Перевернутое сознание

Но я не заплакал.

Царапнул пальцами свеженькие порезы. Ком отступил.

Я вспомнил сквозь с трудом проницаемую стену одну летнюю ночь в конце июня. Я тогда сидел вечером на скамейке рядом с бабулей, которая прижимала меня с нежностью к своей груди. Она говорила о чем-то с другими бабушками из нашего района, а я, полуприкрыв глаза, давал отдых своим измотанным ногам и слушал. Я знал, что через пару минут, когда им надоест отмахиваться от назойливых летающих вампирят, они пойдут домой. А дома меня ждет прохладная и в то же время уютная и тепленькая постелька, чудесный сон, где я буду летать на ковре из трех листочков, а также знание того, что впереди еще достаточно новых дней, когда можно знать, что рутинная серая школьная городская жизнь наступит не скоро. Бабуля попоит меня чайком, напомнит о том, чтобы я почистил зубы и сполоснул грязные потненькие пятки, на которых полным полно поганых «букашек, поедающие кожу пяток и старающиеся превратить их в нечто эдакое» (говоря это, бабуля показывала свои ноги). Сейчас я понимаю, что то, что она говорила это было вранье, но это было забавное и нравящееся мне вранье. В действительности же ноги у нее были такие от старости. Годы берут свое, и госпожа Старость тянет тебя за собой на крепком лассо.

Я забирался в постель, накрывался чем-нибудь, проверял на месте ли листочки, хотя я знал, что они там, но это было, скорее, для удостоверения, и закрывал глаза. Особенно мне было в кайф лежать так, когда я слышал за окном шикарный летний дождь. Ты лежишь, уставший, но довольный, в сухоте, а там за окном сыро и не слишком-то приятно. Про себя ты произносишь спасибо, что все так отлично получается, и переворачиваешься на другой бок. Пелена сна тебя окружает, ты словно превращаешься в пушинку. А затем это состояние на некоторое разрушает прикосновение суховатых губ бабули, которой шепотом произносит: «Я люблю тебя, Дим». Я вздрагиваю, точно через меня пропускают электрический ток, но когда вижу добрые глаза бабули, то понимаю, что страшится нечего, это всего лишь бабуля. Я потягивался и, причмокивая, говорил: «А я тебя люблю еще больше, бабусь».

Я не знаю, смог ли бы я сейчас произнести эти слова, если бы бабушка была жива. Наверно, я бы сказал: «И я тебя (люблю)». Пустая ни о чем не говорящая фраза, которая суха как полено.

Отличие меня маленького от настоящего заключается в том, что тогда я не боялся, не был закомплексован и умел выражать свои чувства по-настоящему, а не использовать лишь что-то вроде картонных фраз, которыми хочешь сказать что-то, но в действительности не говоришь ничего, а только делаешь то, что как бы обязан.

Ребенок еще не теряет открытости и прямоты, к подростковому же возрасту ты уже обрастаешь достаточным количеством паутины и железа, чтобы стать полутрупом. Я полутруп, но во мне пока не умерла моя фантазия, которая также в какой-то степени удерживает меня от…

Также я вспоминаю и моменты, когда я вел себя по-скотски. Один раз это произошло, когда бабушка не разрешила мне идти с моими деревенскими друганами в очередной поход в лес (запеченная картошка, самогон, страшные байки на типа как про людоеда, за которого нам – в смысле Гене – досталось). Она сказала, что я должен помочь деду с поливкой, а потом помочь уложить дрова, которые он переколол. Тогда была жарища страшная. Утром температура достигала почти сорока градусов, а вечером была где-то двадцать пять. Особенно было классно купаться вечером в этой теплой, точно парное молоко воде, принимающей тебя в свои объятия. Искупаешься и ощущаешь некое успокоение и завершенность. А представьте, каково все это, когда ты среди своих одногодок, кажется, что взрослых нет, а ты самостоятельный и можешь сам решать, что делать. Я тогда сильно разозлился на бабушку и даже назвал ее «противной вредкой». Ее это сильно огорчило. Тогда мне казалось, что я прав, а она поступает несправедливо.

ВРЕМЯ ИЗМЕНЕЯТ МЫШЛЕНИЕ И ВЗГЛЯДЫ

«Как ты думаешь, Дим, бабушке не больно?» – Спросил меня дед как бы невзначай, когда мы закончили укладывать поленицу. Было уже немного похолоднее – было начало восьмого. Все, казалось, замолкало, становилось каким-то отдаленным, словно отправлялось на отдых.

«Не знаю я». – Сказал я, опустив взгляд на примятую траву, на которой валялись щепки от дров.

Дед вздохнул, отхлебнул пива и, поставив бутылку на землю рядом с собой, вытащил из кармана пачку с раковыми палочками.

«Ты расстроился, что бабушка не пустила тебя с твоими друзьями, а вместо этого заставила помогать мне?»

