Вера, Надежда, Любовь, или Московская фантасмагория

– Любочка, что же делать-то, Валерика нет до сих пор.

Люба отложила книгу и села, обхватив колени руками.

– Вер, ты главное не волнуйся, наверняка он у кого-нибудь из друзей.

– У каких друзей? Он каждый день сидит до часу, а то и до двух над чертежами, не ходит ни куда, да и нет у него ни каких друзей.

– А как же этот, как его, Юрка Берман, он же был у нас недавно, они занимались вместе…

– Да ладно тебе, проходимец он, этот Берман, передрал у Валеры проект и сдал его, как свой, так что Валерику пришлось все заново переделывать.

София Платоновна встала, отложила вязание и перекрестилась на образ.

– Святителю отче наш Никола, моли бога о нас.

Она подошла к Вере и широко перекрестила ее.

– Не переживай, доча, Бог даст, вернется наш Валера. Чует мое сердце, что жив он и здоров.

Как ни странно, на душе у Веры заметно полегчало. Она пошла к себе в комнату и без сил улеглась в ледяную постель.

Евгений Августович пришел около полуночи.

– Ну что, Евгений, что они тебе сказали?

– Постой, Верочка, дай раздеться… и потише говори, Николку разбудишь.

Он рассказал, что в отделении его выслушали с пониманием, помогли написать заявление о пропаже сына и сказали, что если за эти сутки Валера не объявится, сразу же возьмут это дело в разработку.

– Так что давай успокоимся и пойдем спать, у меня завтра трудный день. А Валерик завтра точно объявится, вот увидишь, так что возьми себя в руки и не рви сердце.

Но Валера не объявился ни завтра, ни после завтра ни через неделю.

VI

Вера через день бегала в милицию, там объявляли дежурное: «Работаем, данных пока нет». Она съездила в институт, в деканате ей сказали, что Валера с отличием защитил проект, что проект этот даже может найти практическое применение в промышленном строительстве. Она расспросила чуть ли не всех ребят из его группы, говорили, что он защитился один из первых, а куда направился потом, никто толком не знал. В семье воцарилось гнетущее ожидание чего-то страшного и не поправимого. Так прошел месяц. До этого цветущая и пышущая здоровьем Ольга похудела и осунулась, под глазами появились темные круги от бессонницы. Евгений Августович тоже сильно сдал и однажды признался Ольге, что у него «барахлит мотор». Коля переживал не меньше родителей, он замкнулся в себе, стал прогуливать уроки и в конце февраля принес первую за все время двойку по математике. Веру вызвали в школу.

Анна Демидовна, учительница русского и литературы и классный руководитель пятого «Б» выслушала убитую горе Веру и с минуту они сидели молча.

– Я хорошо помню Валеру, очень начитанный и умный парень, правда немножко замкнутый, но я думаю это от того, что в нем постоянно шла какая-то внутренняя работа. Сказать, что он любил общаться с ребятами, ну знаете, как это бывает в школе, на переменах, после уроков – нет, я бы не сказала. Он и на переменах все стоял с книжкой у окна. Но зато итог – золотая медаль. А вот Коля совсем другой, в нем энергии на десятерых, для него высидеть пять – шесть уроков – уже подвиг, а уж на переменах – где возня, потасовка, Коля точно уж там. Хотя учеба ему дается, как я поняла, легко. На уроках крутится, вместо того чтобы слушать, втихую рисует кого ни будь из ребят. Я ему объясняю, Коля, ты пойми, жизнь художника по определению не проста, а тем более безграмотный художник не сможет выразить себя и скорее всего потеряется в этой жизни, сколько таких случаев в было в старой России, да и теперь – нет, голову опустит, согласно кивает, а потом опять за свое. Кстати, вот возьмите, это мемуарные воспоминания Репина. Не читали? Обязательно прочтите вместе с Колей. Пишет изумительно. Это просто маленький шедевр, зачитаетесь. Но вот ваше горе… я вижу оно совсем выбило его из колеи… скажите, а что милиция, что они говорят?

– Ничего, пока ничего.

– Вера Александровна, поймите, вы должны как- то собраться с силами и продолжать жить… вам нужно внутренне как-то подобраться, подтянуться. Я смотрю Коля на уроках теперь сидит весь в себе, смотрит то в окно, то куда-то в угол, поднимешь его, спросишь, Коля, ты слушаешь? – голову опустит и молчит. Причем понимаете, это не только у меня. Жалуются уже все учителя.

– Хорошо, Анна Демидовна, я с ним поговорю.

