Путь. Записки художника

В этот период, между знаменательным собранием и I съездом художников, тема гарантированного минимума доминировала. Случилось так, что в Ленинграде побывал председатель Союза художников Харькова В. Сизиков, прекрасно знавший меня, окончивший институт раньше меня на один год, и, встретившись со мной, узнал о нашей инициативе. Она его захватила, и, вернувшись в Харьков, он рассказал там о ней. Следует ли удивляться, что Союз художников Харькова с энтузиазмом высказался за внедрение ежемесячного гарантированного минимума?

Для партийных властей это было уже ЧП, так как давало повод предполагать какую-то совместную организацию действий, почти что заговор, хотя все было делом случая.

Вскоре из аппарата ЦК КПСС в ЛОСХ поступило сообщение, что меня и Пастернака вызывают для беседы. В связи с тем, что Яша был болен, поехал я один.

Как сейчас помню роскошный двухместный номер с ваннами, гостиной с роялем, стоящем на полу, застеленном коврами. Мне сообщили, что меня на следующий день примет зав. отделом культуры ЦК КПСС т. Поликарпов, а пока я могу отдыхать. Я ходил взад-вперед по коврам, продумывая аргументы, которые буду приводить в доказательство необходимости осуществления наших предложений.

Я видел из окна, как внизу мимо гостиницы «Москва», где я предавался своим мыслям, текли вереницы автомашин откуда-то куда-то, как течет Время.

Жизнь шла своим неостанавливаемым потоком, в котором с прошлым сцепливалось будущее – и так без конца.

Есть ли в этом какой-то смысл или же это просто вереница событий, случайных и неслучайных, рождающих большей частью непредсказуемые последствия?

Те вопросы, которые волнуют живописцев ЛОСХа, совершенно неинтересны шоферам, сидящим в проплывающем потоке машин, а заботы этих шоферов не нужны жителям Таити, собирающим бананы в горах своего острова, верящим в своих древних богов, наполняющих их жизнь таинственным смыслом, непознаваемым – и потому неисчерпаемым.

Ход моих мыслей постепенно увел меня в сторону от предстоящей встречи, и я спустился из номера вниз, чтобы бесцельно побродить по Москве…

Поликарпов принял меня в огромном кабинете по-деловому и приветливо.

Я спокойно шел на эту встречу. К этому времени в результате опыта, приобретенного на многочисленных собраниях, происходящих в ЛОСХе, стала вырабатываться тактика поведения во взаимоотношениях с партийными руководителями, а также метод построения выступления с трибуны по острым принципиальным вопросам. Постепенно у меня сложилось представление о том, что некоторые из партийных руководителей сами почувствовали себя недостаточно компетентными для таких бесед в области культуры, не имея для этого необходимого образования. Однако, в силу занимаемого ими поста в партийном аппарате они были обязаны осуществлять контроль за развитием искусства. Любая конфликтная ситуация, особенно ЧП, отражались на их карьере, так как стоящее над ними начальство расценивало такие факты как свидетельство неумелости руководства творческими союзами, будь то на районном, городском или всесоюзном уровне. В силу этого многих из них часто интересовало не столько существо дела само по себе, сколько отсутствие в нем чрезвычайной ситуации, прежде всего политического характера.

В выступлениях партийных руководителей и в передовицах газет выработался общий трафарет их построения: вначале говорилось о несомненных успехах, достигнутых под руководством партии, а потом следовал раздел критических замечаний. Это были своего рода «правила игры».

Эти «правила игры» использовали и мы, преследуя свои конкретные цели, связанные непосредственно с обновлением искусства и системой его организации, избегая касаться вопросов политики. Чисто декларативное признание руководящей роли партии иногда было неизбежным в этих беседах. Оно было необходимо прежде всего для партийного чиновника, с которым шел разговор. Без такого признания исключалась какая-либо возможность плодотворного продолжения диалога, касающегося наших больных вопросов, с просьбой о решении которых мы к нему обращались.

В умении находить такие формы выражения своих претензий, которые могли дать плодотворные результаты, и заключалось продуманное и взвешенное умение «канатоходца», о котором я говорил во введении.

Требовалось четкое осознание грани, за которую нельзя переступать, не «загоняя в угол» собеседника и самого себя. Нужно было сохранить «открытую дверь» для продолжения разговора. Провал не только наносил вред делу развития искусства, ради которого был затеян весь «сыр-бор», но грозил также применением санкций – вплоть до исключения из Союза художников со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Я не склонен думать, что те партийные чиновники, с которыми мне приходилось беседовать и в будущем, за чистую монету принимали наши признания, нередко расплывчатые, руководящей роли партии, но, как я уже заметил, они удовлетворялись хотя бы внешним, формальным ее признанием, своего рода сохранением «норм приличия», так как сами к этому времени уже не были убеждены в чистоте идеологических принципов партии, особенно после 20 съезда КПСС. Для них соблюдение этих принципов превратилось во многом в «правила игры», необходимые для успешной карьеры.

