Перевернутое сознание

Рик сказал, что когда те двое догнали его и встали полукружком, то вначале лишь дразнили и задирались для прикола (для затравки так сказать), но потом начали избивать по-настоящему: жестоко и просто так для приколы, потому что были храбры и насмотрелись всякого говна в Интернете да в ящике.

«Но я все-таки хорошо вхерачил одному, – кисло и устало улыбнувшись, скорее лишь одними глазами, сказал Рик, – я долбанул ему кулаком в челюсть, а потом резко зажал его рукой и швырнул об сетку, этому говну отлично досталось, – Рик рассказывал все это монотонным металлическим тоном, – но потом его дружок ударил меня чем-то по голове, рядом с виском, и я упал. А затем они изрядно поработали копытами, и ты видишь, как эти твари раскрасили меня. У нас после футбольных матчей так не долбали». – Закончил Рик, двинувшись на кухню.

Потом мы ходили в травматологию. Разумеется, пришлось подождать – хорошо, что только пятнадцать минут. Врачи, сидевшие в кабинете трепались о чем-то. Одна из этих крыс махнула на меня клешней, типа: поди погуляй, парень, не видишь у нас важный разговор, не до тебя пока. Мы с Риком «хорошенько» охарактеризовали этих уродок. Одна старушенция глянула на меня и помотала башней, точно чукча чертов.

«Чё репой-то, блин, трясешь?! Не нравится, что ли чё?! – Спросил я громко. Та отвернулась. – Вот так-то и не разевай лопухи-то, кашолка старая!». – На меня посмотрели остальные, кто были в проходе, сидя на лавках перед другими кабинетами.

«Можно не выражаться молодой человек!» – сказала мне одна мамашка, которая сидела перед кабинетом напротив того, в который должны были попасть мы. У нее на коленях стояла маленькая девочка, которой было около двух лет. Она пыталась идти по коленкам, но у нее не получалось, она свозила матери юбку (дизайнер которой постарался с разрезом: вероятно, он хотел, чтобы в этой долбанной юбке занимались карате) которая тут же спадала и обнажала ей долбанные ляжки в блестящих новеньких колготках. Меня избитого и изрядно покалеченного, с кружащейся башкой посетил в тот момент ДЕМОН. И ко мне в больную и попинанную башку стали с настойчивой силой стучаться грязные извращенные образы.

«Сиди не вякай, заботливая мама-клуша! Зае… на хрен!» – Матюгнулся Рик. И я был ему благодарен за это, потому что ДЕМОН со своими картинками тут же пошел в зад.

Мамашка глянула косо на Рика (вернее, на его синее пятнышко в пол-фейса) и стала заниматься со своей дочуркой, которая снова пробуксовывала у нее на коленях. И этой долбанной идиотке даже не приходило в тупую набитую дерьмом башку поправить юбку и закрыть свои ляхи. Я подумал о том, что неспроста изнасиловали на смерть Далыгину. Кому нравится дразнить, тот в итоге дорого платит. У меня больной на фиг разум, но я справляюсь (значит, мое сознание не до конца еще разложилось, но оно близко к этому), а ведь в нашем веселеньком Альпвилле, да и по всему миру, полно больных перевернтых раз десять придурков, которые с подобными долго справляться не станут, – Далыгина явный тому пример. Еще я подумал, что поделом ей (я знаю так нельзя говорить и все такое, но мысли – это такие пиявки, которые так и жаждут присосаться, слететь с твоих губ, а потом быть притворенными в жизнь). Хотя я уверен, что Илюша-попка-к-верху Нойгиров от души порадуется, узнав, как досталось мне и Рику.

Наконец врачихи в кабинете натрепались, нажрались и соизволили нас принять. За столом сидела грымза с милированными волосами, которые были кое-как стянуты резинкой и чуть ли не все посеклись (не очень-то приятное зрелище!). Другая поливала цветочки на подоконнике. Мы дали грымзе наши медкарты. Она их с умным видом (точно избалованная девчонка, у которой в башке полно розового дымка, которая до сих пор верит в чудо и просматривает всякие косметические журнальчики, надеясь из них узнать секрет того, как привлечь внимание своего «вечно работающего» муженька или хоть кого-нибудь другого, кто не так занят и умеет орудовать своим двадцать первым пальцем) пролистала наши медфигни.

