Перевернутое сознание

Чувствую себя усталым, настоящим дряхлым стариком. Ничего-ничего не хочется. Кажется, что я испытал в этой жизни все, и нет смысла больше жить. Это скучно, не интересно – зеленая блевотная тоска. Странно. Мне лишь семнадцать, а у меня появляются эти черные мысли, которые мне любезно предлагают Фрэссеры. Я уверен, что даже восьмидесятилетний старик жаждет жизни, хоть и понимает, что недолго ему осталось … что в скором времени придет смерть. Смерть – это страшно, и не боятся ее, просто нельзя. У каждого к ней разные степени страха, но страшатся ее все. Моя бабуля говорила, что ей хотелось бы умереть быстро, главное бы не залежаться, добавляла она (она так и ушла, как хотела). Наверно, все бабушки так говорят. Смерть, подобная отходу ко сну. Заснешь и не проснешься. Это еще не так жутковато, но все равно холодок пробегает от одной мысли, что тебя больше не станет, что на следующий день не проснешься, не станешь заниматься обычными повседневными, порой надоедающими делами. Но если предположить, что сляжешь на пару лет, будешь не в состоянии сделать ни одного малейшего движения, кроме как моргать глазами, а говорить тоже не сможешь, потому что тебя не слабо шандарахнет инсульт – вот настоящий до жути кровавый ужас смерти, о котором люди знают, но не хотят думать и гонят эту черную из черных страшных мыслей, повторяя порой вслух, а иногда про себя: Со мной такого не случится, я умру спокойно. Не со мной. Вряд ли такой кому-то нужен. Никто не захочет кормить такого, ворочать, чтобы он не загнил, не появились пролежни – это противно. Легче отправить такую обузу куда-нибудь, куда люди отправляют такие человеческие останки, у которых работает лишь сознание и которые в лучшем случае могут сами подняться кое-как с кровати и сходить в туалет. Там ты будешь лежать в собственном дерьме и гнить, потому что в больнице, куда тебя отправят ты никому не нужен, кто ты для них? Еще одна что-то соображающая с трудом груда костей с плотью, которая не может дать сдачи. Тебе дадут пожрать какое-нибудь дерьмо (вернее, затолкают в глотку), поворочают (в лучшем случае) и брезгливо поменяют тебе засранные простыни и портки, матерясь и брюзжа типа: Козел старый. Хрен тупой. Убирай тут за тобой всякое говно. Не мог что ли концы-то сразу отдать, не напрягая меня, словно ты до одурения хотел валяться на обосранной койке и лежать как бревно и чтобы за тобой ходили, как за годовалым ребенком. И ты будешь молить лишь об одном: чтобы это прекратилось, чтобы ты скорее умер. Действительно ужасная смерть, похлеще любого кровавого фильма ужаса, потому что фильм ужасов длится самое большое часа два, а это может продолжаться годами.

Если бы это случилось с одним из ДУБЛИКАТОВ родителей, то я бы заботился о них, несмотря на отвращение (а это естественно), я бы не отправлял их, как делает большинство, когда нечего взять, в дома для стариков, которые никому не нужны (Ты пердун старый! Перечник. На кой ты нам, а?! Ты дал нам все, мы тебе благодарны, но тебе лучше полежать в больничке, а я к тебе буду забегать раз в месяц. Ты мне будешь в тягость, ты же понимаешь?… Ну и хорошо. Уж не обижайся). Пусть я и ненавижу ДУБЛИКАТ матери, меня бесит ее пьянка, к которой я уже привык, и она мне кажется вполне нормальной (так и должно быть); пусть я порой готов (когда взвинчен, мозги заполняет бешенство, а перед глазами все красное) убить ДУБЛИКАТ папочки, когда он меня постоянно пилит, дает подзатрещины и бубнит о том, что я за ненужное говно (что я и сам знаю, и мне приходится жить с этими долбанными мыслями каждый долбанный день), но если подумать, то поймешь, что это ведь Фрэссер, завладевший его мозгом. Ведь отец сделал для меня столько хорошего, он был моим почти другом. В деревне он организовывал, это я прекрасно помню, различные игры для нас (Гены, меня и остальной нашей братвы); один раз приехал за мной в деревню прямо на грузовике (у кого он его взял, не знаю), и я поехал домой на переднем сидении, ветер дул через окно на меня, а я сидел рядом с водителем (моим почти другом) и кайфовал (я был горд); он был рядом, когда я пошел в тюрягу в первый раз и когда мне было страшновато, потому что я никого не знал. Он мог бы не приходить, но он пришел, и только из-за одного этого я буду заботить о нем, пусть сейчас мы с ДУБЛИКАТОМ папочки, и настоящие враги. Мама помогала мне со школой в начальных классах (когда я хотел учиться, но потом понял, что все это говно); разговаривала со мной, водила меня в различные классные места (музей, зоопарк и кино); успокоила меня и помогла справиться с болью, когда я сломал ногу в классе втором. Поэтому я буду о ней заботиться, если что, пусть ее и нету в данный момент, лишь ее тело, оболочка.

