Вера, Надежда, Любовь, или Московская фантасмагория

В августе пятьдесят девятого семейство Нарумовых отдыхало в Тирасполе, Поехать туда пригласил Евгения Августовича его друг и сослуживец, начальник отдела Кардаш, который был оттуда родом. У него там был там дом на берегу Днестра, где проживала его сестра с мужем и двумя дочерьми. Ехали туда больше полутора суток. Духота в вагоне стояла невыносимая, пахло паровозной гарью. Стоило открыть окно, белая скатерть на столике покрывалась слоем сажи. На станции их встретила хозяйка, назвавшаяся Марианной, красивая смуглянка – молдаванка лет сорока пяти. Погрузились на телегу и сытая лошадка резво потащила их по пыльной дороге на окраину Тирасполя. Дом оказался большой, утопающий в зелени, чистота везде – идеальная, полы, стены – все было в коврах. У ворот их встретили две цыганского вида девочки – подростка. «Христя, Ксанка, что встали столбом, а ну помогите гостям, несите в хату вещи» – прикрикнула на них звонкоголосая Марианна. От ворот открывался чудесный вид на днестровские дали. Марианна разместила их в самой большой комнате с окном в сад. Прямо в окно свешивались крупные, уже спелые гроздья черного винограда. Марианна рассказала, что муж ее сейчас в Тюмени на вахте, работает на газопроводе и пробудет там до октября. «Так ще живите, скильки хотите, гости дорогие». Коля первое время стеснялся девочек, но через пару дней освоился и они гонялись по двору друг за другом, брызгаясь ледяной водой из колодца, и бегали купаться на Днестр. Каждое утро хозяйка ставила на стол огромное блюдо, полное винограда, груш и абрикосов и кувшин своего красного вина «А вино – то у вас преотличное, хорошо продаете, наверное» – сказал как – то Евгений Августович. « Та ще вы говорите, кто ж его купит, тут у всех оно е» – со смехом ответила Марианна. В первый же день Вера обгорела, пролежав пол дня на берегу, так что потом неделю ходила, накрыв плечи мокрым полотенцем. Евгений Августович еще в Москве пообещал, что переплывет Днестр, но, видимо, сил не рассчитал и доплыл только до середины – оказалось, что в этом месте было довольно сильное течение. Три недели пролетели, как один день. Надо было собираться в Москву, но тут не обошлось без неприятности. За день до отъезда Евгений Августович попросил хозяйку отвезти его на вокзал за билетами. Оказалось, что плацкартных и купейных уже не было, были только общие и то в разных вагонах. Возле кассы Евгений Августович разнервничался, накричал на кассиршу, так что она вызвала дежурного милиционера. В пятницу вечером перед отъездом Евгений Августович с Колей пошли на Днестр искупаться. На обратном пути Евгению Августовичу стало плохо – прихватило сердце. Со стоном он опустился на скамейку возле дома. «Пап, ты что, тебе плохо? давай я маму позову» – «Сейчас, погоди, сынок, сейчас отпустит, посидим не много и отпустит, маме не говори, вот беда – то еще…»

Поезд отправлялся в одиннадцать вечера. В вагоне, забитом до предела стояла не вообразимая духота. Евгений Максимович задыхался, Вера с трудом упросила освободить ему нижнюю полку, чтобы он мог прилечь. Николке пришлось ехать в другом вагоне. Дома Евгению Августовичу стало совсем плохо. Вера сразу же вызвала неотложку. Он постоянно стонал и кричал от болей в сердце. Врач, послушав его, сказал, что необходима немедленная госпитализация. «Доктор, я поеду с ним», вся в слезах сказала Вера. «Нет – нет, это ни к чему, приготовьте лучше туда халат, тапочки, остальное потом подвезете» – «Доктор, а куда? В какую больницу?» – «В шестидесятую, тут не далеко».

