Шизик

– Нет у меня денег, откуда? – Оля зашла в ванну, расстёгивая молнию платья на спине. – Кстати, ты знаешь, я – мизантроп, мам.

Конкина ещё днем вспомнила, как её назвал когда-то прежний директор. Ей всё же нравится это слово – звучит. К тому же все говорят, что это она и есть.

– Знаю. Ты гордишься этим? – мать несколько обескуражено смотрела на дочь.

– Да, слово мне нравится… А ты знаешь, кто это? Что-то типа мецената, наверное… Так кто это? – Оля смотрела на мать из открытой двери ванной комнаты.

– Ты, Оль, и есть самый настоящий мизантроп, – мать проговорила это с грустью.

– Ну и отлично! Только я – девушка! Причём красивая, мама, девушка! – Конкина довольно улыбалась. – Значит, я – мизантропша, раз девушка.

Конкина закрыла дверь и, напевая «О, Боже, какой мужчина, я хочу от тебя сына», начала снимать колготки.

Через час за ней должен был заехать Виталий, у них уже был заказан люкс в отеле за городом.

Дождь

Дождь. Холодно. После солнца такое резкое похолодание. Похолодание в погоде. Лютый холод в отношениях. Ледниковый период в отношениях. Наташа, заведя машину, включила подогрев сидений. Климат на 23 градуса. Включила радио. Были новости. Говорили о предстоящей войне, вводе войск в чужую страну. Поморщилась, переключив на музыкальный канал. «Не завидую сейчас журналистам. Честные люди, выходит, просто потеряли работу, потому как говорить такое – выше их достоинства. Оставшиеся потеряют её со временем, когда всё прояснится и станет на свои места. Придётся потерять эту работу вместе с честным именем», – промелькнула и погасла мысль. По правде волновало не сильно. Да фиг с ними со всеми. Надоело. Свои личные проблемы – вот это волновало.

Ещё неделю назад всё было не так. Хотя «холодать» начало уже с месяц. Музыка. Что крутят по радио? Как заезженный диск, три песни весь день. Вставив флешку, она включила Bonnie Bailey. Не слышала. Ей нравилась эта музыка, но сейчас она не слышала. Ничего не слышала. Перед глазами стоял кричащий Руслан:

– Ты деспотична! Ты понимаешь, что ты деспот? Пойми, мне не нужна уборщица, не нужна кухарка! Мне нужна жена – любимая жена! Почему ты постоянно всё моешь, постоянно убираешься? Постоянно ходишь с озабоченным лицом! Где ты, Ната?! Мне нужна любимая Ната! Рядом Ната! А не фантом… Неужели так сложно смириться с наёмной домработницей? Легче заплатить один раз и смириться, что она делает что-то не так! Но мы будем вместе! Почему ты их всех выгоняешь? Ты можешь побыть со мной, а не ходить туда-сюда с постной миной?

Наташа припарковалась. В машине не курила. Вышла. Встала на обочине и жадно затянулась. Скотина! Руслан – просто неблагодарная скотина! Дождь почти прошёл, но ещё капал. Сигарета в руке намокала. Как он не понимает? Это так важно. Важно для неё! Чтобы всё лежало ровно, чтобы была чистота. Он возмущается, что она гладит носки! Но как их уложить аккуратно в ящик, если они не поглажены? Руслан совершенно не ценит её труд! Он вечно всё разбрасывает… Из-за стола встаёт, даже тарелку за собой не уберёт! То ему секс, то ему поговорить! Сам занят постоянной работой, или книжки читает, или в «танки» свои рубится! Домработницу! Да ни фига! Лучше меня никто не уберёт. Как? Как вообще можно не понимать таких элементарных вещей? Да и потом, не озабоченное у неё лицо. Просто занята она, сосредоточенна.

Сигарета закончилась. Наташа провела рукой, поправляя чёлку. Ё! Всё слиплось! Все волосы! Какая же она дура, стоять с открытой головой под дождём! Сев в машину, посмотрела на себя в зеркало. Краска потекла! Как? Как она теперь сможет выйти из машины? Ну и видок! Даже в магазин не зайдёшь – ведьма! Наташа задумалась. Дома Руслан. Видеть его было противно. Может быть, убить его? Как лучше? Если долбануть молотком ночью и сказать, что грабители. Инсценировать. Нет. Как бы не продумывала, докажут, а её посадят. Отравить? Ну, неужели так сложно убить человека? Ненавистного человека. Может, нанять кого? Чтобы размозжили его ненавистную голову? Скотина! Нужно ехать. Как вот ехать домой, если там Руслан? Эта скотина Руслан! Но как не ехать? С такой рожей стыдно в машине ехать, не то, что выходить. Нужно вернуться. Ладно, вернётся. Нужно подумать, как лучше от него избавиться.

Она зашла тихо. Лучше, чтобы он не слышал. Сейчас опять начнёт орать. Ну его в жопу!

– Саш, да я не могу без неё. Наорал на неё, она и уехала… Я не знаю, вернётся, нет… Куда уехала, не знаю… Звонил, да… Отключён телефон… Да лучше бы она убила меня, Саш. Саня, что мне делать?

