Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

– Тебе сейчас больно, не стесняйся слез. А хочешь… я покажу свою коллекцию.

Вера посмотрела на него заплаканными красными глазами. Я увидел ее лицо очень близко, даже смог почувствовать исходящее от него тепло и тот дивный свет… Мое сердце лопнуло обжигающим взрывом, будто воздушный шар проткнули иголкой.

– Работы Савела, я же их коллекционирую.

Вера сомкнула ресницы, давая согласие. Никита подозвал официанта и попросил счет. Воспользовавшись паузой, он снова нырнул ко мне, чтобы самодовольно подмигнуть.

Они едут молча, Никита пытался было разговорить Веру вновь, но правильно оценил обстановку и смолк. Да и ехали они минуты три от силы – новостройка в саду Виестура, дорогая недвижимость. Последний этаж на лифте. Большая квартира в строгом минималистическом дизайне, стены под бетон. «Лофт давно устарел» – промелькнуло у меня завистливо-язвительное.

Никита развел руками, как бы извиняясь, мол чем богаты. Они разулись:

– Чай, кофе? Картины в спальне, дальняя комната, пойдем покажу.

Мне хотелось закрыть руки ладонями. Мы оказались в комнате, набитой бездарностью. Я сгорал от стыда. Неужели Никита действительно живет в этом, или он оформил спальню, готовясь к свиданию с Верой?

Вдоль стен висели мои картины. Их было множество, и одна хуже другой. Бездушная безвкусица, на которую падки пьяные туристы. Вера медленно и молчаливо прошла вдоль стен, подолгу останавливаясь у каждой картины. Она беззвучно плакала, ее плечи подрагивали. По некоторым картинам она проводила рукой.

– А что висело вот здесь? – Она вытерла слезы.

Тонкая рука указывала на свободное пятно на стене прямо напротив кровати. Эта пустота выглядела так, будто там действительно что-то должно было быть. Подтверждал Верину догадку и шуруп дюбеля, торчащий из стены.

Никита подошел к Вере вплотную:

– Тут должен был висеть твой портрет, – говорил он доверительным шепотом, – последняя работа Савела. Но он ее не закончил, или ее у него выкрали – я обязательно выясню это. Мы разберемся – вместе…

Никита приближался все ближе, желая поцеловать Веру. И она дала безмолвное согласие…

Что-то произошло, и я стал чувствовать происходящее полнее – я практически слился с Никитой, ощущая все то, что ощущал и он.

Я чувствовал вкус ее губ, винное дыхание, тепло ее тела. Она отвечала на поцелуй. Я чувствовал мысли Никиты, понимал его желания, его обнаженное злорадство и приказ – смотри! Я ощущал, как в его штанах набухает член, я понимал, что сейчас будет.

«Нет! Прошу! Не надо!» – взмолился я: «Дай мне уйти! Я не хочу смотреть! Заклинаю, не надо!»

Никита слышал, но игнорировал мою мольбу. Будто бы моя рука скользила с ее плеча вниз по телу. И тут Вера его оттолкнула:

– Нет, я так не могу, – по ее щекам текли слезы, – только не сегодня! Мне пора…

Она быстро вышла. Никита разочарованно цыкнул и погнался за ней:

– Извини, я не хотел. Это само как-то вышло. Давай я тебя подвезу!

– Я пешком, тут недалеко, я хочу побыть одна… – и, подумав, она добавила, – это ты меня извини, я просто не могу…

– Я позвоню завтра?

Она приложила усилие, чтобы улыбнуться:

– Конечно.

Вера ушла. Никита закрыл дверь, улыбаясь. С ухмылкой он добрался до спальни, откинулся на кровать и захохотал. Он смеялся долго, сначала весело, а потом нервно и злобно

Сеанс прервался, и я услышал этот смех за спиной:

– Нет, ты это видел? А ведь почти получилось…

– Ты… – я впился в него взглядом, – я тебя уничтожу.

