Перевернутое сознание

«А я-то тут при чем?» – Спрашиваю я невинным голоском, начиная играть роль пай-мальчика, который ни при чем, но на которого все то и дело катят бочку, толком не разобравшись.

«Все при чем! Это ты! Ты-ты-ты!»

«Тебя затыкали коты, на дорожке…» – По классу прошелся смешок. Легенькая улыбочка скользнула даже по серьезным глиняным рожам ботаников.

«Сильно умный, Версов?! А?! – Я глянул на Серого: тот, держа ладонь у рта, показал мне поднятый у другой кверху большой палец (Круто. Давай в том же духе! Ништячно ты ее, Диманыч!). – Идем к директору, паразит!».

«Я буду жаловаться своему адвокату, Раиса Владимировна, за моральное оскорбление». – Рик гоготнул на последней парте каким-то носовым смехом. Я почувствовал, что мое место занимает Третья Личность, запихивая меня подальше в темную вонючую комнатушку. Меня начало глючить. Показалось, что Баркашина сидит на стуле, но у нее нету ног – одно туловище. И из кофточки торчат жирный титьки мертвецкого цвета. Я зажмурил глаза и тряхнул головой. Зачесал длинноватые волосы на левую сторону и снова открыл их.

«Не умничай, Версов! Гаденыш ты эдакий! Кто видел, как он делал это со своими дружками-придурками…».

«Э, ты…» – Раздался бас Серого. Я быстренько отвернулся назад и глазами показал ему, чтобы он заткнулся к чертовой бабушке или я ему все мозги на фиг вышибу после.

«Что ты там бормочешь, точно гиббон? А, Разухин?»

«Ничего, Раиса Ивановна. Я вон к Ваньку Маркову обращался». – Ответил Серый.

«Я повторяю вопрос: кто видел, как они делали все эти гадости со стулом, столом и указкой (все эти гадости – вот завернула)?

Все сидели, помалкивая. Почти у каждого были опущены глаза. Разумеется, никто ничего не сказал, потому что знали, что потом бы было. Поэтому после небольшой паузы, в которую стояла идеальная тишина, и по логике вещей не хватало жужжания здоровенного помоечника (сегодня у него были другие планы, и он не удосужил нас своим появлением; если его вообще не прибили простые серые мухи, которые терпеть не могут заносчивых зеленых помоечников, или же – просто люди-добряки), Раиска-эволюционистка произнесла неким полушипением:

«Радуйся, что выйдешь отсюда через три недели. Глаза б мои тебя не видели, Версов. Мир тебе преподаст урок, а когда я услышу об этом, то от души порадуюсь. Понял, н-наглец?».

«Определенно». – Ответил я. Голос у меня дрогнул. В кровь впрыснулась приличная доза адреналина – я заволновался. Хотелось сказать эволюционистке что-нибудь колкое, но в голову ничего не шло, точно в моей тыкве не осталось вообще никаких мозгов: череп имелся, но внутри него была полнейшая пустота, полость.

«Садись, Версов. Ты же ничего не делал. Садись». – Классная отвернулась. В ее глазах мне показалось, я заприметил блеск – знак приближающихся слез, но она сдержалась и продолжила урок. Голос ее продолжал дрожать какое-то время, потом нормализовался и принял обычный тон.

Я как бы вышел победителем, но почему же все-таки чувствую себя проигравшим, а на сердце еще большая тоска?

Для чего было все это затевать? Только чтобы отомстить классной за ее колкие слова мне? Я отомстил, и мне не стало легче.

ЗЛО ВЛИЯЕТ КАК НА ПОСТРАДАВШЕГО, ТАК И НА ТОГО, КТО ИСТОЧНИК ЭТОГО ЗЛА

Потом мы свалили из школы. Охранник даже не обратил на нас внимания. Была весна и всем на все было начхать.

«Шикарно ты ее задрал, Диман!» – Гнусаво произнес Рик, хлопнув меня по плечу.

