Теорема любви

Жиакомо наблюдал за происходящим, откинувшись на спинку стула. Его взгляд был заинтересован и благосклонен. Киврин добродушно кивал и как будто посмеивался. Хунта сидел, скрестив руки на груди, и его тёмные глаза пристально следили за Татьяной из-под нахмуренных бровей. Он наблюдал чуть исподлобья, и это добавляло в его и без того тяжёлый взгляд ещё пару килопудов.

Дубликаты ручки свернулись в исходный оригинал. На конце пера появилась чёрная капля и стала быстро расти. Но шаром она не стала, а приняла очертания кроны дерева, стволом которого была сама ручка. На чернильных ветвях раскрылись зелёные листья, пожелтели и опали. Превратились в чёрные волны, над волнами возник парусник. Корабль развернул чёрные паруса, на обсидиановую мачту взлетел весёлый роджер. Паруса наполнил ветер, и я ощутил на лице его дуновение. Но чернильные волны встали стеной, и корабль сгинул в них. Через секунду перед Татьяной парила только ручка. Потом исчезла.

Все обвели глазами кабинет – ручки не было. В этот момент за дверью раздался короткий визг секретарши.

– Ой… – прошептала Таня, прикрыв рот рукой.

Дверь открылась, вошла секретарша и, запинаясь, спросила:

– Же-желаете кофе?

Встретив недоумённые взгляды, она указала пальцем на ручку, витавшую около её уха:

– Мне вот оно сказало, что надо бы предложить кофе…

Жиакомо тихо засмеялся, Киврин прыснул в кулак. От глаз Невструева побежали весёлые морщинки. Хунта неотрывно смотрел на Татьяну.

– Да, сделайте нам кофе, пожалуйста, – сказал директор. Секретарша попятилась, ручка осталась в кабинете. Подплыла к директору и зависла над его столом, покачиваясь в воздухе. Янус Полуэктович положил перед собой чистый лист. Ручка опустилась ниже, перо коснулось бумаги и начало выводить буквы. Директор, подняв бровь, следил, потом усмехнулся.

– Неплохо. Гаудеамус игитур[4 - Gaudeamus igitur – Будем веселиться (лат.) – начальные слова гимна студентов.]. Я подумал об этом тексте, верно.

Лист и ручка переместились на середину стола для заседаний. Теперь на бумаге стали появляться геометрические фигуры. Они сразу приобретали объём, откатывались с листа и ложились рядом, как небольшая композиция для упражнений по карандашному рисунку. Затем ручка начала довольно неплохо рисовать розу. И по мере того, как на листе появлялись контуры лепестков, они приподнимались из бумаги, словно цветок всплывал из неё. Послышался лёгкий розовый аромат.

– Достаточно, – резко сказал Хунта. Татьяна вздрогнула, исчезли фигуры и роза, ручка упала на бумагу. Но тут же взмыла и переместилась к хозяину.

– Извините, – прошептала Татьяна. Ручка аккуратно легла на стол перед Хунтой. Татьяна не смела взглянуть в сторону мрачного профессора.

– Ну что ж, по крайней мере, изобретательно, – холодно сказал Хунта, пряча ручку.

– По-моему, так очень весело, – смягчил его оценку Киврин. – Это ведь здорово, что, управляя всеми этими процессами, Татьяна Васильевна не теряет чувства юмора.

– И читает внешний мысленный слой, – прищурившись, заметил Жиакомо.

– Расскажите, какие исследования вы хотели бы провести? – в голосе Хунты по-прежнему был лёд.

– Меня интересует взаимодействие метафизических сил с живыми объектами, – ответила Татьяна.

– А точнее?

– Мне хотелось бы найти научное объяснение феномену биотоковой анестезии.

Хунта пожал плечами.

– Целительство? Не особо оригинально.

– Да п-почему же? – возразил Киврин. – У нас этим никто не занимается. Будет новое направление.

– Не вижу ничего нового. Это известно тысячи лет.

– Известно, но не объяснено, – сказал Жиакомо. – Теории расплывчаты и весьма противоречивы. Рассматривают частные случаи, но не дают общей картины. Там есть, над чем работать. И исторический материал огромный.

– Но зачем? – не унимался Хунта. – Успехи современной медицины уже давно превзошли возможности целителей.

– Позволь с тобой не согласиться. Это вообще явления разного порядка.

– Коллеги, дискуссию вы сможете продолжить позже, – остановил их директор. – Если у вас более нет вопросов к Татьяне Васильевне, давайте её отпустим. И вы тоже можете быть свободны, – обратился он к магистрам. – Благодарю вас, вы проделали большую педагогическую работу в столь сжатые сроки. Это замечательно.

Магистры встали. Витька бросил на Хунту неприязненный взгляд, но профессор и бровью не повёл. Татьяна вежливо попрощалась и вышла. Магистры вышли за ней, я – за ними. До тех пор, пока двери директорского кабинета не затворились за нами, корифеи не произнесли ни слова.

В коридоре магистры наконец выдохнули.

– Курить, – коротко предложил Витька.

– Однозначно, – согласился Роман.

– Немедленно, – поддержал Эдик.

– Ты же не куришь! – удивился я, но никто не обратил на это внимания. Мы вышли в курилку на лестницу. Татьяна пошла с нами.

Роман распахнул форточку, с улицы потянуло приятным свежим морозцем.

– Как вы, Татьяна свет Васильевна? – заботливо спросил Эдик, возведя вокруг Тани защитное поле от дыма.

– Всё хорошо, – быстро ответила она, но можно было заметить, что её слегка знобит.

– Не знаю, как вы, а я считаю, что у Хунты не только сердца, но и совести нет! – горячо заявил Витька. – Изувер. Он ведь вам мешал, Татьяна Васильевна!

– Нет, – удивлённо произнесла Таня. – Я не заметила. Мне кто-то помог на одной трансфигурации, но я не заметила кто.

– Точно не мы, – вздохнул Эдик. – Там такая стена стояла, что…

Он не нашёл подходящего сравнения и только рукой махнул. Все замолчали на полсигареты.

– Послушайте, – прервала наконец молчание Татьяна, – можно вас попросить об одном одолжении?

Магистры встрепенулись.

– Конечно.

– Разумеется.

– Для вас – что угодно, Татьяна Васильевна!

– Не зовите меня, пожалуйста, по отчеству, а то я чувствую себя какой-то старушкой. Я с вами полгода знакома и всё жду, когда вы это прекратите, но, видимо, вы очень хорошо воспитаны.

Магистры потеряли дар речи. Татьяна обвела их взглядом и недоумённо пожала плечиками.

– Так мы договорились?