Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

– Давай лучше без этого?!

– Гнев возникает от ощущения своей правоты, Савел – мы обращаем свой гнев на того, кто ведет себя не так, как нам этого хотелось бы сейчас, или боясь, что он может поступить неправильно в будущем – как видишь, страх является верным спутником гнева – страх за то, что может пойти не так, как ты бы этого желал, как считаешь правильным. Страх бессилия что-то изменить в том числе… Смотря на тебя, я вижу, что ты наполнен страхом больше, чем гневом – но он ослепляет тебя так сильно, что ты его уже даже не замечаешь. Возвращаясь к гневу – дано ли нам судить, что есть правильно, а что…

– Да мы во Внутренней Риге все живем в страхе – это основное оружие Никиты!

– Ты нетерпелив, Савел, и в тебе совсем не осталось смирения…

– Получается, гнев помогает мне не бояться? Когда я думаю, как его ненавижу, во мне иссякает страх! Выходит, гнев мне на руку! Но, Никита…

– Я говорю тебе о другом, Савел…

– Вот бы применить его же оружие против него самого. Заставить бояться! Бояться нас всех и Внутренней Риги. Страхом лучше всего надломить волю – я это познал на себе. Но как это сделать – чего он боится… По-настоящему боится…

– Прямо сейчас гнев застилает твой взор. Не дай ему взять над собой верх – вникай в то, что я говорю…

– У каждого есть стержень… Так говорит Никита. На какой же стержень нанизан он сам? Что его сформировало? Что породило монстра, а вслед за ним и этот новый мир? Ну-ка, Андрюша… если мы стали союзниками, не открыть ли тебе для меня свои воспоминания… Кажется, я начинаю понимать… И этот сон…

– Ты пришел за советом, но совсем не слушаешь меня!

– А, что? Злит, когда кто-то ведет себя не так, как этого хотелось бы? Но ты мне очень помог, спасибо, Януш!

Выбравшись из синагоги, я в возбуждении заскользил по улочкам. Надо упорядочить мысли. Что сделать сначала – наведаться к Андрюше и в Храм Утех? А потом рисовать! Маски – мне потребуется множество масок… Бить надо, когда Никита застигнут врасплох, когда он слаб и не может полностью контролировать ситуацию здесь. Не лучшее ли сейчас время для удара? Но мой план – даже не план, а безумная идея, опирающаяся на довольно слабое предположение…

Но ведь это лучше, чем ничего?

В оккупационный музей я влетел взвинченный и на огромной скорости. И Андрюша, и Толик даже немного испугались, увидев меня.

– Мне нужно твое прошлое – открой доступ!

– Зачем? – На Андрюшином лице читалось недоумение.

– Мы же союзники? Не задавай лишних вопросов – просто дай доступ!

– Я, – Андрюша замялся, – не могу… А если Никита… Не хочу!

– Что значит «не хочу»? Мы же договорились действовать сообща!

– Поздравляю! – Вмешался Толик, – ты стал коренным жителем Внутренней Риги!

Теперь уже была моя очередь удивляться.

– Некоторые из твоих чувств, – стал он объяснять, – атрофировались за ненадобностью. Похоже, ты уже забыл, что значит стыдиться выставлять личную жизнь напоказ. Ну, а Андрюша, обладающий привилегией первопроходца, никому, кроме меня, прошлое и не показывал…

– Стыдится?! Что за чепуха! Было бы на что смотреть! Мне нужно для дела!

– Может, если ты объяснишь, для какого именно дела, Андрюше будет проще согласиться? Мы же союзники, как-никак.

– Я не могу пока… Чуть позже.

– Не доверяет, – Толик кивнул Андрюше. – Так мы и сражаемся… Беда нам, если никто никому не верит.

– Так сделайте первый шаг – Андрюша, открой доступ. Я пока не могу объяснить зачем. Я и сам толком не понимаю, но прошу… Даю слово, против тебя я зла не замышляю.

Андрюша посмотрел на Толика, тот развел руками, мол: «решать тебе».

– Какова вероятность, что у тебя получится? – Спросил он робко, покраснев.

– Сам-то как думаешь?

– Ну… У меня там мысли такие… И дурацкие мечты…

– Да не нужны мне твои мысли! Мне нужна картинка происходящего – внутрь головы я и заглядывать не буду.