ВИДЬ ХОРОШЕЕ – А НЕ ЗЛОЕ. СТАРЙСЯ СКОНЦЕНТРИРОВАТЬСЯ НА ЭТОМ, КОГДА ЭТО ТРЕБУЕТСЯ, ХОТЬ ЭТО КАЖЕТСЯ НЕВОЗМОЖНЫМ.

Да даже если бы родители ничего и не сделали для меня, а всегда были ДУБЛИКАТАМИ, которыми владеют Фрэссеры и которые хотят до меня добраться и разделаться, я бы не бросил их. В конце концов это обязанность детей заботиться о родителях, так надо, пусть это и противно. Надо помнить то, что сам можешь оказаться в таком же говне и тебя также могут выбросить. А может, я бы и не стал заботиться о родителях, если бы они всегда были ДУБЛИКАТАМИ. Точно не знаю. Трудно судить о чем-то, не прочувствовав это и не оказавшись в этой ситуации. На практике все отличается от тупой теории. Но мне хочется верить, что стал бы. Чем я тогда не Фрэссер? Тогда я точно бесполезный кусок дерьма, который непонятно для чего живет и не приносит ни малейшей пользы. Для чего тогда существовать, если от тебя нет проку? Маяться непониманием, одиночеством и пустыми мечтами, которые никогда не сбудутся – ведь они просто иллюзии?

ПЕРЕВЕРНУТО ВВЕРХ НОГАМИ НАПЕРЕКОСЯК

МИРАЖ ОТРАЖЕНИЕ

БЕЗУМСТВО В МЕРТВОЙ ТИШИНЕ

9 апреля

Вчера позвонил Серый (был бухой). Спросил, что со мной, не скопытился ли я вовсе. Не звоню, не даю о себе знать. Он взбесил меня, и мне захотелось послать его, но вместо этого я сказал, что и вправду болел, а телефон у нас не работал пару дней (ЛГУН).

«Не все еще бабки-то просадил, а?» – Проговорил поддатый голос.

«А ты, пьяный кусок дерьма козлиного?»

Серый заржал:

«Узнаю нашего Димана. Хорошо выдал, чудик».

«Еще раз меня «чудиком» назовешь, глотку разорву, мудак».

«Ладно, извини. Я чё хотел-то?».

«Фиг его знает, чё у тя там в башке-то?»

«А вспомнил. Там компашка собирается, хотим в футбольчик сыгрануть. Поваливай к шестьдесят третьей школе, рядом с которой еще говняная девятиэтажка, в которой мы так здорово развлеклись, помнишь?»

«Само собой. Но кому-то там могло и достаться здоров, забыл что ль?»

«Иди ты в жопу, – Серый закашлялся (наверно, вливал в себя пиво или еще какое-нибудь бухло). – В общем подваливай. Оттянемся. Посмотрю хоть на твою рожу. Уж и забыл, как выглядит наш шутник».

«Все так же. А Рик будет?»