Утром следующего дня в больнице Вере сказали, что больной находится в реанимации и увидеть его пока нельзя. На вопрос, как он себя чувствует, ей ответили, что поставлен диагноз инфаркт и необходима срочная операция. Совершенно убитая горем, Вера просидела в больнице до вечера, справляясь каждый час о состоянии мужа. «Стабильно тяжелое, – говорили ей, – не ждите и езжайте домой. Звоните по этому телефону». Операция была назначена на четверг на два часа дня. Вера была в больнице с восьми утра в надежде, что ее пустят к мужу. «А вы подойдите к доктору Селиванову, он будет оперировать, может он разрешит вам, он сейчас у заведующей отделением там, в конце коридора» – сказала ей дежурная сестра. Вера подошла к кабинету и в нерешительности остановилась возле двери с табличкой «Зав. отделением Лифшиц К. М.» Дверь была слега приоткрыта и Вера услышала: «А я вам, Кира Михайловна, говорю, что шансов ноль, уж поверьте моему опыту. Рискнуть? Рискнуть можно, когда пятьдесят на пятьдесят, а тут… минуту». Послышались шаги и дверь неожиданно захлопнулась. Вера была в ужасе от этих слов. Она поняла, что речь идет о ее муже. Она прислонилась спиной к стене, чувствуя, что ноги не держат ее. Так он простояла минуты две, потом, стараясь справиться со страшной слабостью, охватившей ее, она постучала в дверь. Ей не ответили. Она слышала, что там продолжается разговор. Она постучала еще раз у же громче и настойчивей. «Да, войдите» – ответил женский голос. Лифшиц – дама средних лет в золотых очках сидела за столом, доктор Селиванов высокого роста, плотный, стриженный «ежиком», стоял перед ней, перелистывая папку, видимо, с историей болезни.

– Вы что хотели, женщина, – спросила Лившиц.

– Извините, здравствуйте, я жена Наумова…

– А, весьма кстати, – сказал Селиванов, взяв ее под руку,

– Мы как раз говорили о вашем муже, проходите, садитесь… Как вас величать?

– Вера… Вера Александровна.

– Послушайте, Вера Александровна, скажу вам откровенно, случай тяжелый. Почему раньше не обратились ко врачу? Это преступная халатность. Вам надо было показаться еще как минимум год назад. Вы же интеллигентная женщина и муж ваш… Вы же не из глухой деревни, как можно было все так запустить? Скажу сразу: шансов мало, очень мало. Вам необходимо подписать согласие на операцию. Ваш муж дал свое согласие, но нам необходимо и ваше. Операция в два часа, так что подумайте, время еще есть. Хотя что тут думать… как говорится, без вариантов.

– Доктор, я согласна.

– Ну что ж, тогда присаживайтесь тут вот за стол, Кира Михайловна…

Лифшиц протянула ей бланк.

– Укажите ФИО, паспорт у вас с собой? Укажите свои паспортные данные, степень родства, внизу бланка ставьте дату и подпись. Не торопитесь, прочтите внимательно, если что-то не понятно, спрашивайте.

– Ну все, Кира Михайловна, если что, я у себя.

Слезы застилали Вере глаза, две – три капли упали на бланк.

– А скажите, доктор, можно мне к мужу, хоть не надолго, я же не могу так вот…

– Хорошо, но 10 -15 минут, не больше. Подойдите к дежурной сестре, она вам халат выдаст и отведет вас. А это (она показала на пакет с апельсинами) ни к чему.

Первое мгновение Вера не узнала мужа. Лицо у него было мертвенно – бледное, под глазами черные круги.

– Здравствуй, Женечка, как же так, разболелся ты у нас…

Он сделал попытку приподняться, но без сил опустился на подушку. Вся в слезах она нагнулась и поцеловала его в ледяную щеку.

– Да вот, Верочка родная, не повезло, но ничего, я еще выберусь, операция сегодня… как ты сама – то, про Валеру есть что – нибудь?

– Все по старому, Жень, С работы твоей приезжали… Худяков и Кардаш. От нас они к тебе поехали, да, видно, не пустили их.

– Да нет, они были где- то час назад. А как Николка, что ж ты без него…

– Так он же в школе, Женечка.

