Путь. Записки художника

Я видел, как Серебряный советовался с кем-то, сидящим рядом, и, очевидно, из опасения возникновения непредвиденного ЧП мне было предоставлено слово.

Я вышел на трибуну и прочитал весь подготовленный текст, в который после утверждения его собранием ЛОСХа было добавлено вступление, написанное мною в Москве вслед за выступлениями Коненкова и Шепилова. Текст включал в себя неизбежные для того времени обороты речи, но главное – наши предложения с соответствующей аргументацией.

Я прочитал всё, страницу за страницей – до конца, не обращая внимания на лихорадочно вспыхивающие внутри трибуны лампочки, сигнализирующие о конце регламента моего времени.

Неоднократные аплодисменты, раздававшиеся по ходу моего выступления, красноречиво говорили о полной поддержке съездом наших мыслей.

Я был счастлив, что мне удалось прорваться сквозь препятствия и выступить. Прорываться вопреки воле «начальства» уже стало моей участью, и эти победы в борьбе приносили мне большую радость.

В перерыве между заседаниями ко мне подходили с радостными улыбками члены нашей делегации, а потом нашли меня и корреспонденты нескольких газет, выражая большой интерес к нашим предложениям, обещая написать о них сообщения.

Во время прохождения съезда газета «Советская культура» печатала процеженный сквозь редакторское сито дневник его заседаний, в котором с разной степенью полноты приводились выступления делегатов.

На следующий день я нашел в газете сообщение и о моем выступлении: «т. Ткаченко (Ленинград) – Мы благодарим Совет Министров СССР за его решение от 20 сентября 1956 года „О мерах помощи союзу советских художников“».

И это всё!

Никакого упоминания о наших предложениях. Редактор из аппарата ЦК КПСС поработал добросовестно. Никаких обещанных корреспондентами статей – ни в каких газетах!

Несоответствие объема и смысла моего выступления сообщению в газете было столь разительно, что вызвало у нас не возмущение, а хохот: мы и до этого знали, чего стоит «газетная правда». Все это еще раз подчеркнуло, как не хотели моего выступления «наверху», и то, что удалось с трибуны съезда всё же обнародовать наши мысли, было победой. Чем больше препятствий, тем слаще победа!

Мои дальнейшие мысли были сосредоточены на дне, когда будет утверждаться резолюция съезда. Я был уверен, что постараются выхолостить наши предложения, и потому необходимо добиться поправок и дополнений к проекту резолюции, который будет предложен съезду.

Когда наступил этот момент, я заранее вышел к трибуне съезда и стал около нее, предвидя, что обычным путем слова не получу. Увидев меня у трибуны, сидящие в зале делегаты решили, что так положено, и начали пристраиваться за мной. Образовалась целая очередь желающих внести дополнения.

Можно представить себе чувства возмущения и недоумения, которые охватили сотрудников партаппарата и «компетентных» органов! Такое самоуправство не совмещалось в их сознании со «священно»-историческим духом зала, в стенах которого происходили партийные съезды, определявшие судьбы страны и людей.

Они помнили, как еще совсем недавно в этом самом зале, с этой самой трибуны выступал, неторопливо, с грузинским акцентом произнося русские слова, невысокий, рябой, сухорукий тиран, внутри которого постоянно клокотало черное пожирающее его пламя, ненасыщаемое никаким количеством человеческих жертв, тиран, который вызывал непонятный трепет даже у Уинстона Черчилля (по его собственному признанию), тиран, вызывавший восторженное обожание у раболепной части народа, называемого «советским», и чувство бессильного ужаса и ненависти у родственников миллионов репрессированных людей. Из какой черной бездны он всплыл на поверхность в самый короткий тусклый день, в самую длинную черную ночь 21 декабря 1879 года?

Разве эта незатейливая картинка со стайкой художников, самовольно вышедших к трибуне Большого Кремлевского дворца, не была, при всей своей простоте, ярчайшим свидетельством происходящих перемен в сознании людей, пробужденных исторической речью Хрущева на 20 съезде КПСС, до конца не представлявшего всех последствий своих слов, вписавших его имя в Скрижали Истории?