Наташа стояла, как вкопанная. Какая же она дура! Убить! Убить Русика! И ещё минуту назад она думала об этом всерьёз. Нет, конечно, она никогда бы не убила его. Но ведь думала. Представляла его с разбитой головой. Мёртвого.

Тихо вышла в подъезд. Улыбалась. Достав сигарету, села на подоконник с ногами. Докурив и затушив окурок в консервной банке из-под оливок, стоявшей здесь же, Наташа спрыгнула. Подтянув джинсы, спустилась к лифту. Вышла и, не садясь в машину, пошла в ближайший магазин.

– Наташка! Ну, ты даёшь! Как из фильма ужасов! Первый раз тебя такой вижу! Ты себя видела? Дождь уж кончился. Ты бы хоть краску смыла! – Светка была её одноклассницей, жила в соседнем доме.

– Да по фиг, Свет! Ты-то как? – Наташа улыбалась доброй улыбкой.

– Да как-как. Никак. Мой всё бухает, уже неделю, как первомай отмечает. Когда не подохнет только, скотина, – Светка тяжело вздохнула.

– Не желай зла ближнему, Лепёхина, – подмигнула Наташа. – Ладно, я побежала за кроликом.

– Чем?

– Кем, а не чем! Кроликом.

– Каким, на хрен, кроликом, Наташ?

– Обычным, Лепёхина! Обычным кроликом. Муж любит кролика в сметане. Лан, побежала я, – сбросив прилипшую нитку к плечу Светки, Наташа бодро зашагала к магазину.

* * *

– Я побежал, Натусь! – надевая наушники, Руслан выходил из дома.

Каждый день выходить на пробежку не удавалось. Сегодня воскресенье. Какая же ночь была у них с Наташкой! Парк с аллейками находился прямо за домом. Но добраться до него можно только окружным путём. Почти квартал. Руслан всегда перебегал по железнодорожному мосту, по которому ходили поезда. Мост короткий, метров десять, не больше. Спускаясь с него, он попадал сразу в парк. Аллеи были сухими, высохшими после вчерашнего дождя. Воздух чистый, прохладный. Кайф. Сегодня казалось, что не было вчера. Он наорал на Наташку. Переживал. Он всегда сильно переживал, когда они ругались. Виду не подавал. Переживал молча. Такие ссоры были постоянны. И сценарий был один. Они ругались. Потом он переживал. Очень переживал. И чем дольше они молчали, тем тяжелее ему становилось. Так бывало дня два-три. Потом обычно мирились. Чаще ночью, в постели. Но вчера! Вчера Ната пришла сама. Пришла, улыбнулась. Притащила кролика и начала готовить, как он любит! Это счастье. Пора домой. К любимой Наташке. Поднявшись по насыпи, вбежал на мост. В наушниках играл «Kraftwerk». Нравилось.

Кролик был великолепен. Руслан улыбался, вспоминая, что было после кролика. Было прямо там, на столе на кухне. Рядом с недоеденным кроликом. Даже упал графин. Полный графин с водой упал на пол, разбившись. Но это их не остановило. Улыбался. Что там так гудит? Обернувшись, увидел в паре метров от себя нёсшийся на него локомотив электрички. Так вот, что гудело!..

Крик

– Как ты, Ванечка? Я волнуюсь, малыш. Ночь вообще ужасно провела, постоянно просыпалась, всё щупала тебя, смотрела, – Женя смотрела на него с беспокойством. – Ты же так и не выпил на ночь таблетку.

Женя – начинающая полнеть женщина, не потерявшая своей привлекательности. Холёна.

– Женечка, милая, ты такая заботливая. Да нормально всё, не переживай ты так, – Ванька улыбнулся и, спустив ноги с огромной двуспальной кровати, надел тапочки. – У меня правда нормально всё, к таблеткам не хочу привыкать, просто нужно было отдохнуть, полежать и всё.

– Даааа… Знаешь, как я волновалась, – Женька закатила глаза. – А вот вдруг бы ты умер, ты представляешь, что бы я делала? Проснуться рядом с покойником – это ужасно же. Ты обо мне подумал?

Иван сглотнул слюну, во рту пересохло. Накинув халат, он пошёл в ванную. Иван был красив. Подтянут. В отличной форме. Безупречная причёска. Маникюр. Чистюля. Высок. Строен. Идя по длинному коридору, он смотрел себе под ноги, думая о словах Женьки. Всё-таки жена его по-своему любила.

Мастера, отделывающие второй этаж, должны были появиться уже через полчаса. Иван, побрившись и почистив зубы, долго смотрел на себя в зеркало. Вернее, это со стороны казалось, что он смотрит на себя, на самом деле он себя не видел, а был полностью погружён в свои невесёлые мысли.

