Дожить до рассвета

– Правосудье, – подсказал Рафаэль.

– Вот оно самое. Раскаивалось в…

– Нет, погоди. Произнеси правильно.

Я подняла глаза в потолок и вздохнула. Вот уже который день шли мои уроки английского, заплетак языкался, а Шекспир то и дело ворочался в гробу. Впрочем, мое заявление об участи драматурга старшие оспорили: душа, по крайней мере, чувствовала себя прекрасно. Не сказать, что это как-то придавало сил, но учить было нужно и оставалось только завидовать терпению опекунов. Легко им говорить! Наизусть эти стишки выучили.

Начался уже четвертый месяц, а до самостоятельного и независимого члена общества, который мог бы, например, в одиночку ходить в магазин, готовить и пользоваться стиральной машиной, мне еще предстояло дорасти. Из успехов – ноги уже почти не цеплялись одна за другую, хотя Рафаэль периодически подхватывал меня на лестнице за секунду до. Подчерк тоже стал более разборчивым, палочки уже можно было отличить от кружочков, и я пристрастилась переписывать ноты для Азара. Один раз даже решила сочинить свою мелодию, начертила такие же значки, расставила их по всему листу и оставила подарок на рояле. Музыкант почему-то посмеялся и играть не стал.

Потолок не подарил особого сочувствия. Взгляд вернулся в книгу. Буквы тонули и растекались по залитой солнцем странице, мысли и вовсе залегли на пустынном дне сознания без всякой надежды всплыть на поверхность.

– Пра-во-су-дье, – прочитала я по слогам. – Раскаивалось в том.

– Хорошо сказано, – заметил Азар. Все это время он дремал, положив голову на колени Рафаэля, только изредка поправляя произношение. – С чего люди вообще взялись судить других, когда у каждого как минимум одна своя правда? О каком правосудии может идти речь, когда среди них нет единого эталона? Да даже мы просто ведем людей, их историю и судьбы по определенному пути, подталкивая на нужные по замыслу поступки и решения. И никто ведь с полной уверенностью не может заявить правильно оно или нет. Это просто жизнь, такая, какая есть.

– Ты же знаешь, многим тяжело жить без четко обозначенных законов. С ними спокойно и понятно. Можно обосновать поступки и эмоции на основе общепринятых принципов морали. Например, сказать, что сердишься на человека потому, что он поступил «плохо», а не потому, что тот совершил нечто противоречащее ожиданиям и установкам.

– Но есть же люди, которые поступают плохо даже по общим нормам и их оправдывают, – не поняла я.

– Любое имя можно очистить, если подобрать правильную щетку – сказал Рафаэль. – К тому же, чаще всего выбирают ту правду, которая удобна. А удобнее всего – не решать.

– По крайней мере самостоятельно. Приятно, наверное, когда не нужно думать самому. Когда тебя направляет некий лидер, как мама ведет за ручку в детский сад. И неважно куда, остальные тоже идут, значит там хорошо.

Клуб философов распался под пронзительную телефонную трель. Я подала трубку старшим.

– Слушаю … Чт. Куда? … Я занят! – рявкнул Азар и отбросил мобильник с таким отвращением, будто это был ядовитый паук.

– Требуют? – спросил Рафаэль.

– Не обращай внимания. Без меня разберутся, – Азар осторожно положил голову ему на плечо, закрыл глаза и тихо попросил: – Почитайте ещё.

Почитать не удалось – на этот раз позвонили Рафаэлю. Тот ответил, выслушал и, не сказав ни слова, сбросил.

– Ази?

– Хм?

– Видимо, не разберутся.

– И до тебя докопались?

– Это Вельзевул, – Рафаэль задумчиво вертел телефон между средним и большим пальцами. – Она со мной редко общается. И ещё реже обращается по имени.

Азар болезненно скривился. Я неловко коснулась плеч опекунов, закрыла книжку и встала.

– Пойду на учебу. Буду дома к вечеру. Как думаете, успеете вернуться?

– Боюсь, нет. Но очень постараемся. Возьми ключи, на всякий случай.

После занятий я спустилась в библиотеку, поджидая Катю. Наши дома оказались довольно близко друг ко другу, так что мы то и дело сталкивались на улице. Сестра подметила, что вокруг меня никогда не собиралось компании и предложила ходить вместе, чтобы «ты, мелочь, не потерялась».

Местечко тут было приятное. Настоящий город с небоскребами шкафов, где ютились тихие обитатели – книги. Те, которые спрятали в переплете целые фабрики Steinway & Sons и Mengaschini, а из-за персонажей страдают деревья и офисные работники. И те, что в свое время украли читательскую душу и навсегда заточили ее меж особенно проникновенных строк, подчёркнутых карандашом и заклеенных цветной закладкой. Пылились и сборники стихов, где за лепестками роз, грязью гроз и пролитой с любовью кровью толком не разглядишь мысль. А также карты, документы, учебники. Один из них – «Краткая история Братства: от племенных шаманов до Шведской унии. Том первый», – расположился со мной на кушетке.

Оказалось, быть вактаре не так уж и приятно. Участь волшебников из мультиков была приятнее хотя бы тем, что они способны колдовать направо и налево огненные шары, когда только вздумается. Даже придворные в моем королевстве могли в любой момент сдвинуть вещь с места, не касаясь оною или сотворить еще какой-нибудь примитивный трюк. Здесь такие вольности не прокатят. Каждый шаг вактаре контролируется Братством и должен служить, как и упомянул Гавриил, во благо. Непонятно только чье.

