак Тимофеевич… Вишь, какая беда стряслась, как только удалил тебя… – тихо произнес он.
Ермак обвел его помутившимся взглядом.
– Так и убить недолго! – прошептал он.
– Уж ты, как ни на есть, вызволи…
– Вызволи, батюшка свет наш Ермак Тимофеевич, – с воплем бросилась ему в ноги Антиповна.
Ермак быстро наклонился и поднял старуху.
– Что ты, что ты, Богу кланяйся, а не грязным людям, – сказал он. – Не сумлевайся, постараюся… Только вот что… Уйдите отсюда все, кроме Домны Семеновны, она может остаться… Чистая девушка… Отчитать ее надо, наговором…
Семен Иоаникиевич бросил на Ермака Тимофеевича недоумевающий взгляд, отошел от него и сел на табурет.
Антиповна также не двинулась с места.
Ермак Тимофеевич несколько минут молчал, затем подошел к старику Строганову, наклонился к его уху и сказал властным шепотом:
– Слушай, купец, коли ты позвал меня сюда, так делай, что я приказываю… А не то я уйду, и она умрет, не приходя в себя… Ты будешь ее убийцей, да и моим, потому что я не переживу ее смерти. Нож в сердце и шабаш, других без промаха прирезывал наповал, так себя-то сумею.
Лицо Ермака было страшно. На нем застыло выражение бесповоротной решимости. Семен Иоаникиевич взглянул на Ермака и быстро встал.
– Пойдем, Антиповна… – обратился он к няньке Ксении Яковлевны.
Та послушно последовала за ним. Домаша плотно затворила за ними дверь и отошла в дальний угол опочивальни. Ермак Тимофеевич положил обе руки на плечи лежавшей без чувств девушки, низко наклонился над ней и впился в ее губы горячим поцелуем.
Это произвело почти волшебное действие. На щеках девушки вдруг появился яркий румянец. Она открыла глаза и уже сама протянула ему губы.
– Милый, желанный!
Он поцеловал ее второй раз.
– Легче тебе, касаточка?
– Теперь хорошо! – потянулась она в сладкой истоме.
На висках Ермака Тимофеевича налились кровью жилы, губы дрожали, но он осилил свое волнение.
– Отчего ты ноне не пришел?
– Прознал все Семен Аникич.
– Ты сказал?
– Нет.
– Кто же?
– Максим Яковлевич. Да ты не тревожься, он за нас, – успокоил ее Ермак Тимофеевич.
– А дядя?
– Тот пополам с горем.
– Как так?
– Да так…
И Ермак Тимофеевич в коротких словах передал Ксении Яковлевне свой разговор с Семеном Иоаникиевичем, но не стал пока говорить о намеченном им походе за Каменный пояс. Он понимал, что это известие огорчит и снова резко возбудит едва оправившуюся девушку.
– Значит, и дядя согласен… Слышишь, Домаша?
– Слышу, – откликнулась девушка из глубины опочивальни. – Говорила я, что все уладится…
– Согласен-то он согласен, – заметил Ермак Тимофеевич, – но до получения царского прощения просил не бывать ни ногой не только в твоей светлице, но и в хоромах, да и намедни не пустил меня. Здорова-де она, так нечего зря и ходить. Иди с Богом домой… Я и пошел.
– И не посмотрел даже в нашу сторону, – тоном упрека сказала Ксения Яковлевна.
– Тяжко мне было, моя касаточка!
– Милый, желанный!
Она протянула ему свои руки. Он снова склонился к ней.
Она обняла его руками за шею. Губы их слились в горячем поцелуе.
– Э, да ну вас! Довольно вам миловаться, пора и честь знать, – не выдержала Домаша.
– И впрямь довольно, – дрожащим голосом произнес Ермак Тимофеевич, тихо освобождаясь от объятий Ксении Яковлевны.
– А теперь-то ходить будешь? – спросила тоже дрогнувшим голосом молодая Строганова.
– Теперь, кажись, настою, чтобы ходить, потому что позвал… Не я напрашивался, ну, да и пугнул я его достаточно.
– Пугнул, говоришь?..
И Ермак передал Ксении Яковлевне то, что сказал Семену Иоаникиевичу перед его уходом из опочивальни.
– Кажись, на него это подействовало, – заключил он.
– Он добрый, – задумчиво проговорила Строганова.
– Впустить, что ли? Пора уж, – спросила неожиданно Домаша.
И Ермак и Ксения Яковлевна вздрогнули. Они только сейчас вспомнили, что их свидание с глазу на глаз не бесконечно.