Солитариус. Книга первая

– Хорошо.

Сделав музыку погромче, мы ушли на кухню готовить обед. Изи хотела потушить мясо с овощами, но нужно было ждать, пока оно разморозится, и я предложил сварить пельмени, а мясо оставить на вечер. Так мы и сделали. В ожидании пельменей я рассказал жене о здешних научных достижениях.

– Кстати, кинотеатр тоже работает на аккумуляторах, – кивнул я в сторону гостиной. – Здесь вообще нет проводов.

– Ничего себе, – удивилась она и принялась осматривать заднюю часть холодильника, видимо, в поисках розетки. – Я и не заметила. Смотри-ка, и правда… Но ведь аккумуляторы нужно заряжать?

– Насколько я понял, нет. Хотя не знаю, я особо не вникал в детали.

– Да, чудеса… – восхищённо произнесла Изи, поворачиваясь ко мне, и задумчиво добавила: – Но как же ты будешь слушать музыку, если я привезу тебе плеер – его же надо заряжать, а розеток здесь нет…

– Хм, об этом я и не подумал.

– Если только… тебе разрешат приходить сюда и заряжать через USB на кинотеатре… Или будешь отдавать, чтоб тебе зарядили. В любом случае придётся разговаривать с твоей… Пока-Ещё-Златовлаской. Надеюсь, ножницы и бритва помогут ей принять правильное решение.

– Какие мы грозные… – улыбнулся я.

Пообедав, мы вернулись в гостиную. Изи выключила музыку и уже хотела включить какой-то фильм, но я её остановил.

– Давай сперва поговорим, а потом посмотрим. Я ведь ничего о тебе не знаю. Например, кто твой любимый поэт?

Она подошла (я полулежал на длинном мягком диване, откинув голову на спинку) и села ко мне на колени. Я обнял её за талию.

– Мой любимый поэт – это ты, – ласково шепнула она, обвивая руками мою шею.

– Ну это понятно. А кроме меня?

– Понятно? Да, сударь, скромность явно не входит в число ваших достоинств.

– Скромность – это достоинство рабов.

– Ну, мы все немножко рабы. Рабы собственных тел.

– Пожалуй. Но не все – рабы чужих мнений. А скромность – это преклонение перед чужими мнениями. С другой стороны, нет большой разницы между скромным ничтожеством и нескромным ничтожеством. Червяк неподвижный или червяк извивающийся – какая разница?

– А есть разница между скромным гением и нескромным?

– Скромных гениев не бывает. Скромность может быть мерой предосторожности, однако это не природная скромность. Но вообще-то мы говорили о поэтах, госпожа философ.

– Сам такой, – показала она мне язык и задумалась. – Любимый поэт… Даже не знаю. Пушкин мне не нравится, Есенин – уж простите – тоже не особо, Маяковского поэтом можно назвать с трудом. Цветаева мне нравится, Волошин, кстати, это ты мне дал его почитать, нравится кое-что у Блока, кое-что у Бродского, Высоцкий… кто у нас ещё есть… немножко Шекспир, Гёте, Рембо. Любимого, пожалуй, и нет.

– А почему Маяковский не поэт?

– Ну, мне кажется, что поэт должен держаться в стороне от всяких идеологий, тем более от выкрикивания лозунгов. Поэт – это не рупор революции или государства, не глас народа, скорее он – глас вопиющего в пустыне. Вот моё дилетантское мнение. Ну а вообще… Не так уж много стихов я прочитала. Больше прозу люблю.

– И рэп, да?

– Не выдумывай. Это ты любил его слушать.

– Я?! Не может быть! – схватился я за голову. – Не мог я его слушать!

– Слушал-слушал, – безжалостно улыбаясь, сказала Изи. – И тебе даже нравилось.

– Да, теперь понятно, почему накрылся мой мозг… Так вот что от меня скрывали… Тебе смешно, а мне теперь терзайся. Какой кошмар… Кошмарней правды нет! Вот ведь, аж стихами с горя заговорил… Ладно, как-нибудь переживём. А что насчёт прозы? Что тебе нравится?