– Понимаете, Вера Александровна, поговорить, конечно, надо, но вам необходимо как-то снова наладить нормальный быт, ритм жизни что ли в семье. Я вижу вы в полном смятении. Все это передается и Коле. Он сбит с толку и просто не понимает, как быть, как жить дальше. А жить надо в любом случае. Вы понимаете?

Вера тяжко вздохнула.

– Я понимаю, Анна Демидовна, спасибо вам.

Томительно долго тянулись промозглые мартовские дни. По – прежнему каждую неделю Вера ходила в милицию, но ответ был один: «Работаем, новых данных пока нет». Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, она старалась заниматься уроками вместе с Колей. Школу он больше не прогуливал, но все же третью четверть закончил с тройками и единственной пятеркой по рисованию. Две недели апрельских каникул Коля просидел дома, поскольку на улице все развезло и делать там было просто не чего. В воскресенье сходили в кино на «Тайну двух океанов», после чего Коля на листе ватмана нарисовал подводную лодку, охваченную щупальцами огромного спрута. Вечерами Вера занималась шитьем на машинке Зингера, а на ночь на переменку с Колей они читали «Воспоминания» Репина.

Она уже не испытывала щемящей сердце боли при мысли о Валере. Как ни странно, чем больше времени проходило, тем уверенней она была в том, что он жив – здоров и непременно вот – вот найдется. Она тщательно почистила и выгладила его плащ и куртку, которые, перестирала его белье и сложила на отдельной полке в гардеробе. Вообще она постоянно старалась занять себя каким – то делом. Проводив Колю в школу, она возилась на кухне, прибиралась или занималась шитьем.

Шла страстная седмица великого поста. Софья Платоновна, как истово верующая, во время поста не пропускала ни одной воскресной службы в храме Петра и Павла в Лефортово и накануне соборовалась. Ей было за семьдесят, но выглядела она на много моложе своих лет. До войны, еще до переезда в Москву она работала мастером по росписи на Дулевской фабрике. До сих пор у нее сохранился, правда не полностью, чайный сервиз Дулевского фарфора дивной красоты, расписанный ею самой. Она доставала его только когда к ней из Орехово – Зуево приезжали ее сестры Поля и Мария и они чаевничали у нее в комнате. Софья Платоновна взяла на себя труд ходить за продуктами. Сливочного масла сама она не употребляла и все готовила себе на постном. Все остальное она покупала на Рогожском рынке, где многие продавцы ее знали и уважали. На рынок она обычно ездила с Колей, помогавшем носить увесистые сумки и авоськи. Коля любил эти поездки. Он любил слушать, как бабушка торгуется с продавцами, настойчиво и умело сбивая цену. «Делай все с Богом в душе и все получиться» – каждый раз говорила она Коле, когда особенно выгодно удавалось что-то купить. Дома Софья Платоновна была большей частью молчалива и с домочадцами общалась очень мало. Евгения Августовича она явно сторонилась, особенно после одного случая. Как-то за праздничным столом зашел разговор о том, что в школе задают слишком много уроков, особенно по математике и детям чуть ли не до ночи приходиться сидеть за уроками. Софья Платоновна, молча сидевшая до этого за столом, вдруг неожиданно сказала: «А вот если за уроки садиться, сначала помолиться Богу, да попросить у него разумения, тогда и дело быстрее пойдет». Все за столом замолчали. Евгений Августович встал с бокалом вина в руке. «А я вам вот что скажу, дорогая Софья Платоновна, только без обид. Вот этими руками сделано все, что мы видим вокруг хорошего, хотя больше, наверное, плохого. Но при чем тут Бог? Где тут Бог? Нет его! Кто видел его? Кому помог он? И где он был, когда немцы Питер осадили, больше миллиона уморили? А Москву чуть не взяли? Народу положили не меряно. А Николай ваш чуть ли не в первый день войны погиб, мальчишка восемнадцатилетний, а Гоша Таси моей? Это как? А Бог… что Бог? Похоже ему не до нас, так что давайте выпьем вот за эти руки и за ваши, Софья Платоновна золотые руки». И правда, Софья Платоновна все дни, если не была в храме, проводила за вязанием, в чем она была истинно мастерица. Шторы и занавески на окнах, покрывала на кроватях и скатерти на столах – все было ее рук дело. Узоры и орнаменты на ее изделиях были так хороши – глаз не оторвешь, причем все эти узоры были обязательно разные: ни на одном, даже самом маленьком покрывальце или салфетке они не повторялись.

