Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

– Не смотри, лучше убей меня, дай ножъ, дай яду. Не могу, не могу!

Послышались шаги. Дверь въ коридоръ отворилась, и вошелъ челов?къ въ офицерскомъ мундир? съ двумя сторожами. Въ сос?днихъ камерахъ появились глаза въ дыркахъ дверей, но офицеръ, проходя, защелкивалъ ихъ.

– Разбойники, мучители! – послышалось изъ одной; въ другой колотили въ дверь кулаками.

Офицеръ былъ бл?денъ. Хотя это повторялось часто, всегда это было страшно и тяжело. Какъ только дверь къ истерической женщин? отворили, она бросилась къ ней и хот?ла выйти.

– Пустите меня, пустите, – визжала она, одной рукой схватывая растерзанное платье на груди, другой откидывая зa ухо пряди жидкихъ волосъ съ пробивавшейся въ нихъ с?диною.

– Вы в?дь знаете, что нельзя; глупости не говорите, – сказалъ офицеръ, стоя въ дверяхъ.

– Пустите или убейте! – кричала она, отталкивая его.

– Оставьте, – строго сказалъ офицеръ, но она не слушалась.

Офицеръ кивнулъ сторожамъ, и они схватили ее. Она завизжала еще громче.

– Перестаньте, хуже будетъ.

Она продолжала кричать.[432 - Зач.: все повторяя свой жестъ придерживанiя платья на груди и оправленiя волосъ.]

– Замолчите!

– Не замолчу. А-а-а!

Но тутъ крикъ ея вдругъ зам?нился мычанiемъ и потомъ совс?мъ затихъ. Одинъ сторожъ схватилъ ее за руки и связалъ ихъ, другой всунулъ ей въ ротъ жгутъ полотна и завязалъ его сзади головы, чтобы она не сорвала его.

Выскакивавшими изъ орбитъ глазами она смотр?ла на[433 - Зач.: своихъ мучителей,] сторожей и на офицера, все лицо ея дергалось, изъ носа ея вырывалось шумное дыханiе, плечи ея поднимались до ушей и спускались.

– Нельзя такъ скандалить, говорено было. Сама виновата, – сказалъ офицеръ и ушелъ.

Куранты тонкимъ голосомъ выводили: «Коль славенъ нашъ Господь въ Сiон?»,[434 - Зачеркнуто: часовые см?нялись,] въ собор? у гробницъ царей гор?ли св?чи, и стоялъ караулъ.

** №126 (рук. №71).

– Совс?мъ расшатаны нервы. Едва ли когда оправится. Обработали – сказалъ двоюродный братъ.

– Ничего, поправится, – сказала Колоколова, – только бы поскор?е въ деревню къ отцу. Онъ управляющiй им?нiемъ въ Псковской губернiи, – обратилась она къ Нехлюдову.

– За то что чиста, самоотверженна, за то и погибла. Будь пошла, груба, животна, – эта будетъ жить, какъ разъ придется по сред?, – сказалъ двоюродный братъ.

Изъ двери, куда ушла Лидiя, вышла мать и, объявивъ, что Лида успокоилась, прошла въ кухню, гд? у нея, она боялась, уже перестояло въ шкапу т?сто для праздничнаго пирога. Всл?дъ за нею вышла и Лидiя.

– Простите меня, я взволновалась, – сказала она, встряхнувъ головой и все оправляя за ухо прядь волосъ. – Такъ вы передайте В?рочк?, – сказала она см?ясь, – вы в?дь увидите ее?

– Над?юсь.

– Что вотъ я вышла здорова, бодра, поправившись, – говорила она, все странно см?ясь, – отвыкла курить и по?ду въ деревню. Да я вамъ дамъ письмо. Можно? Мы злоупотребляемъ вашей добротой. – И она опять засм?ялась. – В?рочку, пожалуйста.... – начала было она, но въ это время въ комнату точно ворвались дв? д?вушки въ шляпкахъ и одинъ студентъ, и вс? заговорили сразу, радостно см?ясь и ц?луясь съ Лидочкой. На вс?хъ лицахъ былъ восторгъ. Нехлюдовъ посп?шилъ проститься и вышелъ, провожаемый матерью, на чистый выходъ.