«Ну, что вас беспокоит?» – Выдала эта тормозная дура наконец.

Само собой, Рик сорвался. Я почувствовал, что завожусь тоже. Почему мне и не нравятся поликлиники (одно дело лежать в вонючей больнице и терпеть это, зная, что если ты это не сделаешь, то можешь быть, как Сычев, который теперь живой овощ, которому, я уверен, жизнь сейчас – лужа смрадного гноя, но совсем другое посещать долбанные поликлиники, где тупоголовые бараны в белом не могут лишь просто выписать тебе какое-нибудь лекарство или назначить лечение. А почему? Да потому что им насрать! Да к тому же они не довольны финансами, которые им выделяют и отыгрываются тем самым на стариках и старухах, которые трудились всю жизнь, надеясь под старость получить хоть какое-то уважение и заботу, а получают в итоге смачный пинок под зад и образный харчок в фейс – а хочешь доброго ухода и лизания попы, то плати. Но как они это могут на свою «суперпенсию» – ведь не найдут же они пару тыщенок в толчке? Ха-ха-ха!!! )

«А ЭТО У МЕНЯ, ПО-ТОЕМУ, РОДИМОЕ ПЯТНЫШКО В ПОЛ-ХАРИ, СУКА Ё…?!» – Рыкнул Рик.

«Ты как вздумал разговаривать, недоросток херов?! НУ-КА ВЫМЕТАЙТЕСЬ НА Х…!!! – Разъярилась по-настоящему неудовлетворенная врачиха, послав нас на три буквы, рыком, подобным реву двигателя спортивной тачки. А еще говорят, что люди с высшим образованием называются интеллигенцией. Я уж не помню, кто мне говорил (наверно, Лом, который бывал в институте, пока его не вышибли), что как им объяснял преподаватель, они (то есть, кто имеет дипломчики, которыми можно смело подтирать задницу, о Высшем Говеном Образовании) интеллигенция, но если они врежут себе по пальцу молотком, уронят что-нибудь на клешню, то они уже перестают быть образованными «интеллигентными» (ХА-ХА-ХА!!!) чуваками и могут вести себя похлеще даже чем ваш покорный слуга (когда, к примеру, в его перевернутом разуме, возникают черны шуточки). Теперь я увидел реальное подтверждение того, о чем мне рассказывал Лом. Кстати, явный пример «о-о-чень интеллигентного чувака» господин Чикатило (я уже писал об этом образованном парне в своем дневнике, это просто напоминание).

«Идите отсюда куда подальше и живо!» – Подала голосок другая врачиха, поливавшая цветки.

«Пока вы не сделаете нам рентген и залатаете нас, ХРЕН Я КУДА УЙДУ!!!» – Заявил Рик, трясясь от злобы.

«Я не буду ничего для вас делать, отморозки сраные!» – Отчеканила врачиха, у которой все патлы почти посеклись.

«НЕТ СДЕЛАЕШЬ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ НАД ТОБОЙ ПОТРУДИЛИСЬ!!! – Проснулась во мне Третья Личность. – Ты пойдешь после работы, а на тебя нападет пара веселеньких ребятишек и отметелит тебя, так что никакой хирург потом будет не в силах собрать тебе твои косточки, усекла?» – Третья Личность перешла с рычащего тона на спокойно-ледяной и уверенный.

«Мы же отморозки, как ты сказала, а что терять таким вот отморозкам, а? Сейчас они смелые через край». – Рик вытянул чуть вперед голову и повернул лицо синюшней частью.