– Много чего, так сразу всё и не вспомнишь. Булгаков, Чехов, Тургенев, Мопассан, Драйзер, Хэмингуэй…

– Достоевский…

– Нет, Достоевский мне категорически не нравится. У него нет ни одного нормального героя: все они либо гнилые, либо больные на голову и вызывают отвращение или жалость. Обычно ведь как бывает: каков автор, таковы и персонажи. Если и есть у Достоевского нормальные герои, то они играют вторые роли, как, например, Разумихин из "Преступления и наказания". А названия? Ты только вдумайся: "Униженные и оскорблённые", "Идиот", "Бесы", "Бедные люди"… Я всегда удивлялась, почему Достоевский так популярен. Как-то не хочется думать, что читатели видят в его книгах себя, ведь если это так, значит, мы живём в отвратительном мире… Между прочим, ты был со мной согласен.

– Правда? Что ж, дай подумать… Пожалуй, я и сейчас склонен согласиться. Тем не менее у него много интересных мыслей.

– Неужели? – насмешливо сказала Изи. – Ну, может, и так, только он их отвергает как ложные мысли, а во главу угла ставит христианство весьма специфического толка. Ты разве не понял, что он хотел сказать? Бог больше всего любит подонков, преступников, страдальцев, кого угодно, только не здоровых во всех отношениях людей. Нет, говори что хочешь, а он был душевнобольным, помешанным, хотя это и не мешало ему писать книги.

– Ты – атеистка?

– Помнишь у Ницше: "Я бы поверил только в такого бога, который умел бы танцевать"? Но умение – это одно, а желание – совсем другое. Поэтому я сказала бы иначе: только в такого бога, который любилбы танцевать. А все эти до смешного серьёзные боги любят только запрещать, причём запрещать всё то, что свойственно человеку от рождения. Ну не бред ли… Нет, такие боги мне не по душе, да и вообще жизнь прекрасна и без всяких богов.

– Бо?льшая часть человечества думает иначе.

– Плевать мне, что думает человечество, особенно та его часть, которая называет себя рабами божьими. Рабы божьи… Разве после этого их можно уважать? – нахмурилась Изи.

– Ты же сама сказала, что все мы немножко рабы.

– Я говорила о другом. О том, что наше сознание подчинено нашему телу. Не сознание управляет телом, а наоборот. Например, голод может перевернуть сознание. Или физическая боль. Или болезнь. Да, сознание тоже часть тела, но часть подчинённая. А наше "Я" – это именно сознание, а не всё тело. Когда мы так или иначе теряем сознание, мы теряем и наше "Я", но тело не теряется, оно продолжает функционировать.

– А ваше "Я", сударыня, не желает ли потеряться в кущах блаженства?

– С вами, сударь, моё "Я" готово потеряться где угодно.

После возвращения из кущей блаженства мы включили кино. Название я прослушал, так как в этот момент смотрел на Изи и терял своё "Я" в блаженстве иного рода, нежели то, из которого мы только что вернулись. Я бы смотрел на неё вместо фильма, но она почувствовала мой взгляд, улыбнулась и сказала:

– Всё, на что слишком долго смотришь, в конце концов надоедает, будь это даже великолепнейший вид. А я не хочу надоедать тебе раньше времени, у нас впереди целая жизнь.

– Сомневаюсь, что ты мне надоешь.

– Кто знает… А теперь давай смотреть фильм. Я так долго искала что-нибудь, что могло бы тебе понравиться, а ты и смотреть не хочешь.

– Смотрим.

После фильма, который оставил не очень хорошее впечатление у нас обоих, Изи захотела прогуляться по Солитариусу, тем более «погода такая хорошая, зачем сидеть в четырёх стенах, я по лесу лет сто не гуляла, заодно покажешь свою комнату». Она переоделась в светло-зеленое шёлковое платье, собрала волосы в роскошный высокий хвост, и мы вышли.

– Кстати, забыл спросить: ты прилетела сюда на аэромобиле?

– Сначала на вертолёте. Здесь неподалёку есть маленький аэродром, а оттуда – да, на аэромобиле.

– Ну и как?