«Да нет… просто».

«Что?»

«Да ничего».

«Когда-нибудь ты поймешь, Дим, что в этой суровой жизни не все происходит так, как мы того хотим. И порой мы можем делать и говорить то, о чем впоследствии будем жалеть, поэтому нужно всегда думать. У нас же нет устройства, позволяющего исправлять наши действия и поступки, правильно?» – Дедушка выпустил клубу дыма и легонько щекотнул меня своими длинными пальцами по боку.

«Правильно». – Хохотнув, ответил я.

«Главное запомни одно: что-то ты теряешь, но что-то ты обязательно и приобретаешь. Надо только учиться замечать это, быть внимательным. Понимаешь?» – Дед выбросил окурок и отхлебнул пива из бутылки.

«Не совсем, деда».

«Ничего. Поймешь в свое время. Или же забудешь болтовню своего деда». – Дед засмеялся по-старчески. Потом смех перешел в сухой кашель.

«Не болтовню, дед. Не болтовню». – Настроение у меня изменилось. Я был рад, что я не с Геной и другими моими деревенскими приятелями. Дедушка говорил не часто, но если он говорил, то мне нравилось то, что он говорил. Пусть я что-то не понимал, но все же старался запомнить. И вот спустя почти десять лет, я начинаю понимать, что он пытался тогда сказать. Естественно, спустя почти десять лет я не помнил точно наш разговор, но в моем мозгу осталась суть, и я постарался ее передать.

НЕКОТОРЫЕ МОМЕНТЫ ЖИЗНИ НАДОЛГО ЗАПЕЧАТЫВАЮТСЯ В ТВОЕМ МОЗГОВОМ ФАЙЛЕ, ТАК ЧТО ТЕБЕ КАЖЕТСЯ, ЭТО БЫЛО ВСЕГО ЛИШЬ ВЧЕРА

«Отлично, если не болтовню. – Дедушка похлопал меня по спине. – Просто отлично. Глотнешь пива?» – Дед с лукавством на меня посмотрел.

Я кивнул.

«Только с бабушкой уж в засос не целуйся, ладно?».

Я закивал в знак согласия. Дед протянул мне бутылку с пивом.

На следующий день после нашего с дедом разговора, я извинился перед бабушкой.

14 мая

Сегодня воскресение. Вчера на нас напали. Их было шестеро. Время тогда уже было к одиннадцати. Мы с Риком чуток бухенькие возвращались с футбольного уличного матча. Один пацан, похожий на шкаф и с кудрявыми рыжими волосами, спросил заплетающимся языком, есть ли у нас сотовый. Мы с Риком ответили, что нет. Остальная свора (из пяти человек) стояла молча, осматривая нас, точно пришли на ярмарку, сраные козлы! В этот момент во мне все напряглось, чувства обострились, в тыкве скользнула ледяная струя.

«НУ-КА ГОНИ СОТОВЫЙ, СУКА!» – Проорал парень-шкаф. Его мотнуло. Глаза его выпучились, точно вот-вот выпрыгнут из орбит. Он хорошенько к тому же нюхнул чего-то.

Другой пацан в серых джинсах с заплатками, стоящий за «шкафом» хмыкнул. Как мне позднее скажет Рик, это был Антон Вурхин, который ошивался в компании Илюши Нойгирова и иногда его можно было видеть с парнями его братка, но это было очень редко, он в основном ошивался независимо.

«У нас его нет. Мы уже сказали». – Сказал я твердо (одновременно боковым зрением, посматривая вокруг – фиг знает, что эта свора обколотых наркышей задумать может. Возьмет и долбанет тебе камнем по башке – все может быть, им же до лампочки. Кругом смеркается, они под кайфом – а значит храбрые и им на все глубоко насрать).

«Ты лжешь, говно!» – Проговорил «шкаф», глядя на Рика.

Внутри у меня все клокотало. Я попал в ловушку Фрэссеров. Это точно. В воображении у меня возник образ, как я бью парня-шкафа с волосами цвета дристни об решетку сада, у которого они нас стопорнули. Бью, пока мозги не разлетаются сплошным потоком. Я мотнул головой. Зажмурил и раскрыл глаза. У меня начали возникать кровавые галлюцинации. В каком-то смысле я выпадал из реальности.

«Въе… им, Ромыч!» – Подал голос Вурхин, а потом начал размахивать ногами, точно каратист передо мной. Я не хотел ввязываться в драку. Всегда ведь нужно проигрывать обстановку, играть наперед – и если вас двое, а ублюдков шестеро, то лучше избежать столкновения. Но, к сожалению, его не удалось избежать. Эти пьяные говнюки хотели просто избить кого-то. Причины их не особо волновали.