Прогнать художников от трибуны было уже невозможно. Это было бы публичным скандалом! Это противоречило бы традиции подавать съезды как свидетельство единства партии и народа, партии и интеллигенции. Оставалось лишь примириться со свершившимся фактом.

Я внес свои уточнения в проект резолюции съезда – так же, как и все остальные делегаты. В то время я еще наивно верил, что резолюция имеет большое значение (как покажет будущее – не совсем наивно).

Впечатлений от съезда было много. Как-то раз поздно вечером я брел по Театральной площади Москвы в густом тумане и думал о моем друге Яше Пастернаке, таком славном, с широкой улыбкой на простодушном лице. Мои чувства и мысли расплывались, перетекая друг в друга в какой-то полуосознаваемой неопределенности. Мне хотелось побыть с ним вместе, посидеть, поговорить, поделиться радостью, переполнявшими меня чувствами.

Внезапно я почувствовал, что на кого-то налетаю, и, подняв глаза, вдруг увидел перед собою Яшу! Что это было – случай? Интересно то, что Яша рассказал, как он думал в это же время обо мне и мечтал меня встретить!

Нужно ли говорить, что мы обнялись, зашли по пути в магазин и устроили в нашем номере гостиницы маленькое застолье – без черной икры и красной рыбы – но такое теплое, хорошее! Не помню точно, кто еще с нами был тогда.

Когда я вспоминаю это время сейчас, в 1997 году, через 40 лет, я думаю о том, какими мы были увлекающимися детьми в 30 лет моих и 47 Яшиных, и как это хорошо, что прагматизм и цинизм никогда не прилипали к нам!

Со смехом вспоминали мы выступление на съезде Ярослава Сергеевича Николаева, опытного остроумного оратора, когда он, выражая общее удовлетворение отстранением от руководства А. Герасимова, произнес под хохот всего зала:

«Не то чудо из чудес, что мужик упал с небес, а то чудо из чудес – как он туда влез!»

Иронические интонации и едва уловимые движения всего его тонкого тела были при этом неподражаемы.

Говорили мы, конечно, и о главном – о результатах наших усилий по упорядочиванию творческой жизни художников, о шансах на введение ежемесячного творческого минимума. У нас были все основания считать, что наши усилия, начатые еще на знаменательном собрании ЛОСХа, пробудившем Союз, не пропали зря. Уже введение системы договоров в широком масштабе и контрактаций для молодых художников говорили об этом. Большой резонанс наших предложений на съезде, как нам казалось, нельзя будет совсем игнорировать. Забегая вперед, можно сказать о том, чего мы не могли знать тогда, а именно, о введении в конце 50-х – начале 60-х годов ежемесячного гарантированного авансирования в комбинатах Художественного фонда на основе выполнения художниками получаемых от предприятий заказов. Наличие этих заказов обеспечивалось принятым Совмином СССР решением об обязательном отчислении 2 % от доходов предприятий и колхозов «на культуру», в том числе на заказы и приобретение произведений искусства.

Хотя это было не тем, о чем мы просили, но даже в таком виде государственная поддержка творчества сыграла огромную роль, дав возможность художникам, имея ежемесячный прожиточный минимум, заниматься попутно свободным творчеством, создать немало ярких произведений искусства, отмеченных творческой индивидуальностью. В очень значительной мере это относится и к художникам, занимающимся «левым искусством», продолжающим развивать начатую в начале века линию «Бубнового валета», русского авангарда в целом.

Государство не устранилось от поддержки развития искусства, считая это своим долгом. Особенно по достоинству можно оценить такую позицию руководства страны того времени в наши дни. Все художественные музеи получали средства из государственной казны не только на свое содержание, но и на закупку произведений искусства. Для заключения договоров к выставкам и закупок с них выделялись деньги Министерству культуры. Это дополнялось заключением договоров к выставкам и закупками из средств Союза художников, полученных за счет освобожденных от налогов накоплений Художественного фонда в результате его творческо-производственной деятельности, обеспеченной заказами госпредприятий и колхозов в соответствии с упомянутым выше решением Совмина СССР об отчислении 2 % на культуру.

Трудно переоценить значение этих мероприятий!