Эволюционный процесс, который вступил в свои права робко после смерти Сталина, набирал силу после 20 съезда КПСС, и в рамках этого процесса отказ от максималистских действий с обеих сторон был единственно плодотворным путем для развития искусства и государственной системы в целом.

Но я вновь забежал вперед…

Возвращаясь к беседе с Поликарповым, мне хочется отметить доброжелательный ее характер. По-видимому, ему было поручено детально ознакомиться с нашими предложениями в непосредственном общении с одним из авторов их разработки. Не буду подробно останавливаться на своих доводах, чтобы не повторяться, так как об этом уже было много сказано.

Я старался наиболее ярко, без прикрас, обрисовать всю ненормальность жизни художников, начиная с первых шагов после окончания института, указывая на огромный разрыв в положении разных групп, а также на случайный характер получения заказов, не могущих обеспечить процесс творческого труда, да и само физическое существование художника и его семьи.

Поликарпов слушал меня внимательно и, как мне казалось, сочувственно, но предварительно, конечно, он имел обмен мнениями по нашим предложениям внутри аппарата ЦК КПСС, а, быть может, и с какими-то высокопоставленными руководителями из мира художников. Он сказал, что в настоящее время у государства, к сожалению, нет средств на внедрение ежемесячного гарантированного минимума по нашей схеме, но пообещал, что какие-то меры помощи художникам будут приняты.

Вряд ли можно было ожидать большего от этой ознакомительной встречи.

Не оставалось ничего другого, как возлагать надежду на поддержку наших предложений I съездом Союза художников СССР, который, как нам казалось, мог повлиять на мнение руководителей государства.

Прошедший 20 съезд КПСС, открывший новую эру – эру эволюционного развития государства по пути гуманизации и демократизации советского общества, вселял в нас дополнительную веру в свои силы.

Какие бы ни были срывы и шатания партийного руководства на этом пути (иногда с эпизодическими рецидивами назад), остановить общую направленность начатого процесса было уже невозможно. Мы это чувствовали.

В период подготовки к съезду художников проходила целая серия собраний как по секциям, так и всего ленинградского союза. На одном из них было принято решение опубликовать наши предложения по ежемесячному гарантированному минимуму в одном из выступлений ленинградцев на 1-м съезде художников СССР. Редакция текста предложений была обсуждена и принята общим собранием. Решением собрания было поручено мне это выступление, для чего я был выдвинут в делегаты съезда, а в наказе делегатам от ЛОСХа, едущим в Москву, было указано на необходимость обеспечения моего выступления.

Перед собранием по выдвижению кандидатов в делегаты съезда из ЦК КПСС приехали специальные представители с целью обеспечить выдвижение Серова, так как он был намечен в ЦК КПСС на пост председателя Правления СХ СССР вместо А. Герасимова. Занять этот пост, не будучи делегатом съезда, он не мог. Сведения об этом до нас дошли.

Об отрицательном отношении в Ленинграде к Серову было известно. Я уже писал о тех обвинениях, которые выдвигались против него на собраниях в связи с аморальным поведением его в блокадные дни, о причастности его к аресту Н. Пунина.

Разные ленинградские художники, в целях их обработки, вызывались для бесед в Ленинградский горком КПСС, в том числе активно проявившие себя на собраниях. Вызывали и меня, призывали не допускать конфликтов, содействовать организованному проведению собрания.

Надо заметить, что такие, как я, не будучи членами КПСС, обладали значительной независимостью от партийного начальства. Нам не могли в порядке партийной дисциплины просто приказать. С нами по-другому разговаривали, старались как-то убедить, а это не всегда было просто.

На собрании я дал отвод кандидатуре Серова. Доводы мои были просты. Серов никогда не посещал наши собрания, следовательно, не жил нашими интересами. Не было его и на этом собрании. «Решая вопрос о Серове, мы фактически решаем вопрос о будущем Председателе Правления Союза художников СССР в период демократизации творческой жизни. Можно представить, куда будут направлены твердый, решительный характер и большие организаторские способности Серова, учитывая его нетерпимое отношение к проявлению свободы в творчестве!» – добавил я.

В поддержку Серова выступили Пинчук и Серебряный, но они не смогли опровергнуть убедительность моих доводов.

Открытым голосованием подавляющим большинством голосов кандидатура Серова была выведена собранием из списка на тайное голосование. Серов в делегаты съезда не попал. Собрание ликовало!