«Хрен его знает. Я его сегодня не видал. Когда отдерет по полной Светку, может нарисуется».

«Закрыл бы ты пасть свою, свинья». – Я повесил трубку.

Я уж и отвык от трепа Серого, но быстро въезжаешь и начинаешь говорить, как он. Вначале чувствуешь какое-то смущение, но потом не обращаешь внимания и ведешь себя, как и он. Если сравнить мой вчерашний разговор с Нэт и сегодняшний, то разница разительная, будто существует два Димы Версова – один для разговора с Натали, а второй для трепа с моим дружком. Я двуличен. Чуть ли не все в этом мире двуличны, а то и троичны (Ха!). Но с другой стороны, с этой свиньей (Серым) нельзя говорить также, как с Натали – он не просечет. Я снова почувствовал себя нормально после нескольких дней рецидивов. В голове стали возникать черные шуточки, по телу пробежал холодок, и захотелось засмеяться. Фрэссеров я не чувствовал поблизости, об одиночестве не думал, о друге жизни тоже. Я решил послать все мысли к такой-то матери и не думать вообще ни о чем, просто двигаться вперед и не смотреть назад – к черту! Взял денег (при игре в футбольчик без выпивки нельзя, никак нельзя).

«Куда потрепала, гнида?» – буркнул ДУБЛИКАТ папочки, выходя из сортира. Я вспомнил тут же мою вчерашнюю запись о том, что я бы заботился о ДУБЛИКАТЕ папочки, если бы он слег. После такого утреннего приветствия (да если так посудить, то эти приветствия почти всегда одинаковы), я подумал, что за дурак я был вчера. Меня всего передернуло, мысленно я представил, что у меня в руке битая бутылка, и я начинаю орудовать ею, или бы было бы круто, если бы я скинул ДУБЛИКАТ папочки в огромную мясорубку.

Я был в бешенстве. Меня затрясло.

«Куды, я спросил, иль ухи мхом заросли?»

«На улицу. Прогуляться». – Сглотнув, ответил я.

Если бы он еще что-нибудь вякнул, то я бы точно не сдержался. Я бы набросился на него, и ему пришлось бы убить меня – только так он бы сумел меня угомонить. И никак больше.

Мысли о том, что я ничтожен, жалок и беспомощен накинулись на меня подобно стае взбешенных пираний. Мне захотелось уйти и никогда не возвращаться. Но куда мне идти? Я бы мог уехать в деревню, но там меня больше никто не ждет, люди, у которых мне было бы хорошо, умерли, исчезли, оставив после себя лишь воспоминания.

Долбанул три раза по стене в подъезде. Полегчало. Голова до сих кружилась, но тяжесть и обида отступили. Мне захотелось кого-нибудь избить, сорвать на нем свою злость. Меня продолжало колбасить.

Чтобы успокоиться, я купил две маленькие баночки сидра. Умял их по дороге к шестьдесят третьей. Разделавшись с баночками, я почувствовал себя сильнее, обиды больше не было, ДУБЛИКАТА отца больше не существовало. Он буркнул там что-то мне, да и настрать! Мне это только привиделось. Его нет. Этого злобного Фрэссера не существует.

Когда я подвалил к школе, то там на поле уже собралась изрядная компашка (человек двадцать). Серый стоял с Павликом Грабировым, которого все звали мумия (все лицо у него было в угрях, скорее кто-то и придумал ему такую кликуху), и смолил, хлебая пиво. На турнике подтягивался с сигаретой в зубах и татуировкой на плече (в виде цепи) Антон Кетров, его звали Лом. Он был связан как-то с бандой брата Ильи Нойгирова. Он никогда не говорил об этом, но все знали. Ко мне он относился ништяк, ему нравились мои шуточки, о которых ему рассказывал Серый, и, наверно, я сам (если меня не трогать, то я первую тоже не полезу, но если коснулись или задели меня, то пойду в разнос – у него был такой же характер). Я пожал пятерню Лому, Серому и Мумие, остальным кивнул. В кустах было свалено бухло: пиво (полторашки штук семь, и чуток жрачки). Я отдал сотню Мумие, который всегда занимался покупкой алкоголя.