Мадам в белом халате, которая и застыла у подоконника, когда за дело взялась Третья Личность, выронила стеклянную банку (семисотграммовую), в которой осталось немного воды. Раздался треск, звук разбиваемой банки. Ее осколки разлетелись по полу с каким-то приятным шуршанием. Один осколок – горлышко банки с заостренным концом сбоку – подкатилдся почти к ногам Рика. Третья Личность подумала о том, чтобы поднять осколок и засадить ей в шею. Тело у меня жутко ломило, как, вероятно, иногда у Зависалы при ломке, башка раскалывалась. Вся моя сущность была помещена в глубь моего разума за толстую перегородку, я мог видеть – но не контролировать.

Дальше нам все-таки сделали, то о чем мы с такой настойчивостью просили. Рику и мне сделали обследование, в результате которого оказалось, что у меня сломаны три ребра, отбиты почки, а у Рика было сильное сотрясение и тоже пострадали почки (хирург, который потом обрабатывал его фейс и заматывал, сказал, что ему повезло, что он жив после того. Этот хирург удосужился не задать извечно тупой вопрос: «а кто это вас так?» – он и так сам все просек, умный малый). Когда мы выходили из кабинета, то я частично стал самим собой, и мне подумалось, что врачиха, которой мы угрожали уже вызвала легавых, которые как раз должны были подъехать к этому времени, если предположить, что врачиха со своей коллегой, которая от страха аж уронила банку, вызвали этих служителей закона тут же (сорок минут – самое то, чтобы стражи порядка добрались до их больнички), но ничего не произошло. На нас лишь глянуло несколько любопытных глаз и баста! Я был рад. Был рад и чертовски вымотан.

Когда мы выходили из больницы, я сжал руку в кулак и долбанул что было силы по облезлой зеленой стене. Кулак заломило.

«Слышь, Диман, я не сказал тебе самого главного… – Эта пауза, казалось, затянулась навечно. Я вспомнил, как со мной когда-то давным-давно (как же чертовски давно это было!) разговаривала мама о чем-то важном – она начинала разговор тоже таким образом, а потом делала паузу, и в моем мозгу, подобно белке, в колесе начинали крутиться мысли о том, что я сделал что-то не так. И я пытался припомнить то, что могло бы быть мотивировкой к данному разговору. – Я знаю одного из этих гребаных ублюдков, – Рик повернулся ко мне. Лицо его исказила злостная и даже какая-то ехидная ухмылка, – и мы должны отомстить этим ублюдкам. – Я ощутил распирающую Рика реальную злость. Во мне что-то начало тоже подниматься. Оно шло откуда-то изнутри – от сердца – и распространилось по всем внутренностям. По мне даже пробежал озноб.

«Помнишь парня в серых джинсах с заплатками, который потом еще начал махать ногами, точно Жан Клод ван Дамм? – Я моргнул тяжелыми глазами в знак того, что «да, помню». – Это Вурхов. Сраный педик. Он ошивается в компании Нойгирова, а порой и с его крутым братаном».

Потом мы сгоняли (лихо сказано, да?) в Канализационную Берлогу за моим рюкзаком со шматьем. Пока мы шли туда, у меня постоянно возникало ощущение, что я пробираюсь сквозь стену из жидкой трясины. Мне хотелось упасть и больше не вставать. Перед глазами все вертелось, точно я смачно перебрал.

Рик позволил мне остаться на переночевку у него (я уверен, что если бы он не пострадал, как и я, то не в жизнь не согласился бы – мы были в общем дерьме, и это на какое-то время связывало нас).

Как только мы были у Рика, я помыл негнущиеся руки, попрыскал лицу, которое калило и улегся, подобно неподвижному трупы, на старый диван, который стоял напротив шикарной в сравнении с ним кроватью Рика. Но сейчас мне это было по фигу – ведь когда до безумия хочется спать, рад будешь всему, что имеет четыре ножки, на которых есть лежанка, на которую можно завалиться и закемарить во сне подобном приятному прикосновению шелка или же ласковым прикосновениям любимого человека.