– Видите, какая вс?мъ радость, – говорила она. – У насъ праздникъ изъ праздниковъ, я и пирогъ имянинный сд?лала. В?къ будемъ васъ помнить. Благод?тель вы нашъ, – говорила она.

«И эта слабая, добрая, ко вс?мъ благорасположенная, съ кроткими глазами и растрепанными волосами д?вушка – государственная преступница, опасный врагъ, опасный врагъ, которую надо хватать, допрашивать, мучать, запирать въ толстост?нные казематы кр?пости, караулить часовыми съ заряженными ружьями, для безопасности государства! – думалъ Нехлюдовъ, возвращаясь съ Васильевскаго Острова. – Какой вздоръ! И какое ужасное и жестокое недоразум?нiе».

** 127 (рук. № 72).

– Я и не сказала, – вставила Лидiя, нервно теребя прядь, которая и не м?шала ей, оглядывая тетку, двоюроднаго брата и гимназиста.

Нехлюдовъ всл?дъ за нею перевелъ свой взглядъ на присутствующихъ. Мать, очевидно плохо понимавшая, въ чемъ было д?ло, просто радовалась на вернувшуюся дочь, двоюродный братъ и гимназистъ оба улыбались. Въ особенности гимназистъ улыбался такъ, какъ будто онъ только что совершилъ какой-нибудь подвигъ.

– Только Петровъ меня запуталъ, – сказала Лидiя, красн?я и волнуясь.

– Кто это Петровъ?

– А главный сыщикъ, жандармъ. Онъ такой хитрый, что невозможно устоять противъ него.

– Да ты не говори про это, Лидочка, – сказала мать.

– Отчего же? Я хочу разсказать. Пускай князь В?р? Ефремовн? разскажетъ.

Лидiя уже не улыбалась, a красн?ла и все чаще теребила свою прядь.

– Да в?дь ты всегда волнуешься, когда говоришь про это.

– Нисколько.... Оставьте, мамаша. Запуталъ онъ меня т?мъ, что призвалъ и началъ разсказывать все, что я д?лала л?томъ, и про вс?хъ моихъ знакомыхъ, и про тетю, и про того господина, который передалъ бумагу. И все в?рно такъ, что я вижу, что онъ все знаетъ. Потомъ всталъ передъ образомъ и говоритъ: «Послушайте, барышня милая, вы боитесь меня. А я, – вотъ вамъ Богъ, – вы не в?рите, а я в?рю и боюсь, – самъ крестится на образъ, – что то, что вы мн? скажете, никому повредить не можетъ, а напротивъ: сомн?ваемся и держимъ невинныхъ… – говорила Лидiя, блестя глазами и все чаще, чаще теребя волосы, – а вы скажите только, что в?рно то, что я говорю; даже не скажите, а только не отрицайте того, что я скажу, и вы прямо освободите людей, которыхъ мы теперь напрасно мучимъ, и васъ тоже, милая барышня. Мн? васъ в?дь ужасно жалко». И представьте себ?, такъ заговорилъ меня, что я промолчала, когда онъ назвалъ тетю и ту личность.

** № 128 (рук. № 72).

– Да, это должно быть ужасно, – сказалъ Нехлюдовъ.