«Да отвалит ты».

«Чё ты?».

«Ничего. Проехали. Серый, дай сигарету».

«Держи, парень. – Он вытащил сигарету и протянул мне. Дал прикурить. – Кстати, мужики. Марков мне сказал, что Далыгина умерла».

«А он не брешет?» – Задал вопрос Рик.

«Не-а. Ему сказала подружка Дылыгиной, не знаю именно какая, но факт есть факт. Она умерла под самое утро».

«Ни хрена себе». – Я не знал, что еще было сказать. Для меня это было неким шоком. Мне не верилось в это. Словно это была черная сраная иллюзия, которую хотят выдать за явь.

«Да что тут удивляться. Девка любила отрываться – вот и оторвалась».

Я затянулся и выпустил клубы дыма.

Мы отправились к Серому на дом. Поторчали там до вечера. Юлька и Светка приперлись около двух.

Мне было хреновее некуда. Не хотелось никого видеть, но я не мог никуда идти, так что, стиснув зубы, пришлось терпеть.

Серый подбежал к Юльке, поднял ее и взвалил себе на плечо, точно поросячью тушу. Я увидел ее зеленые стринги и часть красных булок. Меня начало глючить при этом. Всплыл фрагмент изнасилования с убийством, которое я видел на кассете, которую нам любезно поставил Серый. Представил, как ударяю Юльку по роже кулаком, валю на пол, сдираю одежду и насилую, точно горилла. Потряс башкой, зажмурил изо всех глаза. Сделал большой вдох. Выдохнул. Подступило рвотное чувство. Дыхание участилось, а по коже пробежал мандраж.

«Поставь меня, паразит ты эдакий!» – Хихикнув, точно дура полнейшая, сказала Юлька. Серый опустил ее. Юбка задралась еще больше. Эта шлюха стояла ко мне передом, так что я заметил высовывающиеся из под зеленых стрингов частично ее волосню. Поблескивающие спиралеобразные волосы. Мне стало до жути обидно, что у меня нет топора – я бы разможил башку этой гадине. Дружок ДЕМОН стал посылать в башку поток черных извращенных кровавых мыслей, которые не так-то было легко остановить.

ВСЕ ИЗ-ЗА ЭТОЙ СТЕРВЫ!!!

Рик не был таким извращенцем. Да и тем более он рассопливился. Он лишь помацал Светку за буфера (провел пятерней).

«Эй, а Нэт где, Дим?»

«Не твое дело, сечешь?» – Ответил я этой любопытной гадине, любящей показывать всем и вся, какое у нижнее бельишко и волосня торчащая из под ее вонючей веревки.

«Я только спросила. Чё ты грызишься-то, ур…».

«Правильно сделала, что заткнулась. Я давно хочу тебе вхреначить. Дай мне только повод».

«Ладно. Завязывай, Юльк». – Серый подхватил ее и потащил в спальню родителей. Рик и Светка прошли на кухню.

Я взял с кухни лишь две жестяные банки с пивом и незаметно широкий острый нож. Прошел вначале в комнату, поставил банки с пивом на подлокотник дивана. Направился в сортир. Из спальни родителей Серого послышалось некое постанывание этой любопытной шлюхи. Эти стоны походили на захлебывание. Меня они всегда прикалывали в какой-то мере. Хотелось заглянуть, но я не стал этого делать – не фига играть по правилам господина ДЕМОНА, этого поганого говноеда. Стонущая орангутаниха и гиббон, который еще не разогрелся, чтобы заверещать. Я улыбнулся. Захотелось поржать. В башке возникли идиотские слова, которые словно бы доносились из-за двери:

А-а-а! О да-да-да! А-а-а! Да-да! А! Сейчас пойдет говно по трубам! О ДА-А-А!!! Я ДРИСТНУЛА!

