Перевернутое сознание

Повернул замочек на ручке и проплелся с почти закрытыми глазами к постели (мне следовало заклеить скотчем щели между окладками и дверью, а также щель между полом и дверью, но у меня совсем не было сил. Я надеялся, что Кунер не нападет в дневное время, а если нападет… то желал лишь, чтобы смерть была мгновенной), завернулся в одеяло и отключился. Мягкая теплота, неподвижность и лень крепко обняли меня.

Пробудился я с гудящей тыквой, вспомнил о встрече с Нойгировым (об этой марионетке Фрэссеров, подославших его, чтобы забрать у меня оставшуюся силу на этот день и заставить чувствовать меня говено и никчемно, чтобы я походил на вяленную муху – ДЛЯ НИХ ЭТО СМЕШНО) и моем намерении расквитаться с ним. Показалось, что в башке у меня кто-то разговаривал, потом голоса замолчали, и остался лишь гул.

ДУБЛИКАТ папочки был на кухне. Заглатывал яичницу (сегодня у ДУБЛИКАТОВ был яичный день, как я просек), запивая пивом. ДУБЛИКАТ матери отсутствовал. Налил чуть теплого кипятку из загаженного чайника и вылил остатки заварки. ДУБЛИКАТ папочки злобно зыркнул на меня и запихнул кусок яичницы себе в глотку. Меня подмывало блевануть. Я влил в себя по-быстрому чай, который лучше охарактеризовать как ослиная моча, взял так, чтобы ДУБЛИКАТ не заметил, кусок черного черствого хлеба и исчез. Я бы не вынес еще столкновения с ДУБЛИКАТОМ, со злобной марионеткой Фрэссеров, в этот день!

Кусок хлеба показался мне очень вкусным. Вероятно, потому, что практически ничего не ел, кроме пирогов да пиццы (сморщенной и со скукожившимися частичками колбасы и сыра) в школе-тюряге.

Позвонил Нэт, глядя в проход, из которого мог возникнуть ДУБЛИКАТ папочки. Разговаривал не очень громко. Натали меня не спрашивала, почему я так разговариваю. Большое спасибо ей за это. Спросил ее: как дела, чем занимается. Она ответила, что сносно и что смотрит телик. Немного поболтав с Нэт, я пожелал ей хорошего сногуляния. Нэт не была такой выпендрежницей, как я, по части пожеланий перед сном и сказала просто: «Спокойной ночи». В тыкве перестал шум и биение. Я зашел к себе в комнату, запер дверь, заклеил скотчем щели – доступ Кунеру был закрыт. Взял ручку и свой коричневый дневник, к которому уже привык, и приступил к тому, чем занимаюсь почти каждодневно, начиная с того дня, когда узнал о самоубийстве Александра, и что, если не делаю, то чувствую, как будто что-то забыл, упустил или мне не достает чего-то такого, что помогает мне держаться и не свихнуться полностью (бывают дни, когда я близок к этому: например, тот далекий день, когда мама была еще мамой, а не игрушкой Фрэссеров, и ДУБЛИКАТ папочки избил меня да и вообще убил бы, если бы она не схватила нож и не заорать ему, чтобы прекратить, не то она воткнет в него нож), притупить долбанное чувство пустоты и одиночества, – к пересказу очередного дня из моей долбанутой жизни (или лучше сказать существования?).

«Созерцание ужасного и величественного в природе всегда настраивало меня на торжественный лад, заставляя забывать о преходящих жизненных заботах».

«А кто такой я? Откуда я и кто мой создатель, мне ничего не было известно; я только знал, что у меня нет денег, друзей и никакой собственности. … Ужели я и в самом деле пятно на лике земли, чудовище, от которого все люди бегут и отрекаются?

Не могу описать вам тех мук, что причиняли мне эти мысли: я пытался отогнать их, но сознание своей уродливости лишь множило мою скорбь».

«Иногда мне хотелось избавиться от всех мыслей и чувств, но я узнал, что существует лишь одно средство забыть о страданиях, и это средство – смерть, которой я боялся…».

«Рассуждения о смерти и самоубийстве непременно должны были наполнить меня удивлением».

