– Да. Самое главное. Вас директор к себе просил с докладом. Срочно.
– С докладом, говоришь? – нахмурившись, уточнило тело.
Чудаков довольно потёр руки: «Ну вот и всё, гейм овер, как говорится. Тряпками. Ха-ха. Погаными тряпками…»
Блуждающий, недовольный взгляд руководящего тела от внимания секретарши тоже не ускользнул.
– Пожалуйста, Иван Павлович. – Анечка протянула в низком реверансе папку. – Ваш доклад. Петров весь вечер для вас готовил специально.
Тело, щёлкнув удовлетворённо пальцами, взяло папку и, сделав на ходу пару глотков кофе, направилось лёгкой поступью в кабинет главы Управы.
Чудаков проводил его долгим, полным презрения и ненависти взглядом. Ему вдруг стало душно, и он выскочил через закрытое окно на улицу
– Ну когда, когда они наконец поймут, что он – это не я вовсе? – отчаянно воскликнул Чудаков и от расстройства чувств подпрыгнул высоко на дерево.
– А никогда! – услышал он рядом с собой знакомый насмешливый голос.
Чудаков обернулся на звук и увидел прозрачный контур своего директора, который болтался рядом с ним на ветке, словно старый, рваный, выброшенный с балкона целлофановый пакет.
– Вы?
– А чему ты так удивляешься? Я уже второй год тут вишу.
– Где тут?
– Между небом и землёй, а то где ж ещё?
– А там тогда кто? – Чудаков ошарашенно кивнул в сторону окна кабинета, за которым как раз сейчас происходило их с главой совещание. – И потом… вчера же ещё с вами только пиво пили. Вы вполне себе свежо выглядели.
– Э-э-э… – заколыхалась на ветру голова начальника, – это вы вчера не со мной, с телом моим жуировали.
– С каким ещё телом?
– С тем, с которым твоё тело сейчас совещается. Это не мне, а телу моему ты вчера «Жигулёвского» подливал и в задницу целовал тоже его. Неужели так понять сложно? Да-а-а. И за что я тебя только на службе держу, такого недалёкого? За целования, наверное.
– Но всё… всё так естественно и натурально было.
– Хочешь сказать, что у тебя даже ни на секунду не закралось ни малейшего подозрения, что не я это был? – немного обиженно спросил начальник.
– Ни малюсенького. Такой же… козёл, как всегда.
Чудаков не стал утруждать себя подбором выражений, рассудив, что это несвежее привидение ему уже не начальник.
– А о чём вы со мной… с ним то бишь говорили, не помнишь?
По-видимому, на «козла» директор не обиделся… или сделал вид, что не обиделся.
– Ну, это… как всегда, о бабах вроде. А ещё о футболе, там, о геморрое, о бане, потом опять о бабах.
– Это всё?
– На профессиональные темы говорили ещё, – вспомнил Чудаков. – Ну, там, как грамотно распилить остаток годового бюджета на здравоохранение или сколько бабок лучше запросить у АО «Жилстрой» за разрешение на строительство в водоохранной зоне.
– Вот видишь, ни о чём душевном, – удовлетворённо подвёл итог начальник. – Тогда всё понятно. В тело пили, в тело закусывали, о телах болтали. Немудрено было и обознаться. В душу ты мне ж не заглядывал.
– В душу? Ну не зна-а-аю, – задумался Чудаков. – Хотя… по три ж литра на брата взяли. Как по мне, так вполне душевно посидели.
– Душевно? Понимал бы чего, душевный ты наш.
– А что я понимать должен? – нахохлился Чудаков. – Поясните. Если не спешите, как всегда, конечно.
– Чего-чего, а времени у нас с тобой, Ваня, теперь навалом. Поэтому слушай давай сюда. Как смогу – объясню.
Чудаков подплыл поближе к начальнику и по старой привычке преданно уставился ему в глаза.
– От рождения наше «я» состоит из тела и души в пропорции пятьдесят на пятьдесят где-то, – издалека начал директор. – Это навроде заводской настройки, стартовые условия, что типовые для всех. А вот как дальше пойдёт, зависит от нас уже. Кто-то развивает душу и изводит аскезой тело. Взять тех же святых хотя б. Праведники вон к концу жизни чуть ли не бесплотными становятся. Это, значит, один путь. Впрочем, как по мне, чем над собой так издеваться, то лучше и не жить вовсе. Зато если ты живёшь, к примеру, полноценно и с размахом, типа как мы с тобой, ну, там, бабы, бабки, текила, тачки, скачки и всё такое, то происходит обратный процесс. Тело начинает разрастаться, а душа скукоживается.