Как же я тогда был измотан (хотя сейчас, наверно, больше: ладонь у меня вся липкая от пота и чертовски ноет, но я продолжаю писать затвердевшими пальцами, стискивая зубы от боли, от которой хочется заорать. В тот день я хотя бы не чувствовал в той степени боли, в которой в настоящий момент, – ее закрывала дымка шока и неверия). Врач наложил мне тугую повязку и велел гулять так две с половиной недели, выписал анальгин. Разумеется, кто-то мог подумать, что это давало мне лишний законный раз не ходить в образовательную тюрячку, но я и так спокойно заколю и ничего мне не будет. А если и будет, мне насрать, мне на все теперь плевать, я устал, измотан и зол как черт. Мы разберемся с этими козлами, которые повеселились над нами, потом я решу наши проблемы с ДУБЛИКАТОМ папочки, а потом я наконец-то сделаю то, что так хотят Фрэссеры. Надеюсь это принесет удовлетворение и покой, которые я жажду получить, но не в силах.

НЕЗАВЕРШЕННОСТЬ УДЕРЖИВАЕТ МЕНЯ ОТ ПОСТУПКА АЛЕКСАНДРА. НЕНАВИЖУ НЕПОЛНОТУ.

ЛЮБОЙ, КТО РЕШИЛСЯ ПЕРЕЙТИ ЧЕРТУ И УЙТИ, ИЩЕТ ЗАВЕРШЕННОСТИ: В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ГЛЯДИТ НА СВОИХ БЛИЗКИХ, КАК БЫ ПРОЩАЕТСЯ С НИМИ И ПОСЛЕ ЭТОГО УХОДИТ.

Я не хотел глядеть на ДУБЛИКАТА папочки, я просто хотел разобраться с ним. Положить нашей войне окончательный конец. Прошло то время, когда я хотел смотреть на него с любовью и делал это, но то время проскользнуло.

Есть люди, которые хотят уйти, даже имея добрых родителей и любящую семью – им чего-то не хватает, они ищут это продолжительное время, пытаются заполнить пустоту, то что им не достает, и не находят, а потом отчаиваются, теряют смысл, опускают парус и решаются…

Что до меня, то я просто-напросто устал. Мне тошно, одиноко и не интересно жить в этом чертом круговом существовании. Вероятно, это основные причины моего решения, к которому меня толкали ОНИ, которых я частенько вижу. А еще вероятнее всего, я все-таки хочу последовать примеру Александра, потому что чувствую внутри постоянную пустоту, чувство панического страха ненужности.

Сил у меня осталось совсем чуть-чуть.

Только на то, что я наметил.

А после я резану себя в последний раз.

Я завершал эти записи уже поздней ночью, когда проснулся от боли во всем теле, которая буквально вгрызалась в меня своими клыками. В общей сложности я завершил описание вчерашнего долбанного дня, похода в больницу и моих с Риком эмоций в три приема. Мне ничего не хотелось писать, но я не отступал. Я включил упорство и ослиное упрямство, которое так бесило мое мать (а не ДУБЛИКАТА), когда я еще действительно учился в школе и хотел разобраться в любой ерунде, какую недопонимал.

15 мая

Я проснулся с раскалывающейся башкой. Ноющим телом и зубами, которые сводило и словно щекотало, как при сильной болезни. Перед глазами до сих пор стояли фрагменты ночного кошмара, в котором я барахтался в огромном стеклянном резервуаре, пытаясь не захлебнуться от потока грязной воды, мощным потоком льющейся из здоровенного проржавевшего крана надо мной. Затем сквозь шум воды и наполовину заложенные уши, я различил голос- это был Вансинн. Я не видел его, но я знал, что это он. Его голос был мне очень знаком, хоть я его до этого и не слышал его ни разу.

Скоро ты будешь не в силах продолжать бороться, и тогда выйду я. Грязная мутная вода поглотит тебя и твое сознание, Версов. – Прозвучал до боли знакомый голос. – Не всегда то, что мы намереваемся делать, мы делаем. Бывает, что мы видим размытые оттенки и выдаем желаемое за действительное.