«При деньгах, Диманыч?» – Сказал он, засовывая сотню в карман.

«Типа того». – Ответил я. А потом проорал: «Ну когда же будем гонять в футбол, вашу мать?!»

Послышались одобрительные возгласы и смешки.

Я чувствовал себя кайфово. Я забыл обо всем: о Нэт, об ДУБЛИКАТЕ отца, которого готов был недавно убить, о Фрэссерах и одиночестве. Я изменился, перевоплотился – это был совершенно иной Дима Версов, словно я страдал раздвоением личности. Такая часть меня нравилась мне больше в тот момент (съехавшая с катушек и эгоистичная), хоть сейчас я и в некотором смысле стыжусь того, что я вчера натворил. Действительно, вчера на футбольном поле был другой Версов, прототип Серого в более суровой и жестокой форме.

«Наш Диман верняк базарит. Пора начинать игрище. – Сказал Лом, вытирая лицо рубашкой. – Примем для подзарядки и приступим».

Лом плеснул пива в пластиковый стакан и залпом выпил, потом подл мне. Я также выпил залпом. Потом повалили остальные, чтобы подзаправиться и чтобы игралось веселее. Я тем временем бросил куртку на гору курток и кофт, валявшихся на земле. Стянул с себя рубашку. На мне осталась лишь футболка без рукавов (у Лома футболка была на типа моей).

«Э, Диман, ты ся кончить, что ль хотел, весь изрезанный?» – Спросил парень с крашенными, как у бабы, волосами. Я не помнил его имени.

«Смотри, ты не кончи! И к твоему сведению, это не твое собачье дело, ЛО-О-ОХ!!! – Я толкнул парня, он замотался, но не грохнулся. – Может, хошь дать в мордальник, а, гандон?!»

«Да чё ты, Диман. Чё ты?»

«Чё ты чё ты, тараторка вонючая! И к твоему сведению, если хотят покончить с собой, то перерезают запястья, свинья!».

«Да забей ты на него, Диман. Разошелся». – Лом положил мне руку на плечо, держа под мышкой футбольный мяч.

Я весь был на взводе, казалось, что если бы на меня напало человека четыре, я бы уложил их как не фига делать.

«ИГРА-А-ЕМ!» – Рыкнул я, повалившись на Лома. Тот поддержал меня.

Мы разделились на две команды. Лом и я были в одной команде, мы всегда играли вместе. Он хорошо владел мячом, не забывал давать пасы – был командным игроком, а не вонючим единоличником, как, к примеру, Мумия. Если к нему попал мяч, то хрен он даст кому-нибудь пас, будет прорываться к воротам, как чертов бульдозер, словно играет один против целой команды. В нашу команду еще попал парниша с крашенными бабскими волосами. Я глянул пристально на него и провел указательным пальцем по горлу (не могу объяснить, зачем я это сделал. Определенно вчера на поле играл не я… это был кто-то другой). Парниша отвернулся, опустив бельма в землю. Серый был в команде-противнике. Минут через двадцать, а то и меньше, после того как мы начали игру, появился Рик.

«Кончил барабанить-то Светуху свою? Мог бы и побыстрее, тут игра вовсю». – Подбежал к нему Серый, пошатываясь. Глаза у него были затуманены. Рик размахнулся и хотел врезать Серому в рыло, но тот, несмотря на состояние, сумел быстро среагировать и увернуться. Кулак Рика прошел прямо перед самой его рожей.

«Не зарывайся, сучонок». – Прошипел злобно Рик.

Серый тупо как-то металлически заржал. Провел пятерней по вспотевшим волосам. Развернулся и рванул к своим игрокам в другой конец поля. Все переводили взгляд с Серого на Рика. Парниша с бабскими волосами, которого, как я узнал звали Костян (Кость), бросил беглый взгляд на Рика, а потом на меня, когда я бежал к Рику через поле, что-то бормоча или даже матерясь.

«Здорово, братан. Как делищи?»