Шизик

– Тихо, тихо, Костя, тихо, – Иван страшно жалел, что приехал. – Ну-ка, ну-ка, пойдём, пойдём, ляжешь, сейчас воды тебе принесу. Давай, давай, дрогой, осторожненько.

Стоцкий бережно, но с брезгливостью, провёл в комнату еле держащегося на ногах Шатского.

Перед кроватью стоял мольберт, на мольберте был СТАРИК. Иван сразу забыл про существование Кости. Костя лежал на грязном засаленном диване и тихо стонал. Иван не слышал и не видел его, хотя было видно, что человек умирает, он смотрел на старика. Глаза. Взгляд. Морщины. Взгляд. Этот взгляд. Выражение лица. Они приковали его. Такого ощущения он не испытывал никогда, портрет старика просто припечатал его и не давал пошевелиться ни ему, ни мозгу, он как впал в кому, сколько это продолжалось, он не мог понять. В ушах звенело, голова кружилась. Взгляд. Взгляд старика. Его глаза. Лишь через какое-то время начало приходить понимание пространства и времени, Иван стал слышать звуки, тихий стон, чувствовать вонь и смог сеть на край дивана.

– Это что, Костя? Что это? Как? Как ты смог? – лишь выдавил из себя Иван.

Переведя взгляд на Шатского, он достал телефон и вызвал «Скорую». Убрав телефон в карман, он опять приковал себя к старику. Этот взгляд пронзал. Так нельзя было написать – невозможно, непостижимо, так не может смотреть человек, так не может написать никто, ничего подобного он не видел в своей жизни.

– Да сам не знаю, Вань. Когда писал, инфаркт обширный получил… Не знаю, как, Вань, не спрашивай. Даже не знаю, кто это, Вань, – тихо прошептал Шатский.

Когда позвонили в дверь, Иван встал, снял со стула клетчатую байковую рубаху, накрыл старика и открыл врачам, Костик уже был без сознания.

– Так, аритмия, – врач проделывал какие-то манипуляции над Костей. – Инфаркт был у него?

Стоцкий достал сигарету из пачки «Примы», лежащей на стуле, и жадно, с удовольствием закурил. Он стоял у окна и смотрел на свою машину. Пора, пора, нужно хватать картину и бежать, что он тут делает?

– Э-эээ! Алё, гараж! Был у него инфаркт? Нам нужно укол делать, только так сможем спасти его, если был инфаркт, это лекарство нельзя – до конца ввести не успеем, умрёт! Вы слышите меня!

– Нет, нет. Не было у него инфаркта, точно. Конечно, не было. Он пьянь просто, похмелье, – Стоцкий схватил завёрнутую картину.

Смерть наступила мгновенно, как и говорили врачи, было ощущение, что сразу после прокола вены, до входа смертельной жидкости в тело.

Врачу и медбрату пришлось заплатить, причём много, они оказались наглыми и не хотели его отпускать до выяснения причин смерти, и ещё доплатить, когда он взял завернутого в рубаху старика. Заплатить потому, как показывать было НЕЛЬЗЯ. Это они не должны были видеть, даже совсем не разбираясь в искусстве, они бы запомнили картину на всю оставшуюся жизнь, да он бы уже и не смог с ней выйти, если бы они увидели её. Денег было жалко, но другого выхода не было. Иван был готов убить их обоих, но мозг ещё как-то продолжал работать, понимая, что этого делать сейчас нельзя.

Он гнал по трассе, выжимая педаль почти в пол. Женьке он не скажет, никому не скажет, он вообще никому никогда не покажет эту картину. Он вообще никуда не ездил. Она будет у него, он спрячет её, он будет ходить к ней ночами, он сделает для неё отдельный бункер, она будет только с ним. Никто никогда её не увидит.

Женька ревела навзрыд, когда он, открыв дверь, вошёл в дом. Вой навевал страх. На немеющих ногах Иван вошёл в комнату.