Некоторые формулы и вовсе работают только на листе. Но так как долго держаться там тяжело, особенно начинающим, а тренироваться необходимо, был заключен договор с вэкстами, согласно которому ученики могли посещать так называемые зоны, где граница между слоями истощилась.

Вот отсюда стоило начать записывать. Я вытряхнула содержимое сумки в поисках чистого кусочка бумаги, вынула из-за уха, как носила теперь по примеру Рафаэля, огрызок карандаша и принялась конспектировать. «Документ о сотрудничестве с хранителями зон был подписан в … г. до Р. Х. на территории современной Швеции. В каждой стране локализации они назывались по-разному. Так, к примеру, у кельтов вактаре отправляются в сиды, у славян в навь, у арабов в ахират, и т.д. При входе необходимо предъявить пропуск – хальсбанд…».

Дочитать о подобном явлении я не успела – чьи-то ладони закрыли мне глаза. У Кати наконец закончились практики. Оставив книги на столе, мы поспешили к выходу. Сторож уже почти запер дверь. Увидев нас, он засопел, но выпустил на волю и скрылся в коридоре.

Парк пожелтел от закатного солнца. Теплый ветер играл с волосами, трепал алые флажки на фонарных столбах, шумели листьями кудрявые кроны каштанов. Я провожала глазами разномастных прохожих и краем уха слушала рецензию подруги на Собратьев.

– …Ромка вообще молодец. Он и с подмастерьем главного магистра дружбу водит, и со старшим там каким-то знается, и вообще. Вот познакомишься с ним – увидишь. У нас пока как бы ничего серьезного. Так, гуляем, все дела. Но, если тебя к нему на пару возьмут, то будешь моим личным шпионом. А что? Константин Сергеевич наставник классный. Сама надеялась, что буду с ним учится, но потом меня забрала Анна Юрьевна. А я теперь даже рада. Прикольная женщина. Не ругается почти, так, нудит иногда. Знает, как жестко приходится подмастерьям и без блевотного препода, вроде Хальпарена. Говорят, он наполовину леший. А как по мне, так наполовину олень. Может возраст сказывается, нет для него ничего современней, чем древние саги и руны

– третья сотка скоро, вроде как. Профессионал, конечно, тут не спорю. Его из Скандинавского Братства изгнали, баллы скинули, а он еще полторы тысячи с нуля набрал. Че там стряслось, правда, не знаю, но на ушко нашептали, что с ученицей был инцидент. Девки, сама знаешь, на что думают, но чет не особо верится. Проще выжить в схватке с ранаре, чем подобрать ключи к его сердечку…

– Ключи! – я закрыла глаза и потерла переносицу, презирая все миры от тройки до тысячи (возможность существования последних волновала в последнюю очередь).

– Вот только не говори, что ты их забыла.

– Тогда наслаждайся тишиной.

– А дома никого? – она выслушала обещанную тишину. – Слушай, может этот пень еще не ушел? Попросим пропустить, вряд ли ты первая растяпа в истории Братства.

Мы вернулись к будке и постучали. То ли сторож уже ушел, то ли старательно игнорировал назойливых подмастерий. Катя со злости пнула ворота. Те, извиняясь, взвизгнули и поддались. Мы переглянулись. Значит, успели вовремя.

Двор пустовал. Мрак коридора встретил нас довольно равнодушно. Шум фонтана разбавлял напряженную тишину, а вот птицы умолкли. Катя то и дело оглядывалась по сторонам, цепляясь за мой рукав после каждого шороха. Когда мы дошли до врат в мир знаний, она уже почти повисла у меня на локте.

– Ты чего, темноты боишься?

– Во-первых, не боюсь, во-вторых не ее, а того, что может быть в ней. Заметила, что птицы не поют?

– Ну, деревья, по крайней мере, растут. И мы плечом к плечу… а у певцов антракт сейчас, наверное. Ночь все-таки, – я дернула ручку, но у дверей сегодня случилась незапланированная забастовка. – Запер, зараза.

– Ага, соловьям – привет. Ночь у них. А, Навь с вами! Дай эту дрянь сюда. Сильная и независимая женщина разберется.

Сильная и независимая женщина принялась дергать дверь. После пары неудачных попыток она вытащила из прически шпильку и принялась тыкать ею в скважину. Спустя еще десяток минут мучений, независимая женщина закатала джинсы и сняла с крепления на голени маленький ножик, которым принялась ковырять проем, выслушивая мои неуклюжие советы в поддержку морального духа.

Но даже эти старания оказались тщетны. Я не выдержала и тоже стала ковырять замок, уже представляя прелестную ночевку на улице и дальнейшей встречи с кем-нибудь из знакомых того старика в форме, когда Катя внезапно перехватила мою руку.

– Стой! Идея есть. Ты помнишь на каком столе вещи оставила?

– Ну, возле шкафа в углу, секция там про…

– Короче, – перебила она, – стой тут и не дергайся. Попробую зайти через лист, все забрать и назад. Это пара минут буквально.

Катя отпустила меня, отступила в сторону, прищурилась и повела рукой по воздуху. Потом, будто уловив невидимую ниточку, сжала кулак, шагнула вперед и исчезла. Удивляться уже давно было нечему. Оставалось только ждать в гордом одиночестве, рассматривая двор сквозь пока незакрытые окна. Угольки костра на горизонте тлели все с меньшей и меньшей уверенностью. Где-то вдалеке ворчали моторы автомобилей. Уставшие за день глаза произвольно закрылись, оставив сознанию только едва уловимый терпкий запах скошенной травы.