Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

– Да затворяйте же дверь, – обратилась Ранцева къ вошедшему съ молокомъ Набатову. Въ открытую дверь ворвался крикъ отвратительнаго ругательства и еще бол?е густой, тяжелый запахъ, ч?мъ тотъ, который былъ зд?сь.

– Ну, а Катя что нынче выд?лывала, такъ чудеса, – продолжала Марья Павловна. – Всю дорогу несла малаго.

– Да неправда, несли вы больше моего, – насилу сдерживая улыбку, сказала Маслова.

– Да, а потомъ я свалилась, такъ устала, а она какъ ни по чемъ, вымыла, убрала всю камеру. – В?дь тутъ страшная грязь была, какъ мы пришли, да еще платье все мокрое....

– Да в?дь я привыкла, мое старинное занятiе. Дмитрiй Ивановичъ знаетъ, – перебила Катя, уже не сдерживая улыбку и переводя свои косые глаза на Вильгельмсона,[410 - Зач.: пившаго чай съ блюдечка,] придерживавшаго заслонку разгоравшейся печи и жадно смотр?вшаго[411 - Зач.: блестящими глазами] и оглядывавшагося то на Катю, то на Нехлюдова.[412 - Зач.: Нехлюдовъ ровно нед?лю не видалъ Маслову и теперь не узнавалъ ее. Она была проста, весела и если не спокойна, то только потому, что, какъ это Нехлюдовъ тотчасъ же зам?тилъ, между нею и Вильгельмсономъ началась любовь.]

Вильгельмсонъ, очевидно, былъ весь уже покоренъ любовью, она же была рада, благодарна за эту новую любовь и не знала, какъ ей принять ее. Маслова нынче была особенно радостна еще и потому, что ей удалось[413 - Зач.: не только свид?ться,] примирить озлобленную противъ себя Бочкову, шедшую въ той же партiи,[414 - Зач.: но и пожал?ть ее, помочь ей] и вызвать въ себ? доброе чувство къ этому бывшему врагу. И это испытанное ею чувство непереставая радовало ее, приводило въ особенное праздничное состоянiе. Ей очень хот?лось, чтобы Марья Павловна, и Нехлюдовъ, и Вильгельмсонъ узнали о причин? ея радости, вм?ст? съ т?мъ она боялась, какъ бы то, что они узнаютъ то, что она сд?лала, не испортило того чувства радости, которое она теперь испытывала. Сд?лала же она сл?дующее самое неважное д?ло, но такое, которое очень радовало ее.

Когда при передач? партiи однимъ конвойнымъ офицеромъ другому ее перевели на время прiема назадъ отъ политическихъ къ уголовнымъ, она опять встр?тилась съ Бочковой. Бочкова была разлучена съ Картинкинымъ; на одномъ изъ этаповъ у нея украли м?шокъ съ вещами. Сама она была дурна, стара и неласкова, такъ что товарки не любили ее, и она находилась въ б?дственномъ состоянiи. Когда въ тотъ вечеръ, который Маслова провела въ уголовной камер?, стали пить чай, Бочкова легла на нары и закрылась кафтаномъ. Маслова взяла свою юбку, платокъ и башмаки, потомъ отсыпала въ дв? бумажки чаю и сахару и подошла къ Бочковой.

– Тихоновна, – сказала она.

Бочкова поднялась.

– Чего теб??

– Сказывали, васъ обокрали. Возьмите вотъ. У меня есть еще.

Бочкова встала[415 - Зачеркнуто: взяла свертокъ, развернула его и молча посмотр?ла на Маслову.– Ну, спасибо.] и, взявъ свертки, н?сколько разъ перевела свои глаза съ лица Масловой на свертки и ничего не сказала. Маслова ушла и[416 - Зач.: больше он? не говорили, но когда Маслова вспомнила о томъ, что она сд?лала, сердце ея начинало сильно биться.] больше не видала Бочкову. Теперь, когда вспомнила объ этомъ, ей становилось такъ весело, какъ бывало весело только въ первой молодости, когда она д?вочкой б?гала въ гор?лки, даже весел?е.

* № 111 (кор. № 27).