– Ваня! Ты посмотри, что эти скоты сделали!!! – несчастье Жени было столь очевидным, что он подумал, что для одного дня слишком много смертей. Он даже был очень удивлён, потому как не предполагал, что Женя способна так убиваться по чьей-то чужой жизни.

– Кто? Кто умер-то, Жень, – Стоцкий испуганно смотрел на жену.

Женя, всхлипывая, взяла Ивана за руку и потянула наверх, на второй этаж. Иван похолодел, стало страшно, что могло случиться на нежилом ещё верхнем этаже. Жена молча завела его в ванную.

По правде, Иван считал некоторым излишеством иметь такую огромную ванную комнату с гидромассажной ванной, двумя душевыми кабинами, душем Шарко, огромным телевизором, унитазом и биде.

– Что? Я никого не вижу, – Стоцкий был растерян. – Где труп?

– Дурак, что ли, совсем? – Женька резко прекратила реветь. – Какой труп? Затирка!

– Что? – Иван не понимал, о чём говорит жена.

– Ты посмотри, какой затиркой эти уроды затёрли плитку? Она жёлтая! Оттенок затирки жёлтый! Ваня! Не белый, Ваня, ЖЕЛТОВАТЫЙ! Ты дурак, что ли? Не видишь? Они испортили всю ванную Ваняяя!!! – жена опять завыла.

Сначала ничего не понимавший Стоцкий долго смотрел, приглядываясь к затирке между плитками.

– Козлы, – зло проговорил он, затирка и правда отдавала в желтизну. – Ну, козлы, ну, не плачь так, масик! Ну, расковыряют, исправят, повозятся пару дней, затрут нормально. Ну, масик, ну, успокойся, за свой счёт сделают и даже затирку пусть за свой покупают, всё хорошо будет, любовь моя.

* * *

– Ну, ты же знаешь, что я тебя люблю! – Стоцкий сидел в халате на кухне и курил сигару.

– Знаю, Ваня, знаю… Поэтому и говорю, поверь, эту диссертацию лучше защитить тебе, а не мне, – жена говорила спокойно, с большой нежностью к нему. – Ты – известный художник, и учёная степень по искусствоведению тебе как нельзя кстати.

Женя задумчиво скинула натлевший серый пепел с конца тонкой сигареты. Она встала, пошла, включила чайник и опять села напротив.

– Не… Жень. Мне-то, знаешь, и без этого хорошо. Зачем мне степень? – Стоцкий выпустил дым. – Ты бы на диету, что ли, села, – Иван не смог удержаться от замечания.

– Да, прости, Вань. Потеряла форму с этой твоей диссертацией. Сижу, пишу, – Женька взяла себя ладонью за располневшее лицо.

– Да не мою, Жень, – Иван зевнул. – Сделай мне кофе, я передумал чай пить.

Женя сразу встала и пошла к кофемашине. Иван посмотрел на жену и поморщился:

– Не делай, я передумал, – он поднялся.

– Вань, так по диссертации и не ответил, для тебя же стараюсь, согласен защититься-то, – Женя смотрела вслед с надеждой.

– Да, – Стоцкий не обернулся.

Женя склонилась над компьютером. Стоцкий, поднявшись в спальню и взяв телефон, набрал номер:

– Ну, как ты там, лапа? – проворковал он, улыбаясь. – Во сколько у тебя показ завтра Лен? Я всё же найду время, подъеду, посмотрю на тебя.

В последнее время Ивану всегда было скучно. Портреты он писал всё реже и реже. Писал, когда срочно нужны были деньги. Картина Стоцкого «СТАРИК» выставлялась в лучших залах мира наравне с признанными произведениями искусства. Гонорары он теперь, после выхода в свет своего шедевра, брал заоблачные, а писал хуже. Просто было уже лень, было неинтересно.

