Вкус жизни

– Каждой женщине в конце жизни хотелось бы сказать: «Я была счастлива».

– Все, чьи надежды не сбылись, наверное, и на том свете будут тосковать по счастью, – пошутила Инна, явно довольная своим остроумием.

– На том свете всем равно сладко, – усмехнулась Лена, стряхивая с себя задумчивость.

Все женщины разом замолчали. Опять наступила пауза.

Рита вышла на площадку. Вдруг хлынули беззвучные слезы от обиды за все сразу: за детство неласковое, за несложившуюся личную жизнь, за Иннины слова постылые. Как по живому резала… Отплакалась. Полегчало. Остались только тихие толчки грусти в седеющих висках.

За дверью было слышно, как Инна закатывается смехом. Ну, совсем как ребенок.

Эмма

– …Хорошо, что теперь не обязательно прописывать супруга в своей квартире. Меньше стало охотников на квадратные метры, – заявила Жанна, видно, вспомнив какую-то не очень приятную историю из жизни своих подруг. – Осторожные старики и старушки не очень-то торопятся принять в свое лоно чужаков, внукам берегут трудом и потом доставшиеся квартиры.

– Среди мужчин хватает дураков. Всё готовы отдать за то, чтобы хоть год пожить с молодой. Жажда приключений зовет их всю жизнь, – фыркнула Рита.

– Марго тоже бы согласилась. – Это Лера сказала.

По телевизору шла реклама передачи «Романтики романсов». Прекрасный голос провозглашал: «И испытать сиротство как блаженство»…

– Не думаю, что сиротство как блаженство можно ощутить, если за всю жизнь не нашлось истинно любящего тебя человека, – сказала Лиля.

– Такие слова мог написать только мужчина, познавший такое блаженство, – предположила Аня. – Только он, наверное, понимал эти слова иначе, чем мы.

– Один и тот же человек в разных ситуациях бывает то велик, то ничтожен, – философски-задумчиво выдала Лера.

– …В семейной жизни главное – гармония. Счастье женщины во многом зависит от того, кого она выберет себе в мужья. Каждой хочется, чтобы ее окружали не только любимые, но и любящие люди, – изрекла Алла.

– Я воспринимаю мужчин как материал, из которого могла бы вылепить подходящего мужа, чтобы самой окрашивать свой мир в нужные мне краски, – засмеялась Инна.

– Парадоксальная идея. Что мать вылепила и закалила огнем своей любви, только в черепки можно превратить. Сколько ни мни осколки, глины из них не получишь, – зло отреагировала Эмма на слова Инны, в горячности не обратив внимание на замечание Аллы. – Кто-то плачет, жалея другого, а кто-то стонет, жалея только себя. Моя бабушка, когда болела раком, не решалась лишний раз нас, работающих, потревожить. Не хотела обременять, боялась быть в тягость: «Вам на службу надо. Идите, не беспокойтесь, я сама справлюсь», – говорила она, превозмогая чудовищную боль. А моя свекровь по каждому чиху требует к себе внимание, да еще и капризничает, трезвонит ежеминутно по телефону, если сын не может быстро отпроситься с работы. И он привык любить только по требованию.

И вдруг как-то странно заблестели суровые глаза Эммы. Она вся напряглась, точно перед прыжком.

– Свекровь не жалела даже своего сына, а потом еще хвалилась соседкам: «И родители меня любили, и муж, и дети со мной нянькаются». Не просила, нагло требовала к себе внимание, которого не заслуживала. Стерва. Мужа своего не жалела, в сорок пять лет на тот свет спровадила. И дочь ее недолго прожила. Всех, кто находился рядом с ней, ухайдокала. Хорошо, что через пятнадцать лет мы стали жить от нее отдельно, иначе неизвестно еще, разговаривала бы я теперь с вами.

Терзая меня, отыгрываясь и отводя душу на мне, она будто оживала и молодела. Знаете, есть люди, которые психуют, закатывают скандалы, но не переживают. Другие, наоборот, в руках себя держат, а внутри них все горит и клокочет от волнения. Полагаю, моя свекровь из первых будет. Она в совершенстве владеет методом истерик. К тому же лицемерна, бездушна, жестока. Бог ей судья. Когда-нибудь, где-нибудь это ей отзовется…

– Ой, вряд ли… Ты слепо верила и позволяла срывать на себе злость. Я это тоже проходила, – вздохнула Лиля.

