Ермак Тимофеевич

– Слушаю…

И старушка, отвесив поясной поклон, вышла из горницы. Семен Аникич сел было за счеты, но ему, видимо, в этот день не считалось. Он встал и начал ходить взад и вперед по горнице.

«На сердце жалится… – думал он. – Ну эта болезнь не к смерти, сердце девичье отходчиво… С глаз долой и из сердца вон… Да только как быть-то? Отправил бы ее с Максимом в Москву, может, там ей суженый отыщется, кабы не такие страсти там делались, какие порассказал гость-то наш вчерашний».

Гость действительно не пожалел красок при описании того, что совершалось в то время на Москве и в Александровской слободе – у него и тут были лавки с панским товаром. Волосы становились дыбом у слушавших его Семена Иоаникиевича и его племянников. Мыслимо ли было ехать в Москву в такое время?

«Надо удалить Ермака! – неслось далее в голове Строганова. – Но лишиться человека, которому с его людьми он обязан спокойствием и безопасностью? Не согласиться ли отпустить его с людьми за Каменный пояс? Ведь есть у него царева грамота о том, что вправе воевать государевым именем сибирские земли. Ну да погуторим с ним ладком, авось что и надумаем. Он парень хороший, сам поймет, что не пара Аксюше».

В это самое время, легкий на помине, в горницу вошел Ермак Тимофеевич, истово перекрестившись на образа, и поклонился Семену Иоаникиевичу.

– Звал меня?

– Да, да, Ермак Тимофеевич, садись, дело есть до тебя…

– Дело? – повторил вопросительно Ермак Тимофеевич, садясь на лавку.

– Дело, добрый молодец, дело! Уж ты меня прости, старика, коли речь моя тебе не по нраву придется, – сказал Строганов, усевшись на лавку против него.

Ермак побледнел. Он понял, о чем будет эта речь.

– Если ты, Семен Аникич, насчет Ксении Яковлевны, – начал дрожащим от волнения голосом, – так я и сам хотел повиниться перед тобой, да боязно было…

– Тебе боязно?..

– Да, Семен Аникич, всю жизнь свою боязни не испытывал, а тут испытал, потому дело такое, от сердце идет, жизни готов лишиться, коли отнимут у меня ее…

Ермак остановился перевести дух от волнения.

– Да ты подумай, добрый молодец, что говоришь-то! Какой ты жених ей? Ведь и здесь-то живешь с опаскою… Попадись пермскому воеводе, скрутит тебя да на Москву и отправит, а там, чай, знаешь, расправа короткая…

– Чай, я здесь заслужил царю-батюшке, его людишек оберегаючи…

– Ну это, добрый молодец, еще на воде писано, поставится ли в заслугу… И нам может ох как влететь, коль прознает царь, что мы тебя и на земле поселили…

– Точно уж мои грехи такие неумолимые?..

– У Бога, добрый молодец, нет неумолимых грехов, а на земле-то ведь люди…

– Все бы попытаться надо.

– Попытать, отчего не попытать… – вдруг ухватился за это предложение Ермака Семен Иоаникиевич. – Только надо вслед за челобитьем, что пошлем царю, какую ни на есть ему еще послугу оказать…

– Какую же послугу?

– Да по последней царской грамоте можем мы воевать земли сибирские… Не пойдешь ли ты со своими людьми за Каменный пояс, а мы так в челобитьи и пропишем?.. Коли удача будет, наверное царь смилуется.

– Это ты, Семен Аникич, надумал правильно, а коли неудача будет, сложу там свою буйную голову… Туда мне и дорога…

Ермак Тимофеевич хорошо понимал, что Семен Иоаникиевич Строганов решился согласиться на поход за Каменный пояс, против которого был прежде, лишь как на крайнее средство удалить его, Ермака, от племянницы, которая-де его забудет, но, несмотря на это, Ермак Тимофеевич ухватился за эту мысль, которая все-таки оставляла ему надежду.

– Зачем думать о гибели? Может, все и уладится, – поглядев на Ермака, сказал Строганов. Он и сам не верил в благополучный исход челобитья, да и даже при благополучном исходе ему не улыбалась свадьба племянницы с атаманом разбойников.

Купец Строганов хитрил, не догадываясь, что Ермак Тимофеевич хорошо распознал эту хитрость.

– Только если царь меня помилует, а уж я заслужу это, чур назад, Семен Аникич, не пятиться, а веселым пирком да за свадебку.

– А у вас это с Аксиньей уже сговорено? – вместо ответа спросил Строганов.

– Есть тот грех, – тихо ответил Ермак Тимофеевич, – урывками да поладили… Коли хотел начать речь со мной о ней, сам, значит, смекнул, что полонила меня девушка, а я уж как люблю ее, жизни не хватит рассказать любовь эту.

– Вот оно что!

– Так, значит, так, Семен Аникич, все как укажешь я сделаю, из твоей воли не выйду и ты назад не пяться… Сам обещал намедни наградить меня, чем я захочу, только за то, что я вылечил твою племянницу. Вот и требую награды. Отдай ее мне, коли царь помилует меня.

– Да ведь не ведал я тогда, о чем твоя речь была.

– Это все едино.

– Не то разумел я, думал о казне речь идет, – заметил Семен Иоаникиевич.

– Мало ты знал меня, да я и сказал тебе тогда же, что до казны не жаден, – ответил Ермак Тимофеевич.

– Так-то так, да невдомек мне тогда было… Я до вчерашнего дня ничего не подозревал; вчера только Максим надоумил…

– Что же он говорил?

– Он-то, молод он, зелен, говорил, известно, несуразное, – уклончиво отвечал старик Строганов.

Ермак Тимофеевич не настаивал на подробностях – он понял, что брат любимой им девушки на его стороне, и считал это не только добрым предзнаменованием, но и половиной дела. Он озабоченно вздохнул.

– Так как же, Семен Иоаникиевич? – спросил он после небольшой паузы.

– Ин будь по-твоему… Коли помилует царь – твоя Аксюша…

– Благодетель! – вскочил Ермак Тимофеевич и, схватив руку старика, крепко поцеловал ее.

– Что ты! Ошалел? Поп я, что ли, что ты мою руку лижешь!.. Садись, уговор еще есть.

– Уговор? – упавшим голосом повторил Ермак и покорно сел на свое место.

– Да, уговор.

– Какой же?

– До царского решения уж ты ни в светлицу, ни в хоромы ни ногой. А в поход собирайся, когда захочешь. Понадоблюсь я тебе, то знать дашь, к тебе зайду, в твоей избе потолкуем… Согласен?

– Да как же мне не согласиться-то? Твоя здесь воля, а не моя.