Опять же от скуки он одно время увлёкся бизнесом, познакомившись с одним бизнесменом, владельцем крупной федеральной сети магазинов женского белья. Изначально он был просто лицом фирмы и её арт-директором. Дело дало дивиденды, его имя работало. Бизнесмен был не очень умным человеком и, скрываясь от налогов, предложил Ивану возглавить совет директоров фирмы. Фактически он хотел сделать Ивана «свадебным генералом», на самом деле оставаясь у руля компании. Это Стоцкого совершенно не устраивало, и спустя год председательствования бизнесмена посадили в тюрьму, а Иван стал полноправным владельцем фирмы. Но достаточно быстро и это наскучило. Начались постоянные проблемы, были убытки. Иван продал компанию, выручив за неё хорошие деньги.

Сейчас Иван увлёкся Леной. Он думал, что такое чувство уже не придёт. Но оно пришло. Что это было, страсть или любовь, он не знал, потому как ничего подобного ранее не испытывал. Его влекло к этой манекенщице, он чувствовал себя рядом с ней «пещерным человеком». Жена начала раздражать, все её изъяны были явно заметны. Тем более он – здоровый мужчина, и ему нужна красивая и молодая женщина, а не располневшая тётка.

– Ва-неч-ка! Ванечка! Ты знаешь, я уйду от тебя! Меня сейчас обхаживает Бисаков… А ты так и останешься со своей толстой жабой! – Лена притягивала взгляды всех мужчин в ресторане, где они сидели.

– Ты меня шантажируешь? – лицо Ивана выражало пренебрежение, а душа ушла в пятки.

– Ты что, Вань! Разве можно тебя шантажировать? Ты у меня такой сексуальненький, Барсучок, – Лена сняла туфлю и залезла ему под штанину стопой. – Поехали, а? Я хочу тебя…

Защита была намечена на конец февраля. Пока Женя увлечённо и с самозабвением дописывала диссертацию, Иван, наняв юристов, порешал все юридические проблемы касательно их совместного имущества.

По случаю защиты диссертации был организован банкет. Поздравляли Ивана помпезно. Было масса народу, учёный совет был восхищён качеством работы, и все до одного высказывали своё честное мнение о его разносторонней личности и таланте.

– Спасибо, господа! Я премного благодарен за тёплые слова, сказанные в мой адрес. Но скажу лишь одно… Без помощи своей жены, Евгении Александровны, я бы не смог написать эту диссертацию, – Иван сделал затянувшуюся паузу, глядя на Женю.

– Дорогой! Ну, скажи, чем я тебе помогла? Господа, я оказалась неплохой стенографисткой своего мужа, и моя кофемашина помогала мне варить ему кофе, – улыбнулась Женя.

– И всё же! Помощь, хотя бы стенографистки, нас опять сблизила… И мне особенно трудно говорить это теперь и сейчас. У меня две новости, господа. Мы с женой расстаёмся, документы на развод уже поданы. К сожалению, всё так сложилось, что я полюбил другую. Мы долго это обсуждали, Евгения Александровна благородно отпустила меня, и мы решили провести развод после защиты диссертации, – Стоцкий краем глаза смотрел на Женю. «Главное, чтобы не померла от ифаркта!»

Женя почувствовала удар в грудь. Сердце не волновало, хотя боль разрасталась. Боль предательства сильнее боли физической. Воздуха не хватало. Как? Как он так мог? Женя была раздавлена, втоптана в землю – жизнь уходила, всё закончилось в один миг. Только минуту назад она думала о таких обыденных вещах, как не забыть покормить собаку по приезде. Всё сразу стало понятно, у неё уже нет ни дома, ни мужа, ни диссертации, ни работы, ни денег, ни даже собаки. Она знала Ивана и понимала, что она уже прожёвана и выплюнута, как жевательная резинка, и ничего уже не изменит. И всё это случилось у всех на виду минуту назад.