Солитариус. Книга первая

– Тогда уж не над нами, а надо мной. Насколько я знаю, она никому не говорила об этом, кроме меня.

– Вот как? С чего бы такая честь? – подозрительно посмотрела на меня Изи.

– Понятия не имею, не смотри на меня так, – я улыбнулся. – Не думаю, что она шутила. Нет, милая, здесь творится что-то странное…

– По-моему, ты слишком много думаешь. Когда много думаешь, всегда кажется, что что-то не так.

– Может быть. Но я перестану думать, только когда выйду отсюда. Она хотя бы примерно говорила, сколько ещё мне придётся тут проторчать?

– Милый… – у неё на лице вновь появилось виноватое выражение.

– Скажи мне, Изи. Обещаю не злиться.

Она вздохнула.

– Хорошо. Только не говори ей, что я тебе сказала, я дала ей слово молчать.

– Не скажу.

– Минимум четыре месяца. Если за это время приступов не будет, тебя выпишут.

– Четыре месяца… – я почувствовал, как во мне закипает злость.

Видимо, это отразилось на моём лице, потому что Изи быстро заворковала:

– Милый, я буду навещать тебя два раза в месяц, хочешь? Время пролетит мгновенно, ты и не заметишь. Ты только, пожалуйста, не волнуйся и не перегружай мозг и…

– Почему? – перебил я её, стараясь говорить спокойно.

– Что почему? – робко переспросила она.

– Почему я не должен перегружать мозг? Почему моё прошлое так действует на него? Да у меня этих "почему" знаешь сколько!

– Я понимаю, – почти шёпотом ответила Изи.

Воцарилось молчание. Я смотрел в окно, за которым уже смеркалось, и думал о том, удастся ли мне выдержать четыре месяца полной неизвестности. А что мне остаётся? Выбора нет. Да и не такой уж большой срок… Лишь бы не было приступа, иначе всё начнётся заново. Может, плюнуть и пустить всё на самотёк? Изи права: я слишком много думаю. Но чем заниматься эти четыре месяца? И кстати…

– Почему именно четыре месяца, а не три или пять? – повернулся я к жене.

– Я тоже задала ей этот вопрос, – слабо улыбнулась она. – Она считает, что приступы случаются каждые четыре месяца, ну, плюс-минус несколько дней. Говорит, что это уже точно известно. То есть они могут случаться и чаще, но если прошло четыре месяца и приступов не было, то, скорее всего, их уже не будет никогда. Вроде бы именно за такое время восстанавливается участок мозга, отвечающий за… эм-м-м… за что-то там. Короче говоря, суть в том, что через четыре месяца тебе можно будет всё рассказать. Только не сразу, а постепенно. Раньше нельзя, мозг может не выдержать.

– Вот это меня беспокоит больше всего. Что такого страшного в моём прошлом? Ты можешь хотя бы намекнуть?

Изи опустила взгляд и тихо ответила:

– Нет, я не могу говорить о прошлом. Но с чего ты взял, что оно такое уж страшное?

– Как это с чего? То есть… Зачем тогда скрывать от меня всё? Ладно, – снова начиная злиться, сказал я. – Каждые четыре месяца… Что-то не сходится. У меня было три приступа, а нахожусь я здесь девять месяцев.

– Так первый приступ у тебя случился через месяц после того, как ты оказался здесь. Это было в ноябре. Из-за того, что тебе всё рассказали. Второй – в марте, третий – неделю назад.

– Ясно, – стараясь успокоиться, ответил я. – Скажи, почему ты не приехала раньше? Столько времени прошло…

Она виновато улыбнулась.

– Я приезжала в октябре: нужно было обсудить условия твоего пребывания здесь. Именно тогда я и настояла на том, чтобы всё тебе рассказать.

– Так, а что тебе мешало приехать ещё хотя бы раз?

– Работа. Это вам здесь не нужно ни о чём беспокоиться, – явно обиженная моим тоном сказала Изи. – В октябре мне дали несколько выходных, поэтому я смогла приехать. Потом мне удалось отпроситься только в марте, но я позвонила этому вашему Гиппократу, и он сказал, что ты плохо себя чувствуешь и встречу придётся перенести. А сейчас я нашла другую работу, которая позволит мне видеться с тобой два раза в месяц, если, конечно, ты этого хочешь.

