Теорема любви

– Страннее не бывает, – подтвердил Эдик.

– Однако Невструев одобрил, – сообщил Витька.

– Эрго бибамус[5 - Ergo bibamus – итак, выпьем (лат.)], – подытожил Роман. Витька сотворил четвёртую рюмку для меня и разлил коньяк. Я неуверенно протянул ёмкость, рассчитывая чокнуться. Не поминки же.

Мы всё-таки чокнулись. Выпили. Молча поставили рюмки. И снова уставились на коньяк.

– Слушайте, но это действительно неожиданно, – сказал я, чтобы хоть как-то взбодрить магистров. – Мне показалось, что на том январском экзамене Хунта был совсем не в восторге.

– И тем не менее это даже не факт, а то, что есть на самом деле, – сказал Роман.

В целом я понимал, что так огорчало магистров. Работа Татьяны в другом отделе ограничивала возможности общения с ней, по крайней мере в рабочее время, а рабочее время в нашем институте могло занимать 24,5 часа в сутки. Но все «неурочки» были исключительно добровольными. В чуть более выгодном положении оказывался Корнеев – отдел Универсальных Превращений занимал правое крыло шестого этажа, а отдел Смысла Жизни находился на седьмом.

– Будем, – мрачно сказал Эдик. Мы присоединились.

– Но я всё равно не понимаю, что вас так огорчает, – сказал я, прожевав лимонную корку. – Ну, поработает она у смысловиков, подучится. Это же не навсегда.

– Что-то я не помню, чтобы кто-нибудь уходил от Хунты, – заметил Витька.

«А ведь верно, – подумал я. – На него жалуются, но из его отдела не переводятся. Интересно, почему?» Впрочем, из всех недостатков человеческих за профессором числились разве что повышенная вспыльчивость, слегка превышающий норму педантизм и неразборчивый почерк. Он был требователен к своим сотрудникам, но и к себе тоже. Всегда держал дистанцию, но это всё-таки лучше навязчивости Мерлина или вечного «мон шер» от Выбегаллы[6 - Как правильно пишется и звучит фамилия Амвросия Амбруазовича, точно не известно. В документах встречались оба варианта: с окончанием -о и с окончанием -а. Сам профессор возмущался, когда видел или слышал второй вариант. Но нельзя отрицать тот факт, что в речи сотрудники института всегда склоняли его фамилию. Я буду в этом тексте поступать так же. (Прим. А.И.Привалова)]. Был неразговорчив, а когда говорил, то нередко выражался столь витиевато, что чтобы отличить его язвительное замечание от комплимента, требовалась специальная подготовка. Однажды смысловики решили извлечь из своих филологических мучений хоть какую-то пользу и выпустили к 1 апреля «Краткий толковый словарь хунтовщины». Машинописное издание мгновенно разлетелось по институту и стало настольной книгой для желающих вербально уничтожить оппонента. А сотрудники отдела Абсолютного Знания даже включили ссылки на этот словарь в опубликованную статью о совершенной непостижимости истинного смысла слов. Надо отдать должное чувству юмора профессора – он написал на словарь рецензию, но чтобы понять её, требовался уже не краткий, а полный словарь. Как учёный Хунта был безупречен. Безупречность вообще была его кредо.

– Меня терзает одна мысль, – прервал мои размышления Эдик. – Я подозреваю, что Хунта взял её не просто так. Не исключено, что он собирается использовать её…

– Что?! – разом подскочили мы.

– Да подождите, дайте договорить! Использовать её в своих исследованиях. Она ведь необыкновенный человек. Чистая душа.

– Добрая, – согласился Витька.

– Бескорыстная, – подтвердил Роман.

– Наивная.

– Честная.

– Идеальная модель, – закончил Эдик. – Вы понимаете, в какие темы её можно включить, сколько экспериментов на ней можно поставить?

– И несть им числа, – пробормотал Роман.

– Не позволю! – грохнул кулаком по столу Витька. – Завтра же пойду к Невструеву…

– И что? – остановил его Роман. – Что ты ему скажешь? Наши домыслы и предположения? Фактов-то нет.

– Значит, надо их собрать!

– А собрать – значит сначала допустить, – сказал Эдик.

– Никто не поверит тебе, Виктор Павлович По-Уши-Влюблённый, – вздохнул Роман. – Скажут, что свихнулся от ревности.

Выпив ещё по одной, магистры всё-таки собрались и разработали план действий. Поскольку их занятия с Татьяной никто не отменял, было решено их продолжать и не пропускать и не переносить ни одного. Каждый день надлежало узнавать у Татьяны, чем её нагружают смысловики. Витька взялся выяснить, над чем конкретно сейчас работают в отделе Хунты и нет ли в разработке потенциально опасных тем. Мне было поручено следить за заявками от смысловиков и при малейшем намёке на расчёт чего-то светлого и чистого немедленно сообщать в штаб. Ну и танцы, конечно, решено было продолжать с удвоенной энергией.