– Ну и в чём… в чём фокус-то? – от нетерпения фантом Чудакова вытянулся в вопросительный знак.
– Погоди. Со временем тело занимает всё больше объёма и, соответственно, потихоньку вытесняет из себя слегка сморщенную душу. Происходит это, конечно, в течение долгого времени, незаметно для остальных и для тебя самого, до того момента, пока не случится её окончательный отрыв. Собственно, тогда-то ты и оказываешься в одночасье на улице, висящим рядом со мной на дереве.
– И зачем этот отрыв происходит?
– Ну ты совсем, я погляжу, отупел от бестелесности. Потому что душе места в теле не остаётся совсем. Она к тому времени для тела и не значит уже ни хрена. Что есть она, а что её нет. Атавизм. И вот тогда у тела происходит нечто вроде самопроизвольной линьки. Отторгает оно душу на хрен, как змея шкуру сбрасывает.
– Так ведь тело…
– А что тело?
Собеседник Чудакова зевнул. Ему, похоже, наскучил этот разговор. По-видимому, директору уже не впервые приходилось проводить с новичками подобные эзотерические экскурсы.
– Манеры, опыт, повадки, которые ты обретал для него с годами, никуда не деваются, с ним остаются. Вот тело и продолжает свою жизнедеятельность на автомате. Почему бы и нет? Жрёт, пьёт, пукает, зарплату исправно получает. Никто и не замечает, что оно как бы неодушевлённое вовсе. На инстинктах преспокойно держится да на мышечной памяти. И зачем ему, скажи, в таком случае Чудаков со своей мелкой дрянной душонкой? Впрочем, не только ему. Никто вокруг душу твою, как ты, наверное, успел уже заметить, не оплакивает. Никому она не нужна вовсе по факту. Ни твоя не нужна, ни моя. Ни-ко-му. А вот когда тело поистаскается и дуба даст, тогда – ой. Тогда – вселенский траур и пышные поминки.
– И долго так мне сидеть и глазеть на себя со стороны?
– Хороший вопрос. Вот когда телу кирдык наступит, когда прикопают, тогда и того… можно и в путь будет собираться, на судилище, так сказать, ответ держать. Ну или если вдруг чудо какое произойдёт. Кто-нибудь за тебя крепко помолится на этом свете, к примеру. Тогда, может, даже в тело вернёшься. Правда, такое редко бывает. На моей памяти – два раза всего.
Чудаков попытался вспомнить, кто бы мог за него помолиться, и приуныл.
– А до тех пор мы с тобой будем сидеть тут и смотреть, как наши тела в кабинете совещаются, даже отойти от них далеко не сможем, – лениво продолжал объяснять ему диспозицию начальник. – Ну, давай попробуй, денься куда-нибудь. Вот хотя бы к метро за сигаретами сгоняй, – лукаво подмигнул он. – Смотри, как раз троллейбус подошёл.
Чудаков стёк с ветки и захотел было припустить в карьер за транспортным средством, но не смог заставить себя сдвинуться с места. Очертания его поблёкли и растянулись, от носа оторвался протуберанец. Душа Чудакова заныла, затосковала и едва не ушла туда, где должны были находиться его пятки. Однако стоило ему только взлететь обратно к себе, на ветку, и снова увидеть в окне кабинета своё родное тело в любимом пиджаке, как тошнотный ком, стоявший у горла, отступил, и к Чудакову вернулось обыкновенное умиротворение и спокойствие.
– Да ты не расстраивайся уж так, нормально это. – Рассмеявшись, начальник покровительственно похлопал его по тому месту, где должно находиться плечо. – В отличие от тела, душа твоя продолжает нуждаться в нём и после своего изгнания. Срослась она с ним, понимаешь. Ничего, впрочем, удивительного. На него же всю жизнь отпахала.
– И откуда вы всё знаете-то? – недоверчиво осклабился Чудаков, снимая с плеча руку директора. – И про заводские настройки, и про мышечную память? Вы что, бог?
– Знакомый депутат рассказал. Астральный, конечно. Знаешь, вокруг их тут сколько? Охотный Ряд ведь недалеко.