После случившегося Вера не могла оставаться одна. Управившись с уборкой и приготовив обед, она теперь любила посидеть рядом с матерью, наблюдая за ловкими движениями вязального крючка и слушая рассказы о ее детстве и юности в Дулево. София Платоновна, не очень-то разговорчивая даже с дочерьми, могла за весь день не проронить ни слова. Вера как-то раз попросила ее: «Мам, а расскажи, как вы в Дулево жили, как с отцом познакомились?» Софья Платоновна очень живо и в мельчайших подробностях рассказала о том, что ее большая семья жила в самом центре Дулева в старом, построенном еще ее прадедом, рубленном доме – пятистенке. Жили, как говориться, не тужили – не зажиточно, но и не бедствовали. У Софьи было трое братьев и две сестры – Поля и Мария. Софья была младшая. Их всех троих после церковно – приходской школы отдали на Дулевский фарфоровый завод в ученье к мастеру Ивану Фомичу и он терпеливо учил их всем премудростям росписи по фарфору. Отец – Платон Прокофьевич был искусным плотником и в одиночку мог срубить избу. Старший брат Степан с малых лет учился у отца у него плотницкому делу и уже подростком ходил с ним на заработки. Иван и Прохор стали мастерами по обжигу фарфора. Домашнее хозяйство было на попечении Марии. Отец был прижимист, считал каждую копейку и ко времени, когда пришла пора выдавать дочерей за муж, у них с матерью накопилось около трех тысяч. Дочери были, как на подбор хороши собой и все быстро повыходили за муж. Не задолго до революции с отцом случилось несчастье – на строительстве бараков для рабочих в Орехово – Зуево сверху сорвалась тяжелая балка и ему придавило грудь. Месяц он прокашлял кровью и умер как раз на Троицу. Грянул переворот и в восемнадцатом году завод стал называться имени газеты «Правда». К этому времени сестры стали настоящими мастерицами и новое начальство их очень ценило. У них даже появились свои ученики. В девятнадцатом Степана и Прохора забрали в армию и в одной из стычек с деникинцами где – то под Харьковом Степан был убит, а Прохор попал в плен и расстрелян. Иван при новом начальстве быстро пошел в гору. Его назначили начальником цеха и он вступил в партию. Ему было уже за тридцать и он не был женат. Еще до революции он ухаживал за девушкой из бедной многодетной семьи по соседству, даже хотел свататься, но потом все как – то рассыпалось, они еще погуляли вместе какое – то время и этим все закончилось и он так и не женился. В сорок первом Иван ушел на фронт добровольцем. в первые же дни войны его часть попала в окружение, а те, кому удалось пробиться к своим вроде бы видели, что он попал в плен и дальнейшая его судьба не известна. Софья очень любила Ивана, он был весельчак и балагур, а песни пел так, что заслушаешься.

Со своим будущим мужем Александром Сахаровым Софья познакомилась как раз на кануне революции, когда ей было семнадцать лет. Он был хорош собой, работал помощником мастера, прилично зарабатывал и был на хорошем счету у начальства. У них была любовь, по вечерам они ходили гулять на реку, а через месяц он привел ее в свой дом и познакомил с родителями. Молчаливая и скромная Софья им сразу приглянулась и они благословили молодых венчаться. Первое время они жили душа в душу, но уже тогда Александр любил выпить по поводу и без повода, а где – то через год юной Софье волей неволей пришлось учиться молча сносить пьяные выходки мужа. В двадцатом году Александр вступил в партию и вошел в состав заводской партячейки. Софье пришлось уже терпеть откровенные его издевки над ее верой в Христа. Первая ссора у них произошла, когда Александр в тайне от нее сжег в печке ее складень с образами Христа и Богородицы, подаренный ей родителями. Софья возвысила голос и сквозь слезы начала было стыдить его, но увидев его издевательскую усмешку, махнула рукой и молча проплакала всю ночь. У партийного начальства Александр, как ни странно, был на хорошем счету, так что в двадцать пятом его перевели в Орехово – Зуевский областной комитет партии, а в тридцать втором назначили партийным секретарем на строительстве Прожекторного завода. Всем семейством Сахаровы перебрались в Москву. Вере тогда было уже семнадцать лет и она хорошо помнила, сколько пережить и пострадать пришлось Софье Платоновне за ее веру. В тридцать седьмом Александр уже пил запоем и случалось так, что он гонялся за женой с топором за сараями. В августе тридцать девятого они с Софьей поехали отмечать его день рождения к его родителям в Орехово-Зуево, где у них был собственный дом, и он умер там от сердечного приступа. Заводские партийцы хотели похоронить его, как большевика – ленинца, «без всякой религии», но Софья пригласила батюшку отца Михаила и он отпел Александра, как положено по канону.