Прошла неделя, за ней другая. Опасения магистров казались совершенно надуманными. Татьяна выглядела весёлой. Свободного времени у неё, конечно, поубавилось, но она не унывала. В отделе ей дали не особо обременительное задание на обработку результатов, она спокойно им занималась, ей помогали. Она говорила, что ей очень интересно, что исследования смысловиков идут на стыках психологии, социологии, философии, истории и даже лингвистики, и при этом есть масса возможностей для постановки экспериментов и создания моделей.

Хунту за это время она видела лишь однажды. Он ненадолго зашёл в лабораторию, с Татьяной не общался, только спросил завлаба, успевает ли она сдать свою часть работы к сроку. Она успевала.

Магистры приободрились. За окнами зазвенела капель, и солнце надежды снова светило всем. Но чем решительней наступала весна, тем яснее становилось, что Татьяна склоняется наконец сделать выбор.

Танцевальному клубу наскучили дворцовые реверансы, и Терпсихоров охотно отступил, освободив место национальным ритмам. Особый интерес вызвали латиноамериканские танцы, и Татьяна начала разучивать с группой сальсу, румбу и ча-ча-ча. Девушки занялись пошивом костюмов. Для Дёмина была подготовлена отмазка про «зажигательные танцы свободолюбивых жителей бедных окраин Рио-де-Жанейро», где (шёпотом добавлял Корнеев) «все ходят в белых штанах».

Латиноамериканские ритмы лучше всего давались Роману. И Татьяна всё чаще выбирала его, когда надо было показывать парные движения. Румба была освоена наполовину, когда Роман рискнул пригласить Татьяну в кино. Она мило улыбнулась и согласилась. Паритет рухнул. Витька и Эдик вздохнули и отступили.

Завкадрами знал, что теперь танцевальный клуб собирается чуть ли не каждый вечер. Именно это обстоятельство и было заявлено, когда он в категоричной форме намекнул Терпсихорову, что пора продемонстрировать результаты культмассовой работы. Филидор Жоржевич вздохнул и попросил Таню подготовить программу отчётного концерта.

Концерт был назначен на последнюю неделю апреля. Танцоры репетировали каждую свободную минуту, не обращая внимания на косые взгляды коллег. Приплясывали в курилках и в очереди в столовой. Дискутировали в первой и третьей позициях. Боком скакали по коридорам. Грациозно скользили по лабораториям среди столов и приборов. Я лично наблюдал, как Корнеев, сидя за пишущей машинкой, верхней частью тела печатал, а ногами выделывал какие-то па. Отдел Линейного Счастья, среди сотрудников которого было много участников клуба, и вовсе стал походить на бродвейский мюзикл больше, чем на научно-исследовательское подразделение, благо Киврин был не против. Девушки метались между лабораториями, танцполом и швейными машинками. В лабораториях и у швейных машинок всё чаще оказывались дубли. В помещении клуба танцев ночами напролёт горел свет. Директор терпеливо закрывал на это глаза и с улыбкой слушал ворчания Камноедова про перерасход дармовой электроэнергии и протёртый паркет. Сашка Дрозд рисовал афишу.

Наконец назначенный вечер настал. Терпсихоров хотел провести концерт скромно, в помещении клуба. Но завкадрами настоял на большом актовом зале. Сцена оказалась мала для танцев и решили перевернуть всё с ног на голову. Из актового зала вынесли большую часть стульев, а из оставшихся устроили места для пары десятков зрителей на сцене. Ещё было примерно столько же мест вдоль стен. Собственно, большого наплыва желающих посмотреть и не ожидалось, но Дёмин лееял мечту заманить хоть ненадолго директора, чтоб отчитаться о выполнении.

К семи часам вечера танцоры сбежали из лабораторий. К восьми начала собираться публика. В основном это была молодёжь. Те, кто дружил или соседствовал с танцорами, пришли их поддержать. Я пришёл из-за Стеллы, занял условно сидячее место на краю сцены и приготовился фотографировать для стенгазеты.

В восемь Терпсихоров хотел начать, но Кербер Псоевич попросил обождать и исчез. Зрители сначала перешёптывались, потом и вовсе завели разговоры в полный голос, поэтому когда Дёмин вернулся, в зале стоял довольно значительный шум. Но он мгновенно стих – за Дёминым в зал вошёл директор. Завкадрами таки добился своего и оторвал уважаемого Януса Полуэктовича от дел. Псоевич зарезервировал для директора место на сцене, но Невструев категоричным жестом отказался и расположился у стены. Дёмину пришлось сесть рядом. Концерт начался.