– Конечно хочу. Ладно, – вздохнул я. – Где ты работаешь, наверное, спрашивать бессмысленно?

– Ага.

– Мои родители живы? Кстати, сколько мне лет? Или это тоже секретная информация?

– Твои родители умерли. Уже давно, – Изи тоже вздохнула, немного помолчала и продолжила: – Тебе – тридцать один.

– Что ж… Ладно, вопросов больше нет.

Вопросы, конечно, были, но я видел, что Изи тяжело на них отвечать, и решил больше её не мучить.

– Слава богу… И чем же мы теперь займёмся, товарищ следователь? – недвусмысленно улыбаясь, спросила она.

– Жизнью.

Глава 15

Время подобно женщине или тщеславному человеку: оно мстит тем, кто его не замечает. Только я начал узнавать Изи и всё сильнее в неё влюбляться, как настала пора прощаться, и ощущение счастья – а я, без всякого преувеличения, был счастлив как никогда – сменилось сначала лёгкой грустью, а позже, когда я в одиночестве шагал в коттедж, – полной опустошённостью. Счастье – это всегда зависимость. Можно ли быть счастливым в одиночестве? Весьма сомнительно. Самодостаточность, которая порой приходит с одиночеством, а иногда – быть может, даже чаще – является его причиной – это не синоним счастья, скорее его антоним, как и одиночество: достаточно просто вникнуть в само слово "счастье" и не путать одиночество с уединением.

Но в воскресенье я ни о чём таком не думал, да и вообще мало о чём думал. Даже подозрительность по отношению к Солитариусу и желание всё узнать потонули в неожиданно охватившем меня чувстве умиротворения или, говоря как подобает поэту, необузданный океан вопросов, тревог и сомнений, ещё в субботу бушевавший во мне, внезапно испарился, а на его месте образовалось почти неподвижное зеркальное озеро, надёжно – как мне казалось – защищённое от ветра перемен дебрями безмыслия, в которых, на мой затуманенный любовью взгляд, не водилось хищных зверей, только сладкоголосые соловьи изливали на мир свою благодарность. В общем, вся прошлая неделя с её событиями и открытиями даже в подмётки не годилась этому тихому воскресенью, лишённому всяких событий, если не считать того, что происходило у меня внутри. Не знаю, чувствовала ли Изи то же, что и я, но её сияющие временами глаза давали мне повод предположить, что да.

Мы много разговаривали, почти не касаясь "запретных" тем, а когда это случалось, я, видя, что жена меняется в лице, переводил всё в шутку, и это не стоило мне никаких усилий. Почему я отказался от попыток что-то узнать? Сложно сказать. Это случилось спонтанно, бессознательно, как будто что-то щёлкнуло во мне, и я полностью доверился Изи.

Изи была отличным собеседником и могла поддержать практически любой разговор. Правда, иногда она притворялась легкомысленной и глупой, но это у неё получалось плохо. Не то чтобы она была чересчур серьёзно настроена или чем-то обеспокоена – нет, просто всё в ней говорило о незаурядном уме.

Я прочёл ей несколько стихов, написанных мной на этой неделе, и её весёлый взгляд стал задумчивым и печальным – точно так же она смотрела на меня, когда мы только увидели друг друга.

Потом мы слушали музыку и смотрели кино – и то, и другое было у Изи на флэшке – в гостиной, где стоял домашний кинотеатр. Оказалось, что моя любимая группа – Pink Floyd, во что я поверил не сразу, потому что первые несколько песен мне не очень понравились, но Изи сказала, что специально включила альбом, от которого я раньше был не в восторге, чтобы проверить, изменился мой вкус или нет, и поставила другой, более мелодичный, и он пришёлся мне по душе.

– Жаль, что у нас негде послушать музыку, – сказал я ей. – Даже немного удивительно, что они не подумали об этом. Хотя… Я и сам об этом не думал.

– Хочешь, я привезу тебе плеер или магнитофон?

– А это не запрещено?

– Слушать музыку? Наверное, нет. Здесь же, – она обвела комнату руками, – не запрещено. Я уточню.