«БЕГИ-И-И!!!» – Проорал я во все горло Рику, когда вся свора стала на нас напирать, следом за размахивающим ногами Вурхиным. Рик стоял чуток в стороне у ограды садика, так что ему можно было проскочить.

Рик толкнул двоих, один из которых грохнулся. Другой зашатался, но не упал. Я поймал момент, когда Вурхин снова махнул ногой с разворота и треснул, что было силы ему по морде, а затем поддых. Он, глухо застонав грохнулся на землю. Меня окружили двое (парень-шкаф и другой с пирсингом в ушах и футболке, на которой было написано «Cannibal Corpse» и нарисовано туловище мертвеца, у которого из того места, где должны были быть ноги, торчали кишки); двое других понеслись за Риком.

Мозг у меня не функционировал в тот момент, завис, точно компьютер. Я подумал лишь в какую-то секунду о ДУБЛИКАТЕ папочки, которого когда-то я любил и который был моим почти другом, но который потом со временем стал ДУБЛИКАТОМ и помощником Фрэссеров. Теперь ты порадуешься, говно, в самый смак, когда найдешь меня с разбитой башкой. Детки ночи сделают работу за тебя.

«Я тебе раз…у тыкву счас, скотина!» – Проговорил железным голосом, одурманенного злостью и желанием увидеть кровь маньяка-психопата, шкаф.

«Ну так действуй, тварь ночная!» – Крикнул я. В начале сердце билось как угорелое, но потом оно точно обросло проволокой. Я знал, что мне с ними не справится. Шкаф превосходил меня по весу да еще с ним был хмырь в футболке «Cannibal Corpse». Я отступал из-под тусклого света фонарного столба в саду в тьму.

Про себя я решил, что прежде чем ДЕТКИ ТЬМЫ меня свалят, я хорошенько врежу кому-нибудь из них. Постараюсь как следует тряхнуть их черепушки или внутренности. Внутренний голос побуждал меня бежать, но так было бы еще хуже. Они бы догнали тут же меня, повали в лицом и запинали бы. Я бы остался еще в большем проигрыше, не наподдав никому из ДЕТОК ДЬЯВОЛА.

Поднялся каратист Вурхин. Я отлично наподдал ему. Встав, он еще мотался. На виске у него была ссадина и посинение, рожа была в грязи. Перед глазами цвета у меня плавали.

Дальше они меня окружили. Шкафу удалось очутиться каким-то образом сзади и схватить меня (наверно, этот ублюдок сделал это пока я был занят хмырем в футболке «Cannibal Corpse»). Шкаф обхватил меня за пояс, перед этим треснув по боку с правой стороны. Дыхание у меня перехватило, закололо где-то в животе (скорее всего в желудке), захотелось блевануть.

«Ну теперь тебе крандец, говноед!» – Вурхин, покусывая от удовольствия губы, что сейчас сможет поупражняться на том, кто е может дать сдачи приблизился почти вплотную ко мне. Я дернулся.

«Не дергайся дорогуша! А то отхерачим тебя намного сильнее за сопротивление!» – Прорычал злобно шаф, стиснув руки-клещи.

В башке у меня запульсировало. Но мне удалось все-таки собрать последние силы в один тугой комок ненависти и злобы и дернуться. Ногой я пнул Вурхина по тормозам. Вышло отлично, потому что эта сволочь застонала, рухнув на сетку сада. Раздалось потрескивание металлической сетки.

Потом я упал. Все завертелось. Шкаф ударил меня сзади по затылку.

«Что, жирная паскуда, будешь еще от нас бегать, а?!» – Доплыло сквозь пелену до меня.

Когда все трое пинали меня, скрючившегося на земле неподалеку от металлической сетки сада, то я старался сквозь лень, бессилие и смертельное безразличие прикрывать голову. Эти ИГРУШКИ САТАНЫ могли пнуть мне по виску, и неизвестно, кем бы я мог стать. Стал бы сраным «овощем». Я и так на хрен кому нужен, а представьте, что было бы со мной, если бы я стал неподвижным, хлопающим зеньками трупом?! Еще я думал о том, что лучше бы они запинали меня – и я уснул навсегда. Но ничего такого не произошло. ИГРУШКИ НОЧИ испинали меня, а потом один (кажется, Вурхин) обшманал меня. Он нашел лишь десятку с мелочью. Я был не богат, если брать для сравнения тот день, когда мы напали на Люду Герасимову, эту богатую бесстрашную лягушку-путешественницу. Затем шкаф, видно, для прикола (или ему дал команду голосок в его пьяной и обкуренной башке, я не знаю) стащил с меня футболку в крови, джинсы и кроссовки. При этом он ворочал меня, словно тушу. Я чувствовал боль, но не мог вскрикнуть, словно я наполовину умер, как чуваки, которые кажутся мертвыми, но на самом деле еще живы. Вроде бы такое состояние зовется летаргическим сном.