Зазвучала плавная неспешная мелодия менуэта, на свободное пространство чинно вышли старшие и младшие научные сотрудники и сотрудницы в париках и костюмах XVII века. Их наградили неуверенными аплодисментами. Среди зрителей прокатился шепоток, что столь оригинальная нудятина, безусловно, возьмёт на всесоюзном конкурсе первый приз с конца.

Но это было только начало. Следующим номером несколько пар исполнили уже гораздо более подвижную мазурку. Я отметил, что Эдику очень идёт костюм гусара. Затем в вальсе я увидел, как вполне уверенно танцует с Татьяной Роман. А после этих благородных танцев, от которых веяло старинными духами и восковыми свечами, программу взорвал весёлый хоровод в ярких сарафанах и Витька, лихо крутивший на обоих плечах, как на карусели, двух визжащих лаборанток. А потом предсказуемые в своём ускорении сиртаки после первой быстрой части вдруг интернационально-дерзко превратились в хава нагила. Это был первый инфаркт Кербера Псоевича, но, увидев, что Невструев после столь неожиданной смены мелодии только улыбнулся, завкадрами тоже натянул на лицо благодушную улыбку: мол, дети неразумные, пусть побалуются. Зрители притопывали и прихлопывали в такт. Этот номер сорвал такую овацию, что казалось, вылетят стёкла.

Наверное, танцы научных сотрудников, наскоро разученные за три месяца, были далеки от совершенства, но всё компенсировалось неподдельным энтузиазмом и искренними улыбками, не сходившими с лиц танцоров. А говорят, что улыбаться танцуя – это уже мастерство.

Был объявлен небольшой антракт, зрители зашептались, выясняя, что ещё из программы не было продемонстрировано. И тут на танцпол вышли девушки в костюмах латины. Одесную директора Дёмин уронил челюсть. Это был второй инфаркт завкадрами за вечер. Он явно не так представлял себе бедные окраины Рио-де-Жанейро, хотя девушки потратили на каждое платье раз в десять больше материи, чем тратят за океаном. Дрозд нажал кнопку на магнитофоне, и жгучие ритмы наполнили зал. Если не ошибаюсь, девушки исполняли ча-ча-ча. Когда казалось, что номер уже закончен, в зал влетели Татьяна и Роман. Девушки расступились, не прекращая танцевать, а в центре пара начала горячую самбу. Танец был энергичным и потому коротким, но впечатление произвёл сногсшибательное. Музыка кончилась. Татьяна, Роман и девушки застыли в грациозных позах, тяжело дыша. На их лицах блестел пот.

Прошла секунда, другая, третья. Зрители не знали, что делать. Роман сильнее сжал руку Татьяны. Стоять дольше не имело смысла. И тут в тишине раздались тихие хлопки. Директор, спокойно улыбаясь, аплодировал танцорам. И зал взорвался. Все бросились поздравлять ребят с невиданным успехом. Под этот шум никто не заметил, как ушёл Невструев, сбежал, вытирая пот со лба, Дёмин и испарился Терпсихоров. А собственно, что ещё им тут было делать?

Я не был свидетелем многих событий, описанных далее, и передаю их по тем скудным и неохотным рассказам, которыми делились их участники. Многое мне пришлось додумать и досочинить. Возможно, многое из этого многого было совсем не так, но Татьяна Васильевна читала мою рукопись и согласилась, что так тоже могло бы быть.

На следующий день после концерта число участников клуба танцев удвоилось. Татьяна, смеясь, записывала всех и договаривалась, когда какая группа будет заниматься. Потом все разошлись. Татьяна задержалась – надо было всё закрыть и сдать ключи. Роман побежал в лабораторию, они условились встретиться у входа через четверть часа.

Таня уже погасила свет, как вдруг услышала в коридоре тихие шаги. По спине пробежал неприятный холодок. Она испуганно щёлкнула выключателем, и лампы снова зажглись.

– Простите, что напугал вас, Татьяна Васильевна, – голос профессора Хунты отозвался в углах низким эхом.

– Да, я не ожидала… – пробормотала Татьяна.

– Янус Полуэктович рассказал мне о вашем вчерашнем успехе и пожурил, что я не почтил сие мероприятие должным вниманием. Я хотел поздравить вас сегодня. Но днём не застал в лаборатории.

Татьяна покраснела.

– Я была там…

– Не сомневаюсь. Я заходил всего один раз, мы просто разминулись. Вы прекрасно справляетесь с работой, мне не в чем вас упрекнуть.