Я негромко хохотнул. Слов, возникших в тыкве, я не услышал. Вместо этого усилились стоны орангутанихи, к которым присоединились басистые прерывистые постанывания гиббона. Хотя я и рассмешил самого себя, боль в башке не отступила – наоборот усилилась. Я мельком подумал про мастурбацию. Я зашел в туалет, положил аккуратно нож на полочку. Отлил. Застегнул ширинку. Руки точно стали металлическими и мне принадлежали. Они тянулись к кое-чему другому. Я врезал три раза что было мочи по стене. Почувствовал согревающую, успокаивающую боль. Закатал рукав и начал резать себя. Старался по старым ранам, чтобы было поменьше новых шрамов. Боль в руке отогнала мысли о мастурбации и тоску, мне стало на все по хрену. Руку покалывало, по ней струилась теплая кровь. Я закатал рукав обратно, чтобы любопытные глаза прислужников Фрэссеров не просекли лишнего.

Я нашел кассету с Брайном Адамсом и запустил ее. Как раз хороший фон для того, чтобы надраться и посидеть в спокойствии, думая. О чем я думал? Я думал о многом. О ДУБЛИКАТЕ папочки, мамаши. О бабуле и как мне хотелось бы увидеть ее снова живую. Также я думал о домике у озера: переливающаяся голубая вода, светло-синее небо, ветерок, обдувающий лицо и чувство свободы, когда ты ничем не связан, тебя не заставляют делать какое-нибудь говно, которое ты не хочешь делать – делаешь то, что нравится. После того как прикончил вторую банку, карусель в моей тыкве закружилась сильнее. И я улетел, отправился в состояние, которое зовется отрубон. Мне приснился странный сон. Я был завязан в какую-то фигню, грязновато-белого цвета, которая, вероятно, являлась смирительной рубашкой. Во рту у меня был грязный потный красный носок, который мне засунул один из амбалов, которые мне уже снились тогда в проходе, когда еще ржал лысоватый чокнутый шизик. Амбал в джинсах и медицинской рубахе-балахоне сделал это для прикола. Другой гигант называл его имя, и я точно его уже где-то слышал совсем недавно, но я не запомнил имя из-за того, что в башке пело эхо, и она буквально разрывалась от боли. Запихав мне в рот потник, гиганты поизмывались надо мной, побив меня дубинками. Из носа у меня до сих пор маленьким ручейком текла кровь. Я старался не дышать быстро, а то мог бы задохнуться. Во сне я лежал лишь на полу из войлока, пытаясь не задохнуться, но я также знал, что амбалы периодически заходят в палату, или комнату к каждому, чтобы поиздеваться и чтобы не сдохнуть от скуки. Когда они водили меня к одному психу в очках, который с умным видком задавал мне вопросы, один из них сказал по пути:

«Ну что, наведаемся, к этой психичке, которая думает, что у нее в брюхе запрятаны мертвые птицы?»

«Естественно, – снова амбал произнес имя гиганта в джинсах и медицинском балахоне, но я не понял. – Вот только отведем этого чудика на его ежедневное общение с мозгоправом». – Приятель гиганта, который в отличие от своего дружка, имя которого я никак не мог уловить, был в драной рубахе с короткими рукавами, влепил мне подзатрещину. Если бы у меня были тогда свободны руки и в них оказался мясницкий нож, я бы поработал почище Кливлендского мясника, так и оставшегося инкогнито для всех людей.

«Он ему мозги-то уж вправит куда надо. Мне понравилось, как он лечил одну, которая через пару палат с психичкой, думающей, что у нее в брюхе птицы».

«А это та-то с обожженной рожей. Она ничего, если бы не харя».

«Так он ведь ей не лобик трогал».

«Точняк. С тем, куда у него потянулась рука, у нее вроде особых проблем нет».

«Может и были, конечно, но мозгоправ ей помог их решить». – Гигант в джинсах и медицинской рубахе заржал на пару со своим путником, клешни которого чуть ли не превратили мою руку в смесь костей и мяса.