Конечно, ЦК КПСС и сам Серов не капитулировали, и вскоре был учрежден Союз художников РСФСР с тем, чтобы поставить во главе его Серова, и, таким образом, все равно подчинить его руководству всех художников Российской Федерации. Серов всегда бурно выступал за партийность в искусстве и сохранение традиций передвижников, чем и привлекал к себе симпатии партийного руководства страны. В делегаты съезда художников РСФСР он прошел уже обходным путем – от одного из сибирских союзов художников – по директиве сверху, так как в Москве его забаллотировали бы так же, как до этого в Ленинграде.

Мои друзья впоследствии со смехом поздравляли меня, говоря, что я создал Союз художников РСФСР!

Радости от этого было мало, так как всё, отклоняющееся от соцреализма, искусство браковалось во все последующие годы особенно беспощадно именно выставкомами РСФСР, закрывая тем самым дорогу на всесоюзные выставки. Но это мы узнаем позже.

Глава III. На I съезде СХ СССР. Съезд аплодирует нашим идеям

В Москву мы ехали полные надежд. Накануне, не помню в Ленинграде или уже в Москве, наша группа делегатов была собрана работниками Ленинградского горкома КПСС. Оказывается, они сопровождали нас в роли опекунов и контролеров нашего благопристойного поведения на съезде. Было сообщено, что ленинградской группе делегатов выделено право на три выступления. После обсуждения были определены три фамилии Я. Николаева, Л. Ткаченко и, скорее всего, Е. Моисеенко (точно не помню).

Съезд открылся в Большом Кремлевском дворце, где выступал в прошлом «вождь народов», в зале, таком знакомом по кинокадрам и помпезным картинам художников.

Настроение у всех было праздничное. Прошел слух, что снят со своего руководящего поста А. Герасимов.

Больше всего в первый день запомнилось лицо Молотова своим акрихиново-желтым цветом и морщинистой кожей, как у сушеной груши. Он казался полутрупом, и я потом не раз удивлялся тому, как долго он прожил (почти сто лет!), очевидно, не истязая себя угрызениями совести по поводу миллионов погубленных при его участии ни в чем не виновных людей. Никакие «мальчики кровавые в глазах» у него, по-видимому, не возникали. Выступление Шепилова я не помню в деталях. Это было обычное официальное приветствие. Но сам он, чисто эмоционально, произвел благоприятное впечатление.

Было объявлено, что в интересах развития искусства вводится в практику система договоров на создание произведений к выставкам, а также контрактация для молодых художников.

Я вспомнил мою встречу с Поликарповым, да и всю эпопею с собраниями ЛОСХа и подумал, что наши усилия, принявшие такой большой размах, не пропали зря.

Не всё происходящее закрепилось в памяти из-за того, что я весь был сосредоточен на ожидании момента, когда объявят мое выступление. На прения было отпущено три дня, но проходил первый день, за ним второй, а потом наступил и третий – последний, а меня по-прежнему не вызывали!

Опыт собраний в ЛОСХе мне подсказывал, что я не получу выступления, и наши предложения не будут услышаны делегатами съезда, если немедленно не предпринять какие-то меры. Но какие? Я должен во что бы то ни стало довести дело до конца! Но как?

В этот день вёл съезд Серебряный, и я подумал о том, что ему нужно будет возвращаться в Ленинград, где придется иметь дело с бурным собранием, которое обязало делегатов добиться моего выступления. Ему нужно будет отвечать! Что тогда он скажет?! Думаю, что он понимал это.

Было ясно, что аппарат ЦК КПСС рассмотрел наши предварительно представленные письменно выступления и, по-видимому, в союзе с высокопоставленными привилегированными художниками, дал указание не давать мне слова. Бедный Иосиф Александрович, ведь он был членом партии и был у ЦК в положении бесправного подчиненного мальчика!

Основной состав нашей делегации сидел группой примерно в десятом ряду партера. Я написал на листе бумаги: «т. Серебряному. Требуем предоставить слово для выступления т. Ткаченко» и направил лист на подпись нашим делегатам.

Увенчанный подписями лист вернулся ко мне, и я встал, вышел из рядов и отнес лист на трибуну Президиума съезда, положив его перед Серебряным. Я знал, что никто, кроме меня, этого не сделает! В то время я не мог себе представить, сколь недопустимый для этого зала поступок я совершил. Для меня не существовал гипноз зала, и я действовал, как на собрании в ЛОСХе. Мне важны были только интересы дела.

Ни на одном съезде писателей, композиторов, не говоря о партийных съездах, ничего подобного никогда не происходило.