– Жаль, так хотелось увидеть его. Ты держись Верочка, похудела, осунулась, не терзай себя, не рви сердце, дай Бог, обойдется все. Доктор говорит надежды на благоприятный исод мало, но главное, не раскисать. Ты знаешь, как ни странно, я смерти не боюсь. Ни сколько. Помню, в детстве, лет пять мне было, в Подольске мы жили… помню дорогу во ржи и я стою там, смотрю на облака, на небо, а там жаворонки заливаются, и меня тянет туда, к облакам, просто взлететь хочется и я в таком восторге, и чувствую, просто знаю, что жизнь бесконечна и я никогда не умру, ни я ни папа с мамой… так что не убивайся, Верочка милая моя… все пройдет, и ты прости меня, прости, родная, а тебе еще ведь Николку надо будет на ноги поставить, он что – то разболтался последнее время. И еще. Попробуй позвонить моим старикам в Мюнхен. Телефон у меня в моей записной книжке. Она в левом кармане пиджака, ну того, серого в полоску. Приехать они, конечно, не смогут, но хоть будут знать, хорошо? А ты береги себя, не терзайся, сама видишь, не жилец я. На операцию подписался, хотя шансов ни каких – доктор сам мне сказал, да я и сам чувствую, что дело швах. Все, Верочка, жаль, конечно, столько еще хотелось сделать, я ведь еще молодой мужик – то, и на вот тебе.

Он без сил откинулся на подушку.

– Женечка, я хочу тебе сказать… – с трудом сказала Вера сквозь слезы, – ты меня прости, может я ерунду говорю, но если это случится… мама ведь сказала, что родственники там встречаются и если, ну если ты Валерика там не увидишь, это будет значить, что его там нет, что он жив… Женечка, милый, я каждый день буду ждать тебя и каждый вечер буду зажигать свечу. Если не найдешь там Валеру, если он жив, погаси, задуй свечу и я буду знать, что ты рядом и что Валерик…

Он приложил ледяную ладонь к ее щеке.

– Верунь, ну что ты придумала, ты уж совсем того…

– Нет – нет, милый мой, родной обещай мне.

– Ну ладно, Верунь, я постараюсь. Хотя может и выкарабкаюсь еще. Да, вот еще что. Помнишь, на терраске в шкафу был футляр с чертежами, из Германии я привез, так вот, все дело в нем, его надо вернуть, иначе они не отстанут… я с дуру, не знаю зачем, закопал его… ох, сердце, сердце, Верочка, сердце больно, ох, как больно, больно…

В ужасе она выскочила в коридор.

– Доктор! Ему плохо… доктор!

Евгений Августович умер через час на руках у жены. Похоронили его в Кузьминках. Софья Платоновна настаивала на том, что бы отпели его в храме, как положено, ведь он крещеный был, но сослуживцы так быстро все организовали, что на третий день уже все было закончено. На могиле поставили крашеную железную табличку и положили венок «От благодарных сослуживцев». Кардаш предложил Вере помощь в устройстве ее на работу в НИИ, но она была в таком состоянии, что ничего не поняла и не запомнила из его слов. Он передал ей три тысячи рублей. На поминках сидели молча, только Софья Платоновна сказала: «Царствие небесное и вечный покой рабу божьему Евгению». Выпили по рюмке водки за упокой, к еде почти ни кто не притронулся. «Уеду я, к своим поеду в Мюнхен, – сказала уходя Таисия, – Женька был одна моя отрада. Здесь у меня, кроме тебя, никого не осталось». Уже после поминок, когда убрали со стола, неожиданно приехали Макс Гринько с женой Лилей. Макс – невысокого роста худощавый брюнет лет пятидесяти был в шикарном черном костюме, Лиля холеная блондинка на вид на много моложе мужа в перстнях, кольцах и бриллиантовых сережках. В убогой Вериной комнате они смотрелись несколько странно.

– Здравствуй, Верочка, – снимая шляпу и целуясь с Верой, сказал Макс, – прости ради Бога, мы опоздали… на кладбище, к сожалению, не смогли поехать, дела все, но ничего… прими, Верочка, наши соболезнования. Это был просто удар для нас. Женя для нас всегда был примером жизнелюбия и стойкости в этой жизни не простой. Да что говорить, великий был человек. Когда ты позвонила, я ушам своим не поверил – как гром среди ясного неба. Как же так?..

– Спасибо, Макс, вы проходите, присаживайтесь – сказала смущенная Вера, усаживая их на диван.

– Да мы, Верочка, не надолго, буквально на пол часа, я ведь с работы сбежал, – так как же, Верочка, что случилось?

– Сердце, инфаркт… надо было давно уж врачу показаться, я сама виновата, надо было настоять, конечно, да все как то… Люба, Надя, давайте помянем Женю. Макс, Лиля, вам водки или вина?

– Мне водки, а Максу не надо, он за рулем.

– Лиля, но рюмку – то я за Женю выпью.

– Нет, Макс, я сказала нет.