– Ужасно не то, – сказала тетка, задумчиво глядя передъ собой, – не то, что вы одиноки, не то, что съ вами грубо обращаются, дурно кормятъ, дурной воздухъ, вообще всякiя лишенiя. Если бы ихъ было втрое больше, это было бы ничего – я испытала это, но ужасенъ тотъ нравственный шокъ, который получаешь, когда попадаешь въ руки этихъ людей. Этотъ шокъ не проходитъ даромъ. Меня взяли первый разъ отъ любимаго мною мужа и ребенка, и я была беременна. – Не то было страшно, что меня разлучили со вс?ми, кого я любила, и лишили свободы, но страшно было то, что я вдругъ почувствовала, что я перестала быть челов?комъ съ людьми, а очутилась въ рукахъ существъ въ мундирахъ, вооруженныхъ, им?ющихъ подобiе челов?ческаго образа, но не им?ющихъ и не могущихъ им?ть со мной никакихъ челов?ческихъ отношенiй. Я хочу проститься съ дочкой, мн? говорятъ, чтобы я шла и садилась на извощика съ жандармомъ. Я спрашиваю, куда меня везутъ, зa что, мн? не отв?чаютъ и везутъ меня и приказываютъ идти туда или сюда. Когда меня ввели въ темный вонючiй коридоръ, молчаливый каменный гробъ, и я услыхала запирающiяся двери, замки и удаляющiеся шаги, и воцарилась тишина, и часовой, челов?къ, лишенный всего челов?ческаго, не отв?чая на мои отчаянныя мольбы, ходилъ съ ружьемъ и молча смотр?лъ на меня, я почувствовала, кром? горя о разлук? съ д?тьми, кром? страха зa то, что будетъ, кром? отчаянiя отъ своего безсилiя и безвыходности своего положенiя, я почувствовала еще какой-то страшный нравственный ударъ, переворотившiй все мое мiросозерцанiе. Я перестала в?рить въ добро людей, перестала в?рить въ людей, перестала в?рить въ Бога. И не оттого, что меня оторвали отъ семьи, д?тей, – можетъ быть, кому то нужно было сд?лать это, потому что я раздавала фабричнымъ прокламацiи; не то, что со мной сд?лали, разув?рило меня въ людяхъ и въ Бог?, а то, что есть такiя учрежденiя, какъ жандармы, полицейскiе, которые могутъ оторвать мать отъ плачущихъ д?тей и, не отв?чая ей, сид?ть съ усами и въ мундир? и съ спокойнымъ лицомъ везти въ тюрьму, что есть тюремщики, спокойно принимающiе ее, записывающiе и отправляющiе ее въ одиночную тюрьму, и что есть эта тюрьма, почти разваливающаяся, такъ она стара и такъ нужна, и такъ много перебывало въ ней народа.

Если бы это д?лалось все машинами, это не такъ бы д?йствовало на людей, а то живые люди, люди, которые все знаютъ, знаютъ, какъ матери любятъ д?тей, какъ вс? любятъ свободу, солнце, воздухъ. Меня бол?е всего тогда сразило то, что жандармъ, покуда меня записывали, предложилъ мн? курить. Стало быть, онъ знаетъ, какъ любятъ люди курить, знаетъ, стало быть, и какъ любятъ матери д?тей и д?ти мать, и всетаки онъ повелъ меня – мать – отъ моихъ д?тей въ сырой подвалъ и заперъ подъ замокъ и пошелъ чай пить съ своей женой и своими д?тьми. Этого нельзя перенести безнаказанно, и кто не испыталъ, тотъ не можетъ понять этого. Я съ т?хъ [поръ] пос?д?ла и стала терористкой, а Лидочка – этотъ ребенокъ – свихнулся и не знаю, ч?мъ кончитъ. Только ужасно жалко и больно мн?, что я была причиной.

* № 129 (кор. № 80).

XXXVII.

Времени до отхода по?зда еще было бол?е часа, и Нехлюдовъ пошелъ за арестантами. Когда арестанта подвезли къ участку и стали снимать съ пролетки, онъ былъ мертвъ.

Нехлюдовъ уб?дился, что онъ умеръ, не столько потому, что лицо арестанта стало синевато-бл?дное, сколько по той перем?н?, которая произошла въ лицахъ городового и конвойнаго, несшихъ его. На лицахъ обоихъ была серьезность и озлобленiе.

– Бери, что ль, – сердито крикнулъ привезшiй городовой, сходя съ пролетки, на вышедшихъ товарищей. – У меня, братъ, и руки и ноги зашлись.

Одинъ городовой вл?зъ на пищавшую, качавшуюся пролетку и взялъ опять мертваго подъ мышки, другой поднялъ спустившiяся безжизненно ноги, и привезшiй городовой сошелъ на землю, разминая ноги. Мертваго внесли въ прiемный покой и по указанiю фельдшера положили на пустую койку. Два больныхъ въ халатахъ сид?ли на койкахъ и испуганно смотр?ли на вошедшихъ. Третiй въ одномъ б?ль? содержавшiйся тутъ же сумашедшiй быстрыми шагами подошелъ къ умершему и началъ быстро, быстро говорить, подмигивая и д?лая быстрые жесты.

– Прошу, прошу, прошу, – твердилъ онъ, – вс?мъ будетъ поровну, и ни для кого никакихъ исключенiй: Государю Императору, митрополитамъ и министрамъ.

И онъ вдругъ расхохотался.