«Я испытывал к нему сострадание, и порой у меня даже появлялось желание утешить его, но, стоило мне посмотреть на него и увидеть это огромное и мерзкое существо, которое говорило и двигалось, как мне становилось дурно, и добрые чувства вытеснялись отвращением и ненавистью». (Вспомнил мои размышления о заботе за ДУБЛИКАТОМ папочки и о том, как эти красивые мысли разлетелись в пух и прах, подобно карточному домику, когда он снова напал на меня).

Мэри Шелли «Франкенштейн»

– Видела бы ты их лица. Все так глазели на меня.

– Джон, ты знаешь, стресс провоцирует галлюцинации.

– Да-да. Знаю. А по пути домой возник Чарльз. Мне не хватает бесед с ним. Может, Розен прав? М…может больница – это единственное средство?

– Нет. Дай руку. Завтра еще попробуй.

«Игры разума», режиссер Рон Хауэрд.

14 апреля

Вчера выложил мой план относительно того, чтобы преподать заносчивой крысе Нойгирову хорошенький урок, Серому вместе с Риком, когда сидели и попивали пивко у Серого на хате. Время тогда было что-то около двух. Юлька только что свалила домой, сказала, что будут мыться (ей не повредит, пусть смоет свой лошадиный пот). Светка, как сообщил мне Рик, уехала на пару дней с матерью к своей тете, живущей в каком-то поселке и у которой случился инсульт (почти все деревенские люди, в том числе и моя бабуля, по которой я до сих временами очень сильно скучаю, делают ударение на первом слоге).

«А ты не боишься, что его братишка вкатит тебе кровавых люлей?» – Серый рыгнул, задавая вопрос. Помахал пятерней в воздухе, разгоняя кисловатый пивной запах.

«Но я же тебе объяснил: если напасть на него вечером сзади и оглушить, или просто повалить на землю рожей вниз, то он нас и не увидит. А мы поквитаемся с ним за все то дерьмо, что терпели от этого напыщенного хлыща? Он что тебя не доконал?!» – Не выдержал я, видя нерешительность Серого (он пялился в щель между стеной и телевизором, держа в руке бутылку пива).

«Не то слово. Скорее, задолбал начисто, но если принять во внимание его братика, то я лучше стерплю».

«Рик, ты за?»

«Полностью, Диман. Лучше уж отомстить, этой гниде, чем сдерживаться, мне надоело. А ты, что Серый сдрейфил, а?»

«Умолкни, урод. Ничего я не сдрейфил. Я тоже с вами».

«Кла-а-ас! – Я хлопнул Серого по плечу. – Так держать, братан!»

Серый приложился к бутылке, на которой осталось чуток пива. Выхлебал это. Рыгнул.

«Только надо подключить к этому Лома, – сказал Серый, проведя локтем по рту, – он знает этого Илюшу Нойгирова, – Серый так произнес имя этой крысы, что можно было подумать, что он говорит о смирном порядочном мальчике, ангелочке так сказать, который не матерится, слушается родителей и не орудует со своим двадцать первым пальцем, как поганая шкодливая шавка, – общается с его братом и может помочь нам сделать все гладко».

«Проучим этого смазливого червя». – С довольством в голосе произнес Рик, наполняя стакан пивом (я заметил давно, что ему не слишком-то в кайф хлебать из горла, как это делал Серый).

Серый сказал, что он переговорит с Ломом, чтобы узнать необходимую информацию о жизни этой крысы. Чтобы нам знать, когда нанести удар мщения.

Мой план заключался в следующем: напасть на Нойгирова сзади, повалив, связать руки и ноги, заклеить хавальник клейкой лентой (пару полосок для достоверности), попинать маленько (без этого никак бы не обошлось), спустить портки с этого говнюка, вытянуть вперед связанные руки и привязать их к дереву или бордюру, коленки связать тоже (да потуже, чтобы не дрыгался) – и посмотрим, каково будет этой вонючей крысятине, когда такого «крутого» перчика увидят кверху жопой с кляпом в хавальнике.

Хотя мы ничего из этого еще не превратили в жизнь, но я чувствовал себя хорошо, будто все уже произошло. А если представить, что чувствует тот, кого долгое время унижали, когда его обидчику досталось по заслугам? Радость? Спокойствие, потому что их желания и мысли наконец-то осуществились спустя долгое время? Довольство? Или совсем ничего? В тот момент я чувствовал себя классно – меня будто наполнили живительной энергией.