– Ну, как скажешь… Верочка, – сказал он, взяв Ольгу за руку, – еще раз прими наши соболезнования, мы всей душой с тобой. Жени здесь с нами нет, но он всегда будет с нами в наших мыслях, в нашей жизни… и прости, может я не к месту, но уже точно можно сказать, вопрос с вашим жильем там (он показал пальцем на верх), учитывая заслуги Жени, удалось решить. Вы идете, как вне очередники. Где – то в октябре вы должны получить как минимум, двухкомнатную квартиру. Так что можете потихоньку готовиться к переезду.

Рюмка в руке Веры дрогнула и несколько капель упало ей на платье.

– Спасибо, Макс… даже как-то неудобно, но от всей души спасибо… Лиля, вы закусывайте, сырком вот, салатик.

На сороковой день Вера с матерью были в храме. Они заказали панихиду о новопреставленном р. б. Евгении, а Софья Платоновна договорилась с батюшкой отслужить литию на могиле. В храме Вера купила бронзовый подсвечник с ангелочком и запаслась восковыми свечами.

Подошло первое сентября 1959 года и Коля пошел в седьмой класс.

X

Прошел год и вот они, шестидесятые.

Ах, незабвенные шестидесятые, «как молоды мы были, как искренне любили…», Евтушенко, Рождественский, Вознесенский Ахмадуллина собирали стадионы, они давали нам надежду и мы жили этой надеждой, не призрачной, как коммунизм, в котором мы должны были очутиться в 80-м году, и по ходу лопнувший, как мыльный пузырь, а реальной, полной бытия надеждой обычного работяги за станком или за кульманом. Где то там, в Кремле сидели наши горе – правители и занимались черте чем, только не устройством нормальной жизни в стране, но что поделаешь, не везло нам, россиянам на правителей ни до того, ни после, да и теперь, судя по всему, не везет. Жили выживали, как могли, попивали водочку и хулили на все корки родную советскую власть. Хотя ведь о завтрашнем дне мало, кто задумывался, потому что десятилетку заканчивали все, в институты – университеты поступали запросто и забесплатно, была бы голова на плечах, с работы уволить могли только если уж совсем спился, с круга сбился, да и то суд мог восстановить, да еще с оплатой прогулянных дней – стало быть профсоюз не провел работу по воспитанию социалистического сознания трудящегося. Теперь только понимаешь, что по сравнению с нынешними – то временами тогда просто лафа была, а не жизнь. Хочешь оттянуться на Черноморском побережье – пожалуйста, на Камчатке – без проблем и все за копейки. Едешь в метро – читают все. Книжки – копеечные, хотя купить собрание Толстого или Гоголя, да и любых классиков – черта с два, это надо было доставать. Но за то сколько неподдельной радости было, когда на твою полку попадал весь Пушкин или Лермонтов, причем в отличном издании. Сейчас свободно можно купить все это, но хорошо, если один из сотни знает, где стоит памятник Пушкину или может прочитать по памяти хоть одну строфу из Евгения Онегина. Да и на хрена оно теперь? Бабла можно срубить и без Достоевского с Гончаровым – чтобы прочесть все, что они понаписали, нужна уйма времени, а время – деньги, а жизнь такая короткая. Нет, из принципа можно, конечно, засесть за классиков, но тогда точно будешь лапу сосать. А в те благословенные времена всего Пушкина можно было прочесть в метро, а Лермонтова с Гоголем – лежа на диване после работы. Потому что точно знали, завтра пойдешь на работу, получишь свои двести рваных – и гуляй, рванина: хочешь – в музей, хочешь – в пивную… ты свободный человек! Охота, конечно, пока молодые, в Париж смотаться, или там в Лондон, Нью Йорк, но только на недельку – другую, не больше, а на совсем туда – нет уж, у них там проблем выше крыши – за все плати, налоги, кредиты, с работы турнут – пиши пропало, оно нам надо было?

Мало по малу Вера приходила в себя. Люба приходила с работы поздно и на Вере лежала вся домашняя работа. В первых числах октября, даже не надеясь ни на что она пошла в исполком и получила ордер. «Где вы гуляете, ваш ордер уже вторую неделю лежит, – с укором сказала ей секретарша, – давайте ваш паспорт и расписывайтесь в получении». Домой она летела, как на крыльях. «Мам, мы ордер получили! Отдельная квартира в Измайлово! Собирайся, смотреть поедем».