Глава IV. Целина как она есть. Гимн Самарканду

Я уже говорил о творческих базах, в частности, «Сенеже». Кроме того, практиковались за счет Союза художников СССР творческие командировки в колхозы, на «стройки коммунизма», на целинные земли Казахстана. По названиям это звучит очень казенно, тем более, если учесть то задание, которое давалось: запечатлеть лучших людей, передовых тружеников. На самом деле, если художник привозил для отчета пейзажи и портреты без всякой помпы – всё утверждалось, лишь бы работы были красивыми. Конечно, были и карьеристы, которые ехали для того, чтобы выжать максимум практической выгоды из собранного материала, угодить партийным органам, в самом опереточном, слащавом виде представить свои впечатления. Но таких было меньшинство, и их любило только партийное начальство, водружая на них очередное почетное звание, покупая их работы. Так прославлял целину Мочальский (да и не он один). Они из кожи лезли ради дешевой славы, но истина заключается в том, что умирают все одинаково. Они не прожили дольше, разукрасив свою грудь пестрыми побрякушками, и как говорится, всё это суета сует.

Мне хочется вернуться немножко назад и поведать благородной части человечества о поездке на целину в первый год ее основания группы из трех энтузиастов, друзей, фактически, трио, хотя не берусь утверждать, какой музыкальный инструмент каждый из этой молодой компании воплощал собою.

Я хочу сейчас привести выдержки из дневника этой поездки трех ленинградцев: Бориса Харченко, Александра Гуляева и Леонида Ткаченко, дневника, написанного по свежим следам мною при очень эмоциональном участии Харченко, вносившего отдельные дополнения под гомерический хохот, свидетельствующий о непосредственно живом процессе творения этой летописи, запечатлевшей страницы Истории. Единственно, о чем я сожалею, так это о том, что нашего энтузиазма не хватило на освещение всей поездки, но тут приходится винить импульсивность натур художников. Увы, художники – очень несовершенные создания – это всем известно!

Итак, к делу! История выходит на сцену.

ЦЕЛИНА, КАК ОНА ЕСТЬ (путевые заметки)

14 июня 1955 г.

18

. Любящие супруги (Саша и Боря) наносят прощальные лобзания в огорченные уста своих покидаемых супруг. Экспедиция приносит сердечную благодарность провожающим товарищам (Сержу Толкачеву, Косте, брату Бориса Харченко, Кокошу, Ивану Сергеевичу).

После непродолжительного сна – Москва. Перрон. 5-й вагон. Казанский вокзал. 17

. Мокрые платформы Москвы остаются позади. Комбинированный вагон. Жара. Постелей нет. Сидеть негде.

16 июня

Утро. Болят бока, у Саши и хребет. Поезд идет на Восток. Первая съедобная зелень. Позади Пенза. Открылись широкие просторы Волги. Волга-матушка река заливает берега. Приближается обетованная земля Куйбышев – родина жигулевского пива.

17 июня

В полдень показалась на горизонте Уфа. Что это такое? – Это серая тоскливая гора, на которой пшеном рассыпались мириады покривившихся халуп. Было бы наказанием Божьим жить в сем граде, если бы у подножия его не расстилались величественные просторы реки Белой…

Но вот навстречу нам летит Урал. И, между прочим, вовсе не седой! Он пел голосами сотен и тысяч птиц. Он разговаривал голосами своих рек. Он возносился ввысь своими отвесными скалами. Горы его заросли дремучими лесами. И над всем этим с бездонной синевы неба сияло щедрое солнце.

К вечеру при подъезде к Златоусту мы имели возможность убедиться, как ложка дегтя может испортить бочку меда…

Среди серых облысевших гор в котловане находилось исчадие ада, изрыгавшее из себя клубы черного, желтого дыма, копоти и вони. Творцом его был вовсе не Вельзевул, а окрыленный полетом творческой мысли «царь природы». Всё дышавшее здесь гибло, и только чахлые скелеты нескольких сосен напоминали о некогда цветущей жизни…

18 июня

Утро. В окна вагона видны бесконечные просторы степей с выжженной травой и березовыми перелесками. Часто встречаются пресные и соленые озера. Первые распаханные и зеленеющие массивы поднятой целины. Петропавловск не оставил никаких впечатлений. Наконец показался мелкосопочник. Приближаемся к цели нашей поездки.

На горизонте показалось огромное облако пыли, сквозь которое с трудом различались тусклые силуэты каких-то зданий.