К концу дня мы были уже сильно поддатые. Серый сказал, что пора драпать из его хаты, потому что скоро должны будут появиться его брюзгачи. Серый собрал пустые бутылки, гремя ими на всю квартиру, и мы повалили на улицу. Рик спьяну не рассчитал скорости, когда сбегал по лестнице, и грохнулся на площадке, громко ржа.

«Чуть в стену не впаялся». – Серый заржал. Покачнулся. На весь подъезд раздался звон бутылок.

«Может, еще попробуешь, Рик, а? Дубль два, так сказать». – Сказал я, по-тупому лыбясь.

«Приму еще какой-нибудь бодяги и через стены начну ходить». – Рик согнулся пополам и затрясся от беззвучного смеха.

Серому было западло переться к помойным контейнерам, находившимся примерно в ста пятидесяти метрах, и он оставил пакет с бутылками у батареи перед подвалом рядом с входом.

«Клад для какого-нибудь бомжары». – Мы загоготали.

«Может, еще напороть в них для пущего эффекта. Меня как раз подпирает» – предложил Рик, хихикнув, точно чокнутый.

«Пивка из местного разлива, да?» – Серый прыснул от смеха. Изо рта у него вылетели слюни. Часть повисла на подбородке. Он их стер.

«Что ж ты тормозил-то. Надо было хоть воронку у Серого дома взять» – Серый и Рик заржали.

Мы двинули к шестьдесят третьей школе. Серый предложил наведаться в Канализационную Берлогу (так называлось место в канализации, где собирались Зависало, подобные ему наркоманы и подростки от двенадцати до шестнадцати, которых больше привлекало пить какое-нибудь дешевое бухло, нюхать какую-нибудь дурь, которую Зависало мог дать им пару раз бесплатно и сношаться на каком-нибудь засранном провонявшем матрасе – любопытные детки изучают биологию).

Канализационная Берлога располагалась за частными домами, стоявшими за шестьдесят третьей школой. Подходя к раскрытому люку, до нас уже доносилась брань и ржание. Я различил голос Зависалы («Мал еще! Купи насос и подкачай вначале, а затем подваливай, мелкочлен!»). Мы не стали проходить в Берлогу через люк, а спустились через отверстие, которое раньше закрывала канализационная решетка. Я спустился последним. Повеяло канализационным запахом, теплотой (какой-то душной) и гнилым железом.

Зависала зыркнул на меня и протянул грязную пятерню (под ногтями у него было полно грязи). Видимо, он уже забыл, что я его чуть не задушил. Я протянул ему руку, хоть и было противно.

«Это ты этого шкета что ль уму разуму-то учил, Зависало?» – Серый кивком указал на пацаненка лет одиннадцати, стоявшего к нам спиной. На нем были замызганные коричневые брюки и синяя кофта, начавшая распускаться с боку и сзади на которой были изображены два оленя с колокольчиками на рогах.

«Его. – Кивнул Зависало, затягиваясь. – Это Шпингалет».

«Как житуха, Шпингалет». – Пацаненок никак не отреагировал, продолжая смотреть в глубь канализации. Там за грязной проржавевшей трубой на матрасе ворочались. Паренек, наверно, лет пятнадцати от силы лежал на девчонке с приспущенными штанами. Юбка у девчонки была задрана. При тусклом свете я различил лишь ее показавшиеся мне грязноватые ноги и трусы, сдернутые ниже колен.

Теперь стало понятно, чем был так увлечен Шпингалет. Ему это было ново – у него был интерес, его это привлекало. Шпингалет не сводил глаз с матраса и парня с девчонкой за трубой в полутьме. Казалось, он ловил каждое постанывание. Он забыл о дымившемся бычке, который, вероятно, подобрал на улице и решил докурить, потому что кто-то выбросил его наполовину недокуренным.

«Смотри не обкончайся, Шпингалик». – Крикнул Рик со смешком.

«Закрой варежку, драчун коренастый». – Гавкнул Шпингалет, обернувшись. В его глазах была такая бешеная злоба, что он готов был растерзать. В них не было страха перед Риком, хоть тот и был чуть ли не в два раза больше его и мог уделать его в два счета.