– Мам, а ты ездишь к нему на могилку? – спросила Вера.

– А как же, Верочка, езжу. Первые годы чуть не каждый месяц была у него, а теперь вот только в августе.

– Мам, послушай а может мне сходить к Фоминишне, ну в Перово знаешь знахарка?

– Да Бог с тобой, это еще зачем?

– Ну, насчет Валерика… я разузнала, говорят она по фотке может пропавшего найти.

– Учти, дочка, если пойдешь к ней, Бог не станет тебе помогать. Не гневи.

– Мам, так он и так что-то не помогает, а время идет…

– А ты почем знаешь, помогает он или нет? Всему свое время, так что наберись терпения… ты вот в храм совсем не ходишь. До замужества мы с тобой помнишь на все праздники ходили, а потом как отрезало, а говоришь не помогает. Любка вот тоже… то в храм со мной каждое воскресенье ходила, а теперь вон в партию вступила… А сама-то ты что делаешь, чтобы он тебе помогал? Сделаешь ему на встречу шаг, он сделает два, а ты на месте топчешься, как курица слепая, а надо верить, понимаешь, верить и в храм ходить, поисповедоваться, причаститься, молебен заказать за Валеру, ты ж крещеная, вы все у меня дочки крещеные, Николай вот только… Александр, царство ему небесное, не дал покрестить, уперся рогом, не дам и все, а то бы, глядишь и жив был Николаша наш, вот и подумай. Через неделю Вербное, пойдешь со мной?

– Не знаю, мам, мы вроде с Женей к его Тасе собирались. У нее седьмого день рождения.

– Как раз на Благовещение… ну тут уж сама смотри… только что жаловаться тогда, что не помогает.

– Да я не жалуюсь, мам, просто места себе не нахожу, иногда так тошно – жить не хочется. Женя вот тоже… сердечко у него последнее время барахлит. Отсылаю его ко врачу, не идет. Я ему говорю курить хотя бы поменьше, так он вообще теперь сигареты изо рта не вынимает даже на работе. Мам, я вижу ты его избегаешь, совсем не хочешь с ним общаться, а ему еще тяжелее, чем мне, на работе на него еще навалили, сидит там допоздна. Поговори с ним, а? Как-то поддержи его, подбодри…

– Дочь, да о чем же мне с ним говорить? В Бога он не верит, а теперь время такое, что только на Него и надежда… о чем говорить-то?

– Мам, ну хочешь, я его сама попрошу с тобой поговорить? Хотя бы насчет врача. Я очень переживаю за него. Хотя бы вот сегодня, когда он…

– Верочка, врач у нас у всех один, вот с него и надо начинать. А Евгений Августович твой меня не будет слушать, не будет…

Собираясь к Таисии, Вера чувствовала себя не в «своей тарелке». С утра она около двух часов отстояла в Столешниковом за тортом и ей пришлось здорово понервничать, поскольку торты едва не закончились перед самым ее носом. Договорились, что Евгений Августович отпросится на пару часов, поедет к Таисии прямо с работы, а цветы купит по дороге. Стоя около двери в квартиру на Большой Грузинской, Вера все не решалась нажать кнопку звонка. А что, если Евгений еще не приехал? Надо будет ждать его вдвоем с Таисией, говорить с ней о чем-то. О чем? Сосчитав до десяти, она позвонила. Через минуту за дверью послышался кашель и дверь открыла Таисия. На ней было синее бархатное платье до пят, на шее колье из янтаря.

– Наконец – то, а мы уж тут волноваться начали: все нет ее и нет. Ох. какая ты роскошная мадам… Проходи, Вера, давай – ка я тебе помогу раздеться, темно тут у нас, как у негра сама знаешь где… ох какой торт – то огромный, куда такой?… В Столешниковом, небось, пол дня отстояла. Ну проходи, проходи, вот сюда на диван рядом мужем, заскучал он без тебя. Втроем будем. Соседка Анна обещалась придти, так ней сестра из Питера приехала. Ну что, устроились? Стол не шибко богатый, но все сама готовила. Оливье как ты, Женька любишь, побольше горошка и курицу мелко измельчила. Колбаска из Елисеевского, сыр тоже… Вера, тебе что налить? Это вот мадера крымская, коньяк.

– Мне коньяку, если можно.

– Ну, а я вина выпью. Женька наливай, чего ждешь, да, как говорится, поехали.