Хорошо у Рика в холодильнике нашелся пузырек пустырника, я его выдул, ничем не запивая, меня тут же повело, а боль отвалила на задний план и не была такой интенсивной. Я не понятно чему залыбился и мне захотелось быть хорошим и делать все правильно (чувство, схожее с тем, когда я думаю, что мне осталось жить один день, и я начинаю стараться делать все правильно, чтобы когда уйду не чувствовать незавершенности). Перед тем как растянуться на диванчике, который был для меня тогда шикарнее кровати в пятизвездочном отеле, я глянул на время. На будильнике было всего лишь шесть тридцать три. Я проспал до девяти четырнадцати, а потом меня вырвало, и я едва успел добежать до туалета и не наблевать на пол (Рик тогда бы точно меня убил – я и так заблевал ему полотенце).

Потом Рик звякнул Серому с сотового (я уж не знаю, когда Рик успел приобрести эту металлическую игрушку) и рассказал ему все, что учинил с нами Вурхов и его дружки. Как мне потом сказал Рик, Серого завелся, да так, словно бы и его избили. Серый сказал, что в какой-то степени это могло быть подстроено, потому что по Альпвиллю ходили слухи, что это мы прикольнулись над Илюшей Нойгировым. Лично я так не думал. По мне это было лишь дело случая. Неверное место, неверное время. Как передал мне Рик суть их разговора с Серым, Серый намеревался позвонить Лому и узнать у него адрес Вурхова.

Тело у меня ломит. Рик в холодильнике нашел аспирин. Я проглотил сразу несколько таблеток. Боль чуток поотступила, но все равно было чувство, что на меня надели тяжеленный скафандр. Ладони потели. Голова кружилась. Мне было жутко страшно. Один раз показалось, что квартира Рика населена Фрэссерами и Рик – один из них. Предметы перед глазами расплывались и казались далекими и неясными, точно погруженными в туман. Я сказал Рику, что пойду еще покемарю на диванчике и после обеда свалю. Он молча кивнул, продолжвая смотреть что-то по ящику. Я не понимал, как у него хватало сил на это. Синева на лице у него уже была с некоторой желтизной. Его родимое пятнышко в пол-фейса приняло другой оттенок.

Я долго не мог погрузиться в глубокий сон, передо мной словно вырастала стена, препятствующая моему прохождению в спокойную обитель сна, когда хоть ненадолго можно бы было забыть о боли. Кстати забыл записать тот факт, что у меня после встречи с ИГРУШКАМИ ДЬЯВОЛА стало на один зуб меньше. Эти скоты выбили мне к тому же и зуб. Я проспал почти до трех. Мне приснился славный сон. Приснился отец, мой почти друг. В этом сне мы копали картошку. Были начальные числа сентября. День выдался отличный – и не холодный (или склизкий) и не чересчур жаркий. Нам оставалось докопать около двух боровков, которые были достаточно длинными, так что казалось они уходят за самое небо (лично мне казалось так в моем сне, из которого меня вывела безумная боль в сломанных ребрах). Мой почти друг подозвал меня, говоря, что хочет показать мне кое-что интересное. Этим интересным оказалась саранча. Зеленые лапки, которые, казалось, даже блестели; овальная и чуток приплюснутая башень с двумя глазами цвета драконьих; сабля изящно загибающаяся вверх. Затем мой папа посадил нежно и аккуратно его мне на ладонь (я немного боялся), но ничего страшного не случилось. Лапки были шероховатые, а потом бравый зеленый красавец улетел. Было слышно шелестение его крыльев.

Мы закончили выкапывать картофель, небо было голубовато-багряным. Воздух был наполнен свежестью. Мы отправились с моим папой, моим почти другом, искупаться. Хоть и был сентябрь, мы это сделали. Папа рассказывал мне о своем детстве, которое он провел тоже в деревне, как он целыми днями летом пропадал на улице; как он с его двумя друзьями купались вопреки запретам; как он спас своего друга, который засмотрелся в маске под водой на обрывок старой газеты и, не рассчитав дыхания, стал захлебываться (видно, была интересная статейка!). Я слушал его, и в этом было что-то умиротворяющее, сближающее нас. Мне казалось тогда, что у нас подобные открытые разговоры были всегда. Это было отличнейшее чувство.