Посл? вечерней пов?рки, при чемъ Нехлюдовъ получилъ разр?шенiе оставаться, выпитыхъ 6-и чайниковъ чая и ужина, состоявшаго изъ молока, яицъ и селедки,[417 - Зач.: вс? пересыпались шутками и завязался разговоръ общiй о значенiи того движенiя, зa которое теперь вс? эти люди шли кто въ ссылку, кто въ каторгу. Нехлюдовъ выпросилъ позволенiе у офицера оставаться и посл? пов?рки. Разговоръ по случаю утренняго эпизода шелъ о томъ, какiя средства бол?е д?йствительны для уничтоженiя того варварства, которое проявилось тутъ и проявлялось везд?, на каждомъ шагу, отъ сферъ самыхъ высшихъ до самыхъ низшихъ. Въ числ? бес?дующихъ были представители вс?хъ трехъ партiй: Земли и воли, чернаго перед?ла – къ этимъ принадлежали: Набатовъ, Крузе, Марья Павловна, желавшiе только просв?тить народъ, чтобы онъ могъ самъ отстоять свои права; третья [в подлиннике] вторая партiя была партiя народоволъцевъ.] шелъ самый незначительный разговоръ, перескакивавшiй съ предмета на предметь, и все больше о событiяхъ настоящаго и о самыхъ большихъ пустякахъ: о сапогахъ, о Петьк?, объ офицер?, объ упавшей лошади, объ одеждахъ – все это пересыпаемое шутками и вс?ми понятными намеками и, главное, о научныхъ вопросахъ.

Условiя, въ которыхъ находились эти люди, были такъ тяжелы, такъ много было ими пережито мучительнаго, что не любили, боялись вспоминать не только о пережитомъ, но даже и опрошедшей д?ятельности, о томъ, что привело ихъ въ это положенiе. Вс? постоянно находились въ приподнятомъ, возбужденномъ состоянiи, врод? того, въ которомъ находятся люди на войн?, гд? не говорятъ ни о сил? непрiятеля, ни объ ожидающемся сраженiи, ни о ранахъ и смертяхъ. Такъ было и зд?сь. Для того чтобы были въ состоянiи переносить мужественно настоящее положенiе, надо было не думать о немъ, развлекаться. И такъ они и д?лали, никогда не говорили о томъ, что каждый пережилъ, а говорили о пустякахъ. Было даже одно время, что они достали карты и играли въ преферансъ ц?лыми вечерами и ночами. Выигрывать нечего было, потому что вс? они жили общиной, вс? ихъ деньги были вм?ст?, на это было средство не думать. Потомъ случился горячiй споръ, и р?шили отдать карты уголовнымъ и не играть больше. Такъ что никогда Нехлюдовъ до этого дня не слыхалъ между ними равговоровъ объ ихъ прошедшемъ. Въ этотъ же вечеръ случился такой разговоръ и кончился посл? веселаго начала вечера очень печально.

** № 112 (кор. № 27).

– Ну вотъ вы, какъ вы стали революцiонеромъ?

– Я? А вотъ какъ.

– Ну вотъ разскажите все сначала, какъ было, – сказалъ Нехлюдовъ.