Этот дом они с Женькой купили год назад и, сделав отделочные работы первого этажа, переехали сюда два месяца назад. Детей у них так и «не случилось», и не потому, что не хотели, просто было, выходит, не дано, и всю свою энергию они направили в Ванину работу и этот дом, Женька не работала. Мысли были о Косте, Косте Шатском. Мысли были далеко невесёлые. Отогнав их из головы, Иван начал думать о работе – это отвлекало и поднимало настроение. Сегодня опять к Сергею Петровичу, крупному промышленнику-олигарху, который смиренно дождался к нему очереди, записавшись много месяцев назад. Иван был художником. Он отдавал себе отчёт в посредственности своих картин, но он был довольно раскрученным и модным, и этого было достаточно, чтобы быть популярным и востребованным. Талант, гениальность – это всё нужно, но далеко не главное, он это знал. Главное, чтобы о тебе говорили, двигали, советовали, чтобы иметь портрет его кисти было престижным. Нужно быть постоянно на ТВ, радио, в шоу, сидеть в жюри, быть состоявшимся критиком, снисходительным к молодым дарованиям. Мысли о работе теперь были в одной «связке» с деньгами и домом, они были как одно целое. Сколько ещё придется вбухать в это строительство… Приходилось экономить на каждой мелочи, даже вместо желанного «Рендж Ровера» пришлось купить эконом-версию «спорт», да и много ещё в чём себя ограничить. И хотя заказы были расписаны на год вперёд, а цены на свои портреты он поднимал постоянно, денег всё равно катастрофически не хватало.

Сейчас он опять думал о Косте. С ним они начинали, вместе учились, вместе стартовали в большие художники. Только Стоцкий, перебравшись в столицу, добился признания, но потерял талант, став модным портретистом, исполняя работы по всем правилам и канонам, чётко следуя классической школе, делая работу легко, но как по шаблону. Но пару лет назад Стоцкий, будучи в родном городе, посетил Шатского, у которого даже не было мастерской, и он ваял на дому. Жил Костя в однокомнатной хрущёвской квартире, в ней же и писал, и спал, и, собственно, жил. Жил он один. Иван был потрясён его работами, он так не мог, не мог при всём желании. Этот художник отступал от правил, от пропорций, принятого стиля, но его работы на самом деле были творениями. Их стили и картины разительно отличались, грубо говоря, Иван был Шишкиным с «Мишками в лесу», а Костик – Эдвардом Мунком с «Криком». Картины Иваны были просты, классически и понятны, их можно было и на обёртку конфет, и в детской на стену, Костины же картины были не такими. Картины Шатского были в местном художественном музее и даже были оценены критиками, но не более. Иван был модным художником, к которому стояли очереди за портретами, а его пейзажи стоили немыслимых денег. Иван знал, что главное – имя, чтобы о тебе говорили, писали, также нужно постоянно пиариться самому, быть на виду и в «тусовке». Они изредка общались в соцсети, но вчера от Костика пришла просьба. Костик был в затруднительном материальном положении и просил подкинуть ему заказов. Также Шатский жаловался на пошатнувшееся здоровье, для чего, по сути, и нужны были деньги – болеть в наше время очень дорого.

Женька ждала Ваню на кухне с кофе и завтраком. Иван сел в кресло, закинув ногу за ногу, достал сигару и, аккуратно обрезав кончик, раскурил её. Сигареты он давно бросил, но утренний кофе с сигарой был неизменным ритуалом.

Женька вышла и зажужжала феном в коридоре.

– Жень! Я сегодня в Трукинск после Петровича поеду, – выпуская дым, крикнул Стоцкий.

Фен выключился, повисло молчание.

– На кой хрен? – Женя появилась в дверном проёме с феном в руках, напоминая гаишника на обочине.

– А-ааа… Развеяться нужно. Засиделся, – Иван выпустил дым в потолок.

– Валяй, только позвони оттуда, чтобы я не беспокоилась за тебя, – фен опять загудел.

Вечером, припарковавшись рядом со стареньким «фокусом», он долго сидел в машине, не выключая двигатель. Иван сам не знал, зачем приехал, но, конечно, не для того, чтобы помочь Косте с заказами, благотворительностью он не занимался. К тому же он отдавал себе отчёт, что, отдав хоть одного мало-мальски стоящего заказчика, он подложит этим себе же большую свинью, очень глупо двигать более талантливого Костю, двигать нужно посредственностей, на чьём фоне он будет ещё больше блистать, как мэтр, а лучше вообще никого не двигать. Домофона на подъезде не было, и он, поднявшись на третий этаж, позвонил в квартиру Шатского. Открывший дверь Костик был бледен, губы его были синими, сам он – взъерошенным и небритым, в зубах дымилась сигарета без фильтра, прилипшая к нижней губе, воняло дешёвым табаком и прелостью. Выглядел Шатский лет на 20 старше Ивана, хотя он был моложе его на пару лет.

– Ты где хоть эту дрянь достаёшь? – Стоцкий поморщился. – Я вот даже не видел, чтобы эту «Приму» продавали, это же найти ещё нужно.

– Ваня! Иван! Иван Саныч! – Костик выглядел потрясённым. – Да как же ты, гений и знаменитость, и ко мне?! Не забыл!

Шатский весь затрясся, схватив рукой себя за подбородок, начал жадно глотать воздух. На лбу появился пот, ему явно стало плохо.