Когда человек делится с тобой своими чувствами, открывает тебе то, что у него на сердце, – нет ничего приятнее. Это значит, что он тебе верит, доверяет. Значит, что он увидел в тебе хорошего и понимающего слушателя.

ХОРОШЕЕ, НАПОЛНЯЮЩЕЕ СЕРДЦЕ ТЕПЛОМ, СПОКОЙСТВИЕМ И РАДОСТЬЮ ОБЩЕНИЕ, – ЭТО ЦЕЛОЕ ИСКУССТВО, ТАКЖЕ КАК И УМЕНИЕ СЛУШАТЬ. И ЧТО САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ – В ЭТОМ МОЖНО СОВЕРШЕНСТВОВАТЬСЯ ПОСТОЯННО И ЭТО НИКОГДА НЕНАДОЕСТ, КАК, К ПРИМЕРУ, КАКОЙ-НИБУДЬ ШКОЛЬНЫЙ ПРЕДМЕТ, КОТОРЫЙ ТЕБЕ ХОТЯТ НАВЯЗАТЬ НАСИЛЬНО, НЕЗАВИСИМО ОТ ТВОЕГО ЖЕЛАНИЯ.

Время и обстоятельство сделали меня тем, что я есть. И я не виню их. Раньше винил, но теперь я отношусь к этому спокойно. Зачем тратить силы на то, что изменить все равно не в силах? Нужно просто идти дальше и стараться изменить хоть что-то. Я старался изменить. Я просил мать, чтобы она перестала, но она не послушала меня. Из-за этого, наверно, я ненавижу ее ДУБЛИКАТ сейчас (не ее, а именно его), меня бесит то существо, которое заняло ее место!

Наверно, во всем этом больше моей вины. Я не знаю. Наверно, это так.

Открыв глаза, дрожа и приходя в себя после сна, я не чувствовал бешеной агонизирующей злобы к ДУБЛИКАТУ папочки и матери, я чувствовал умиротворенность и спокойствие, но в то же самое время где-то рядом с этим я чувствовал себя виноватым, грязным и тем, кто все непоправимо испоганил. Мне хотелось быть правильным, все исправить. Это чувство было похоже на то, когда я хочу все сделать правильно, все завершить перед уходом, но при этом чувстве покончить с собой я не желал – я желал жить… быть любимым и покончить со страхом и одиночеством.

Во сне, который я видел, часть была правда. Папа и в самом деле показывал мне кузнечика, а затем говорил со мной о своем детстве, делился со мной как со взрослым, как с другом. Разумеется, мой разум что-то поменял, но суть того, что я пережил в детстве, была сохранена. Я не помню, где я слышал или читал (когда-то я много читал, это сейчас я опустился), что сны – это возможность снова пережить то, что было с нами, а также прочувствовать то, что мы хотели бы, чтобы у нас было с нашими близкими: путешествие, общение, дружба. Основу снов составляет то, что мы когда-то видели, и если ты слеп от рождения, то снов у тебя, к величайшему сожалению, быть не может. Этот сон был превосходным напоминанием мне, тем, что и хорошее делал для меня папа, а не только плохое, как мне кажется очень часто.

Потом наступило самого вонючее чувство. Заломило по-страшному ребра, меня подмывало снять повязку, в которую меня затянул слуга Гиппократа, но несмотря на жгучее желание я этого не сделал – кривобоким я не жаждал стать, хоть и планировал в очень скором времени отправиться в страну вечного сна. А потом я лежал у дивана, на котором только что видел сон, и молил о том, чтобы боль прошла. Говорил про себя, что сделаю все, только б эта боль прошла; буду хорошим и т.д. – в общем пустой треп, который думают или говорят те, кому хреново.