– Хорошо, – улыбаясь сказалъ Вильгельмсонъ. – Ну вотъ. Началось съ того, что ко мн? Лихонинъ – чудесный малый – товарищъ (онъ сошелъ съ ума и пов?сился) принесъ пачку прокламацiй. Онъ не хот?лъ меня втягивать, но я зналъ и сочувствовалъ ему. Мн? было 20 л?тъ. И тутъ меня въ первый разъ взяли и свели къ жандарму. Меня допрашивалъ жандармъ. Я только однаго боялся, какъ бы не выдать кого. Посл? допроса меня отправили въ часть съ городовымъ. Вотъ тутъ въ первый разъ я испыталъ тяжелое чувство, какъ сказать – чувство обиды. Меня прямо, какъ я былъ, свели въ кутузку, гд? пьяные. Я сталъ протестовать. Но меня не слушали: «Много васъ тутъ», и заставили ждать. Потомъ пришли за мной и свели въ тюрьму. Смотритель приказалъ сейчасъ же разд?ть меня до гола. Въ комнат? было холодно, сыро. Меня разд?ли и обыскали. Обыскали, потомъ принесли арестантскую рубаху, порты, башмаки, халатъ и отвели въ отд?льную камеру, заперли и ушли. – Вотъ это была ужасная минута. Обида безсилiя и, главное, недоум?нiе – что д?лается то, чего не должно быть. Тутъ я пережилъ тяжелое, гадкое время. Но жить надо, молодость беретъ свое, – сталъ оглядываться. Камера моя была въ конц? длиннаго, узкаго и темнаго коридора, въ первомъ этаж? зданiя. Это низкая, сырая, грязная комнатка длиною въ три аршина и шириною въ два, съ однимъ полуокномъ, устроеннымъ очень высоко, съ разбитыми стеклами и съ жел?зной массивной р?шеткой, вонючая, душная, сырая, грязная, полная клоповъ. Жел?зная кровать съ узкимъ, набитымъ соломой матрацемъ, и такая же подушка, все грязное, вонючее [1 неразбор.], деревянный табуретъ и обглоданный столъ. Ни б?лья, ни подушки, ни книги, которую я захватилъ съ собой, ничего мн? не дали. И такъ я просид?лъ два съ половиной м?сяца. Только черезъ нед?лю или дв? дали библiю съ русско-еврейскимъ текстомъ, которую мн? купила мать и передала черезъ смотрителя. Она купила дв? части, но одну часть оставилъ у себя смотритель. Такъ я ее никогда и не получилъ. Привели меня въ 4-омъ часу, это было зимой, такъ что скоро въ камер? сд?лалось совершенно темно, и въ этой темнот?, ничего не зная, что, зач?мъ, за что, я пробылъ часа полтора. Это было ужасное время. Тамъ они живутъ. Даже слышно мн? было грохотъ колесъ, крики д?тей, см?хъ. А я тутъ. Это нельзя описать. Надо передать. Вечеромъ загрем?ла дверь, пришелъ сторожъ изъ солдатъ, вольнонаемный, внесъ лампочку, деревянную парашу и жидкую кашицу и кусокъ чернаго хл?ба. То, что меня хот?ли кормить, знали, что я тутъ, и нарочно хот?ли меня оставить зд?сь, это было ужасно. Я попробовалъ говорить съ сторожемъ: «не полагается говорить». – И больше ничего. А вижу, что онъ челов?къ, и живой. Если бы онъ былъ машина, было бы легче, а то челов?къ какъ челов?къ и ничего противъ меня не им?етъ, а вотъ входитъ ко мн?, отпираетъ и запираетъ, а меня не выпускаетъ. Онъ сказалъ только, что если мн? что нужно, то я могу позвать его въ дырку въ двери, но чтобы я не закрывалъ эту дырку, чтобы всегда можно было вид?ть, что я д?лаю. Тоже чтобы не тушилъ огня ночью.

Въ шесть часовъ вечера (время это я узналъ впосл?дствiи) въ коридор? послышался шумъ. Это была пов?рка. Дверь камеры отворилась, входили два офицера съ двумя или тремя солдатами (солдаты оружiе оставляли въ коридор?), и солдатъ сбросилъ подушку, матрацъ, осмотр?лъ матрацъ, подоконникъ, р?шетку и кровать, и потомъ дверь заперли висячимъ замкомъ и уже до утра, до 8-ми часовъ, до новой утренней пов?рки.

Въ первый же вечеръ, вскор? посл? пов?рки, я услыхалъ голоса. Это заключенные подходили къ дверямъ и въ дверное отверстiе начали говорить и спрашивали новости. Узнали про меня, распросили. И потомъ все затихло. Такъ я просид?лъ 2

/

м?сяца.

** № 113 (кор. № 27)

Сл?д[ующая] гл[ава].

Начался разговоръ въ конц? вечера съ того, что вышедшiй на дворъ Набатовъ принесъ изв?стiе о томъ, что онъ на ст?н? нашелъ карандашомъ надпись Виктора Петлина, который писалъ, что прошелъ 12 Іюня съ уголовными въ Нерчинскъ. Викторъ Петлинъ былъ революцiонеръ, котораго зналъ Новодворовъ и особенно близко Вильгельмсонъ, сид?вшiй съ нимъ вм?ст? въ Кiевской тюрьм?. Петлинъ сошелъ съ ума и былъ оставленъ въ Казани. Вс? думали, что онъ тамъ. И вдругъ эта его надпись, по которой видно, что его отправили одного съ уголовными.

Изв?стiе это взволновало вс?хъ, въ особенности Семенова, тоже знавшаго Петлина.

– Онъ тогда уже, въ Кiевской тюрьм?, сд?лался боленъ, – сказалъ Вильгельмсонъ. – Мы слышали его крики. Онъ Богъ знаетъ что говорилъ.

– Это посл? казни этихъ двухъ мальчиковъ, – сказалъ Семеновъ.

– Какой казни? – спросилъ Нехлюдовъ.

– Это было ужасное д?ло, – сказалъ Семеновъ. – Вотъ онъ знаетъ. Разскажи, – обратился онъ къ Вильгельмсону.

