Вера, Надежда, Любовь, или Московская фантасмагория

– Ой, ну ты сказал… в ресторан сейчас не попадешь – огромные очереди везде.

– Ну ладно, тогда просто погуляем, не помрем без супа и давай спать уже.

Но гулять они не поехали. Наступил декабрь и в комнатах было холодно. Вторые рамы и заклееные окна не спасали от холода. Затопили печь и в комнатах сразу стало заметно теплее.

Вера накрыла на стол, пригласила Софью Платоновну с Любой и сели ужинать.

– Эх, братцы, хорошо – то дома как, вот уж точно, жить стало лучше, жить стало веселее, – так что это дело надо спрыснуть, – сказал он, разливая массандровский кагор.

– Софья Платоновна, а ну – ка с теплотцой, – сказал он, наливая ей кагору и разбавляя его кипятком, – Верочка, а давай и Валерке теплотцы нальем, это ж как святое причастие…

– Только немного совсем, буквально каплю.

– Ну, братцы, будем живы не помрем, поехали…

Вера было мастерица готовить, тушеная капуста со всякими приправами и специями, да еще с сосисками пошли на ура. К чаю были пирожки с маком и черный шоколад в плитках чуть ли не в палец толщиной из Германии.

– Верунь, а давай споем – предложил раскрасневшийся Евгений Августович.

– Давай, а что?

– А вот это, – и он запел «Когда еще я не пил слез…».

Голоса у обоих были чудесные: у него – лирический тенор, у Веры – низкое контральто, чистое и звучное. Потом было «Что ты жадно глядишь на дорогу…» и еще несколько старых романсов, а под конец Евгений Августович спел арию Каварадосси из «Тоски».

В один из дней в конце января Евгений Августовичеще засветло пришел с работы.

– Женечка, ты рано сегодня… отпросился?

– Да нет, лапуля, был в местной командировке, а Валерка где?

– С утра еще с ребятами пошел в парк на лыжах кататься, я уже беспокоиться начала.

На скоро перекусив, Евгений Августович вышел в коридор покурить. Выкурив сигарету, он достал со шкафа тубу с чертежами. «Так – с, посмотрим, что тут у нас». Открыв тубу, он развернул на полу кальки с чертежами – «Так, общий вид, диаметр 120 метров, да эта штука с футбольное поле… разрезики, узлы… так, это у нас Ring Elektromagnet, кольцевой электромагнит, далее Welle Feld generator – волновой генератор, десятиметровая сфера внутри, что за зверь, не понятно. Power Reifen – силовая шина, сколько их тут? Пять штук от электромагнита к генератору… мда, опять не понятно… всего пятьдесят три позиции, что ж попробуем разобраться, товарищ Королев…»

Неожиданно в комнату вошел Валера.

– Ух ты, пап, а можно мне посмотреть?

– Да все уже, Валерик, мне надо было просто уточнить кое что.

– А это что, с твоей работы?

– Ну да, надо будет отнести обратно, так что ты лучше не трогай, хорошо?

– Ладно, пап.

– Ты уроки сделал?

– Нет еще.

– Ну так давай в темпе, хватит гулять.

Евгений Августович только теперь понял всю грандиозность содержимого этого невзрачного на вид футляра. «За 10 минут до Луны, это вам как? А триста тонн полезной нагрузки? И никакого топлива, чистая антигравитация – и правда дыхание космоса. До этой технологии нам еще лет сто не дотянуть, да что сто – и тысячи лет не хватит, если вообще на Земле можно что – то подобное построить. А инерция? Как эта штука нейтрализует инерцию, если пятьсот километров в секунду она набирает за 10 секунд? Фантастика! И что мне теперь с этим делать? Отнести в Академию наук? Так они мне тот же вопрос зададут. Наверняка похоронят. Вот, черт! Спрячу – ка я это дело и пусть лежит до лучших времен».

V

– До чего же холодно сегодня, просто ледник какой-то… На Новый год тепло было, а сегодня опять за двадцать градусов. Женечка, да ты как ледышка холодный, ну – ка прижмись ко мне покрепче, я согрею тебя… вот так, вот хорошо. Послушай, когда же это кончится, наконец, сил моих уже нет… печку с утра топлю, а толку… Николка пол зимы дома просидел, то сопли, то ангина… Валерик вчера с температурой в институт поехал, проект повез сдавать. Жень, я тебя очень прошу поговори еще в профкоме с Еремчуком, ну что за гадость такая, получается зря что ли ты два месяца по выходным горбатился на этом мерзопакостном котловане, застудился весь… Тебе вот этот орден дали, как он, Красного Знамени что ли?

– Трудового Красного Знамени.