Я вскочил, перевернув кресло, и бросился на своего убийцу. Я крепко вцепился в горло, и начал душить. Никита больше не смеялся, испуг читался на его лице, он пытался оттолкнуть меня, отодвинуть, но я навалился всем телом, завалил его и все душил-душил…

Никита хватался за мои руки, его лицо сначала покраснело, а затем побагровело, он начал извиваться всем телом, а я душил и шипел ему в лицо, как я его ненавижу.

Его хватка сперва ослабла, а потом, почти сразу же, изошла на нет. Он посинел, даже сделался какого-то фиолетового окраса и обмяк. Я, тяжело дыша, поднялся. Осмотрелся вокруг – что делать дальше? Куда бежать – ведь я не знаю, где выход из Внутренней Риги, и меня найдут. А имеет ли смысл бежать – теперь не все ли равно?

Я упал в одно из кресел, после борьбы было тяжело двигаться, дыхание не успокаивалось. А надо собраться и многое обдумать. Труп, размывался в каплях моего пота. Чтобы пропустить в легкие больше воздуха, я по-собачьи высунул язык.

Но почему мне так тяжело? Разве у меня сохранились легкие, на которые действуют законы физического мира?

Каждый вдох давался с хрипом, а выдох со свистом. Чтобы успокоить невыносимое жжение в горле, я положил на него руки.

И начал себя душить…

Я сжимал руки с каждой секундой сильнее против моей воли. Хотелось кашлять и тошнить одновременно, будто тысячи иголок проткнули гортань, но я душил себя сам и ничего с этим не мог поделать.

Глаза наполнились слезами, я задрыгал ногами, опрокинул на спинку кресло, разбил затылок об бетонный пол, и, извиваясь в собственной крови продолжал убивать себя.

От острой головной боли свет померк и конечности ослабли – кроме рук, которые продолжали заниматься своим делом. Яркая вспышка боли и я умер – ни стало ничего. А потом я услышал Никитин смех.

Он стоял надо мной и заливался хохотом, а я моргал и ничего не понимал.

– Ты что, правда думал меня задушить? – Он рассмеялся еще громче, – убить меня в моем же мире? Вот умора. На что ты рассчитывал?

Я молчал, осознав, в каком жалком положении нахожусь: Никита только что растоптал меня, а завтра-послезавтра завладеет Верой. И я ничего не могу с этим поделать – я полностью в его руках. Умолять и просить о пощаде?

– Что-то ты плохо себя ведешь перед своим Богом. Да еще и на девятый день! Правда, не определить ли тебя в ад? А как ты думаешь, каким способом ублажит меня Вера, если узнает, что это я определяю, как тебе быть? А какими способами она ублажала тебя? А какой твой любимый? Эх, у тебя еще будет возможность посмотреть, как надо было удовлетворять ее – увидишь, после первой же палки она забудет о тебе навсегда.

Никита не смог говорить, показательно задыхаясь от смеха.

И то, что жило в потемках меня пробудилось, взорвалось и заполнило все нутро. Я смотрел на него холодными, полными ненависти глазами. Если его нельзя убить, значит, надо найти способ стереть его в порошок, уничтожить так, чтобы и следа не осталось.

Пробудившаяся ненависть успокаивала меня, утешала, будто мать – грудного ребенка: «тише-тише» – шептала она, «мы с ним обязательно разберемся – мы заставим страдать его так, как до этого ни одно живое существо не страдало. Потерпи, все еще будет».

Гнев согревал меня, растопив костер обещанного возмездия, в котором, как колдун, демонстрировал картины мести.

– Ты-то чего улыбаешься? Уже представляешь и смакуешь сцену, которую вскоре увидишь? Я дам воспользоваться всеми своими чувствами – хочу, чтобы ты кончил вместе со мной!

– Ты же ее даже не любишь… – Сказал я, не чтобы образумить его, а чтобы подпитать пробудившегося зверя во мне.

– А разве, чтобы кого-то трахнуть, обязательно надо любить?