Ледъ былъ разбитъ. У вс?хъ сд?лались серьезныя лица. Вс? замолкли, только слышенъ былъ гулъ зa дверью, и Вильгельмсонъ сталъ разсказывать.

– Ихъ было три, – началъ онъ, – Розовскiй, Лозинскiй и третiй – забылъ фамилiю; но этотъ за н?сколько дней до конфирмацiи приговора исчезъ изъ тюрьмы и, какъ оказалось потомъ, выдалъ товарищей и былъ за это помилованъ, а эти двое были при насъ. – Я съ Петлинымъ сид?лъ рядомъ, были приговорены къ казни.

– За что же? – спросилъ Нехлюдовъ.

– Оба они были совс?мъ неважные преступники, а такъ себ?, мальчики, взятые за знакомство. Приговорены же они были за то, что, когда ихъ вели подъ конвоемъ, они вырвали у солдата ружье и хот?ли б?жать. Одному, Лозинскому, было 23 года, а другому, еврею Розовскому, не было 17-ти л?тъ – совершенный мальчикъ, безусый и безбородый.

– И казнены?

– Да. Это то, главное, и под?йствовало на Петлина. Онъ сид?лъ рядомъ съ этимъ Розовскимъ. Мы знали. Ихъ водили въ судъ и, когда привезли, они сами сказали намъ. Мы по вечерамъ, посл? пов?рки, прямо подходили къ дверямъ и переговаривались. Лозинскiй посл? приговора все время былъ очень сосредоточенъ, читалъ евангелiе и почти пересталъ говорить съ нами. Къ нему приходили его братъ и сестра и обнад?живали его, что наказанiе смягчатъ, да и мы вс? были въ этомъ ув?рены; знали, что никакого преступленiя за ними не было. Розовскiй же, такъ тотъ былъ и посл? приговора совершенно веселъ, какъ всегда, и не вспоминалъ о приговор?, а, какъ всегда, по вечерамъ становился у дверки и болталъ своимъ тонкимъ голоскомъ о всякихъ пустякахъ. Даже, казалось, онъ сд?лался особенно болтливъ и глумливъ въ эти дни. Такъ прошло 5 дней. Мы тоже не думали, чтобы могла быть казнь.

Вильгельмсонъ замолчалъ и сталъ закуривать папироску. Вс? молчали, и вс? глаза были обращены на него. Нехлюдовъ взглянулъ на Катюшу. Она съ страдальческимъ лицомъ смотрела на Вильгельмсона. За дверью было затишье, которое вдругъ разразилось бранью двухъ голосовъ и плачемъ. «Я тебя… выучу. Не см?й. Не трошь».

– Ну, – обратилась Марья Павловна къ Вильгельмсону.