– Ну да, трудового, а почему они опять вопрос с жильем не решили? Жень, ты вроде говорил у Еремчука связи в Моссовете, он ведь может как-то с ордером помочь… ну что это, пятьдесят восьмой год уже, мы одни с этой Марией Павловной во всем доме остались, того и гляди свет отключат.

– Тише, тише, дети… не выдумывай, пока мы здесь живем свет не отключат, не переживай.

– Да они спят крепко, слышишь Валерик похрапывает, опять нос заложен. Я вот думаю, лучше бы вместо этого ордена они тебе ордер дали.

Евгений Августович тяжко вздохнул.

– Верочка, я в среду в профкоме был, накатал им еще одну просьбу, написал про все наши трудности, что на котловане отработал два месяца и вообще… что дети болеют, что дом аварийный того гляди рухнет. Еремчук не отказывается, каждый раз обещает помочь…

– Ну и что? Этот ваш профком – шарашкина контора. Жень, а ты поговори с директором института, с Поплавским.

– Да говорил уже, обещал помочь. Верочка, пойми, раньше мая ордер не получим. Надо перетерпеть.

– Устала я, Жень, устала с этой керосинкой возиться, ведро помойное таскать в этот вонючий сортир, устала от этой Марии Павловны с Людочкой. Представь себе, вчера, прямо перед твоим приходом, захожу в кухню, а она в моей кастрюльке половником копается. Меня увидела и со своей гаденькой улыбочкой засюсюкала: «Машинально, Верочка, машинально…».

– Верунь, так ведь там тоже соседи будут, может опять Мария Павловна.

– До уж, вот будет номер… Жень, а может тебе снова в партию попробовать?

– Уже попробовал. Я тебе не говорил, в начале октября еще заявление в кандидаты подал.

– И что? Ты узнавал, как там?

– Да ни как пока. Говорят, что мое немецкое происхождение…

– Ну и что, при чем тут твои родители – то? Вы же в Москве жили и ты в Москве родился, это я из глухой провинции, а ты коренной москвич можно сказать…

– Да, но мои – то в Германии живут… этим все сказано. Я уверен на сто процентов, что и на этот раз мне откажут. Они уехали туда в тридцать пятом, я тогда Менделеевский заканчивал… Отца зовут Август Вессель, поэтому меня и записали как Августович. Отец из Мюнхена, родился там, а в девятисотом году приехал в Москву, работал главбухом в Подольске на заводе Зингера. Там он и познакомился с мамой, Зинаидой Николаевной, она работала там машинисткой. Летом четырнадцатого года они перебрались в Москву. Отец купил пивную лавку на Тверской. Он хорошо знал это дело: у его родителей была большая пивоварня в Баварии. Отец даже был членом правления Московского общества пивоторговцев. Дела у него шли отлично. Мама уже больше ни когда не работала. Они сняли большую квартиру на Большой Грузинской, где сейчас Тася живет, но мы занимали две самых больших комнаты, а четыре другие были почти пустые – только немного мебели в белых чехлах. В девятнадцатом поздно вечером пришли трое в кожанках и увезли родителей, мы с Тасей уже и не думали их увидеть. Но через неделю их выпустили. Отец сказал, что с них взяли подписку в том, что они не будут вредить Советской власти. Тогда Тасе было уже восемнадцать, а мне девять, она закончила курсы машинисток и работала в «Известиях». Помню родители каждый месяц получали письма из Германии, родные уговаривали их уехать. Но дела у отца шли не плохо да и мне было только одиннадцать, в гимназии учился в четвертом классе. Так время и прошло. Ну а в тридцать пятом после прихода к власти нацистов отношение к нам изменилось и стало уж совсем невмоготу. Как говорится, запахло жареным. Родители тряслись от страха, что вот – вот их возьмут. Мы собрали типа семейного совета и решили, что им надо уезжать, пока не поздно. Вот, собственно и все, так что какая там партия…

– Ну вот поэтому они и тянут с ордером, что ты беспартийный. Слушай, Жень, а твои родители ведь в до сих пор Мюнхене живут? Я смотрю ты с ними совсем связи не имеешь… как они там, живы вообще. Ты бы хоть письмо им написал.

– Ну почему же, я написал им письмо еще в сорок пятом из Пенемюнде. Как ни странно, почта там работает исправно… письмо дошло, а за неделю до отъезда я получил от них письмо. У них два дома с большим садом в Мюнхене. Один очень большой, но они живут в доме по меньше, в гостевом. Пивоварней занимается младший брат отца дядя Клаус. Мама писала отец прибаливает, сердце у него, а мама вроде ни чего. Я им писал еще раза два и в пятьдесят втором получил от них письмо, я же читал тебе. Вроде все нормально у них.

– Все равно сколько лет прошло и ты больше не писал им? А сколько им лет сейчас?

– Отцу 72, а маме 68.