– Только больше никому…

– Детский сад какой-то… Даю слово!

– Ладно…

– Моя жизнь тебе тоже нужна? – Толик предложил без колебаний, хотя уж он-то нажил поболее.

– Спасибо, нечего мне там делать.

Получив необходимый доступ, я сразу же направился в Храм Утех – где просматривал жизнь болезненного мальчика снова и снова. Частенько я делал паузы на определенных моментах и запоминал. Меня интересовало не все, но нельзя было упустить детали того, что могло быть по-настоящему важным.

Только когда начало смеркаться, я понял, что на сегодня хватит – пора возвращаться в мастерскую, чтобы ночное забвение не застало в Храме. Почему-то было даже немного жутковато забыться здесь…

И как там Том прожил свой второй день без помешательства? Наверняка завалит вопросами – надо бы что-нибудь придумать, от того, что расскажу правду, лучше не станет ни мне, ни ему… Правильно ли я поступил, что вернул ему сознание? Лучше ли ему сейчас, чем было в помешательстве? По крайней мере, его тоже согревает мысль о возмездии – если звезды сойдутся, вполне возможно, что он сможет отплатить в ближайшем будущем…

Что-то было не так в мастерской – слишком громкая тишина и воздух, которым не надышаться…

– Том? – Позвал я в надежде звуком голоса снять напряжение. – Ты здесь, дружище?

Сумерки за окном сгущались, но впервые за все время на небосклоне повисла луна – очертания предметов в ее свете становились контрастными и неправдоподобными. Чрез-чур неправдоподобными…

– Том? – Позвал я еще раз, медленно продвигаясь внутрь.

В глубине мастерской что-то зашуршало, закопошилось, застонало, а потом затопало в мою сторону. Предчувствуя недоброе, я приготовился обороняться, надо мной заморосил мелкий дождь: в бегущей на меня плечистой фигуре легко узнавались очертания Тома. Он подбежал ко мне, пока я прибывал в растерянности, схватил за плечи и пронзительно посмотрел в глаза – во взгляде читалась бесконечная тоска, а потом он рассмотрел мое лицо, испугался, отшатнулся и завыл. Не зная, куда бежать, он начал кружить, опрокидывая и ломая мольберты.

Уже отчетливо понимая, что в мастерской поджидает исчадие зла, я продолжил продвижение. У окна в кресле сидел Никита, на его коленях тихонько урчал Васька.

– Пойми, – начал Никита, когда убедился, что я его увидел, – вам невозможно победить… Вы все подвешены над адским пламенем на тонких нитях, которые держу в руке я. И что меня сдерживает не бросить вас в огонь? Если мне мерзко на вас даже смотреть – во всех этих отвратительных попытках бунтовать, предать меня. Что, я спрашиваю, сдерживает?! Уж точно не страх возмездия – вы, букашки! А знаешь что? Милосердие… Но мое терпение не бесконечно – наблюдать становится все противнее – вы словно бракованные, не понимающие добрых слов и жаждущие страданий. Все, что нужно было – это смириться и принять дарованный новый мир – мир, в котором вы могли бы жить, как в раю. Но нет – ваша же гордыня обратила мир, в который я вдохнул свою жизнь и любовь – в ад. Своей низменностью, завистью и мелочностью вы осквернили это место. И мое терпение подошло к концу…

Никита замолчал, будто ожидая моей реакции. Моросящий дождь иссяк, стало очень жарко, в горле пересохло. Я посмотрел на Ваську:

– Это ты… – Процедил я сквозь зубы, – предал?

– Опять ты за свое… – Вздохнул Никита, – все ищешь виноватых… До сих пор не можешь принять, что я вижу все, что происходит в моем мире? Я наблюдал за вами все это время. Да и не так много времени прошло, как вы думаете. Но как много интересного я успел увидеть – вы все до единого грешны, не исключая моего брата. Все! Содом и Гоморра! Ты думаешь, что сможешь обратить на меня свой гнев, Савел? Вскоре ты познаешь, что значит истинный, праведный гнев твоего Господа! А ведь мы могли быть друзьями – когда-то мне нравилось с тобой разговаривать – слушать и изредка делиться своими мыслями – ты ведь был талантливым художником – во что тебя превратила твоя гордыня!