– Ну, прошло 5 дней, и разъ вечеромъ сторожъ подошелъ къ моей двери и объявилъ мн? съ дрожью въ голос? и со слезами на глазахъ, что на двор? тюрьмы строятъ вис?лицы. У насъ было тихо, мы не говорили, но я не спалъ всю ночь, и сторожъ раза два подходилъ къ моей двери и разсказывалъ то, что построили уже дв? вис?лицы, и что привезены палачи и два помощника. Скажетъ, дрогнетъ голосомъ и уйдетъ. Знали ли Лозинскiй и Розовскiй о томъ, что мн? говорилъ сторожъ, не знаю, но думаю, что н?тъ, потому что сторожъ то, что говорилъ намъ, говорилъ по секрету и просилъ не выдавать его и не говорить товарищамъ. Я не спалъ, разум?ется. Вотъ въ три часа по коридору тюрьмы слышу шумъ. Это смотритель, помощникъ и караулъ прошли въ камеры къ Лозинскому и Розовскому. Тишина была мертвая. И вдругъ слышу, помощникъ смотрителя остановился у камеры Лозинскаго, со мной рядомъ, и почти не сказалъ, а какъ-то торопливо взвизгнулъ: «Лозовскiй, вставайте, над?вайте чистое б?лье». Что то зашевелилось, и слышался голосъ Лозинскаго, странный, спокойный голосъ: «Разв? казнь утверждена?» Потомъ слышу, какъ двери камеры его отворились, что то поговорили. Это Лозинскiй просился проститься съ товарищами. Смотритель разр?шилъ, и Лозинскiй пошелъ въ другую отъ меня сторону. Пока онъ обходилъ камеры съ другаго конца коридора, я стоялъ у оконца дверей и вид?лъ смотрителя, его помощника, офицеровъ, сторожей, которые вс? стояли у моей камеры; вс? они были бл?дны, какъ мертвецы, и у смотрителя – здороваго, краснощекаго рябого, въ обыкновенное время зв?роподобнаго челов?ка, теперь тряслась нижняя губа, и онъ верт?лъ судорожно портупею, когда я услыхалъ приближающiеся шаги Лозинскаго. Когда онъ подошелъ, вс? съ ужасомъ отступили и дали ему дорогу. Лозинскiй подошелъ къ моей камер? и молча остановился. Лицо у него было осунувшееся, черное. «Вильгельмсонъ, есть у ва… папиросы?» Я не усп?лъ достать, какъ помощникъ смотрителя посп?шно досталъ портсигаръ и подалъ ему. Ни я, ни Лозинскiй говорить ничего не могли. Я только помню ужасное выраженiе лица Лозинскаго и его одну фразу: «Ухъ, какъ скверно. Какъ жестоко, несправедливо! Я в?дь ничего не сд?лалъ… ничего не сд?лалъ злаго». Онъ нервно курилъ, быстро выпуская дымъ и, отворачиваясь отъ ожидавшей его стражи, смотр?лъ въ мою камеру. Въ это время по коридору почти б?гомъ проб?жалъ къ Лозинскому Розовскiй, и я слышалъ его неестественный веселый голосъ: «А я еще выпью грудного чаю, который мн? прописалъ вчера докторъ». Эти слова были какъ бы лозунгомъ, который прервалъ страшную тишину, и помощникъ смотрителя т?мъ же взвизгиванiемъ прокричалъ: «Розовскiй, что за шутки! Идемъ!» – «Идемъ, идемъ!» машинально повторили челов?ка два изъ сопутствующихъ, и Лозинскiй, кивнувъ мн? головой, быстро, почти б?гомъ, всл?дъ за Розовскимъ въ сопровожденiи всей стражи пошелъ по коридору. Больше я ничего не вид?лъ и не слышалъ. Ц?лый день въ коридор? была гробовая тишина, и у меня въ ушахъ все только звучалъ молодой звонкiй голосъ Розовскаго: «еще выпью груднаго чаю», и его молоденькiе шаги мальчика, весело и бодро б?жавшаго по коридору.

Впосл?дствiи я узналъ, что поваръ однихъ дальнихъ моихъ родственниковъ, бывшiй съ своими господами въ город?, пошелъ посмотр?ть на эту казнь, – онъ былъ родственникомъ одного изъ сторожей, – такъ какъ частному лицу нельзя было быть во двор? тюрьмы. Когда онъ увид?лъ казнь, онъ вышелъ изъ двора и, не заходя домой, с?лъ на по?здъ и у?халъ въ деревню. Два дня его вид?ли бродившаго и говорившаго, какъ сумашедшаго, вдоль р?ки. На третiй день онъ утопился.

Петлинъ пережилъ все это сильн?е моего, потому что сид?лъ рядомъ съ Розовскимъ и сблизился съ нимъ.

Вс? молчали.

* № 114 (кор. № 27).

Почтамтъ была низкая со сводами комната. За конторкой сид?ли чиновники и выдавали толпящемуся народу. Одинъ чиновникъ, согнувъ на бокъ голову, не переставая стукалъ печатью по какимъ то конвертамъ, на лавк? деревянной сид?лъ солдатъ и перебиралъ конверты изъ портфеля. Нехлюдовъ с?лъ съ нимъ рядомъ и вдругъ[418 - Зачеркнуто: вспомнилъ вдругъ все пережитое имъ за посл?днiе полгода, и ему стало грустно, такъ грустно, такъ грустно, что захот?лось плакать. Грустно ему стало отъ того, что онъ] почувствовалъ, что онъ страшно усталъ – усталъ не только отъ того, что онъ не спалъ, да и много ночей не спалъ, какъ люди, и трясся на перекладной, но усталъ отъ жизни, отъ напряженiя чувства.

«Теперь она помилована,[419 - Зач.: опять что то новое будетъ. Куда она по?детъ? Захочетъ ли она соединиться съ нимъ? Захочетъ – это будетъ тяжело, мучительно.] она пойдетъ за Вильгельмсона, она любитъ его. А я останусь одинъ и съ т?ми неразр?шимыми вопросами, которые стоятъ предо мною».

– Пожалуйте расписаться.

Нехлюдовъ всталъ, насилу волоча ноги, расписался, потомъ вернулся въ гостинницу и заснулъ. Когда онъ проснулся, уже было темно, 6-й часъ, и время ехать на об?дъ къ Губернатору.

** № 115 (кор. № 27).