– Будешь смеяться, но поначалу я наивно полагала, что сумею с нею наладить контакт, что с годами свекровь оценит мое старание, терпение и все между нами уладится.

– Иногда надежда – зло. Она продляет мучения, – грустно усмехнулась Лиля.

– Я быстро расходилась со своими мужьями по той простой причине, что не хотела позволять им долго издеваться над собой. А ты пробовала переманить свекровь на свою сторону? Не льсти себе. Они же все в сговоре, – фыркнула Инна. – Небось, и сейчас сидит у себя твоя свекровушка в кухне и с удовольствием намечает в уме узор очередной тайной интриги. Плетет свои козни и радуется. Ждет-пождет, когда выложит их своему сыночку, чтобы лишний раз тебе нагадить… А ты верила, надеялась… Вот и снимала плоды своей доморощенной стратегии, каждый раз открывая ящик Пандоры, в который Зевс заточил все людские беды и напасти. Наверное, эта безмятежная близорукость длилась достаточно долго, если учесть твой пластилиновый характер.

– Люди, как правило, хотят доминировать, а не помогать другим подняться до своего уровня, – сказала Лера.

– К сожалению, те, кто нам дороги, не всегда любят друг друга, и, строя взаимоотношения в семье, это приходится учитывать, – добавила Алла.

– Но это на работе. Дома всё должно быть иначе: добрее, честнее, проще, – горестно возразила Эмма.

– Это кристально чистый идеализм, если не сказать жестче. Хотя, если вмешается счастливый случай, если повезет… Каждый ребенок, читая сказки, представляет себя победителем злых сил, но, становясь взрослым, не всякий оказывается способным на подвиг в нашей грубой, циничной жизни, – усмехнулась Лера и неопределенно пожала плечами.

– Помню, с ног сбилась в поисках лекарства, которое заказала свекровь. И в нашем городе все аптеки обежала, и к своим родственникам писала. Пока не отыскала, не успокоилась… Ценила? Куда там!.. Теперь вот свекровь до внуков нагло добирается, не просит, требует от них любви и внимания. Все уши им прожужжала настырными телефонными звонками. Понятиями чувства меры и такта ее сознание не оперирует. Культура – это прежде всего самоограничение.

– Молодец, хорошо тетка устроилась! Умеет всех выстраивать по ранжиру с учетом и соблюдением только собственного понятия иерархии, – рассмеялась Инна. – Она еще жива?

– Девяносто лет, а ее «об камень не расшибешь», – хмуро пошутила Эмма.

– Ну и поговорка. Я поражена, – удивилась Аня.

– Из деревенских «собраний сочинений» почерпнула, – усмехнулась Эмма.

– Грубовато звучит.

– Заслужила.

– И это освобождает тебя от соблюдения почтительности к старухе?.. Ну, если ты так считаешь и настаиваешь…

У Ани почему-то не повернулся язык упрекнуть Эмму в грубости.

– Все годы замужества моя душа была похожа на улитку, потерявшую свою раковину, свой домик. Устала… Я всегда хотела быть безупречной, создать идеальную семью, свой собственный прекрасный мир. И вот… позволяла собой помыкать, мирилась с унижением.

Взгляд Эммы стал бесстрастным, холодным, отрешенным, не выдающим, какие мысли и чувства таит ее душа, омраченным сознанием своего бессилия.

«Эмма устраивает бурю в стакане воды. Она умная, сильная, но отсутствие добродушия приводит ее к проявлению нетерпимости к людским слабостям», – недослушав подругу, решила Жанна.

– Свекровь мне жизнь портила, будто кислотой душу разъедала, со свету сживала в свое удовольствие. Разрушая мою судьбу, она испытывала непонятное мне сладострастие… Что ею руководило? Ощущение собственного всевластия в семье?.. Не было у меня сил, опыта и желания с ней бороться. Чувствовала себя как в детстве, когда не хватало рук, чтобы удержаться, не сорваться с дерева…

– Незавидное положение, – протянула Аня.

Лиля кивнула в знак согласия.

– Такое случается, когда мы к себе более требовательны, чем к остальным, – заметила Лера.

– Если уж быть до конца честной, она с первого дня взяла в свои руки бразды правления нашей семьей и благодаря сыну получила надо мной почти неограниченную власть. Статус единственной и любимой позволял ей с полной безнаказанностью издеваться надо мной. С тех пор, как мы переехали к ней жить, муж не говорил со мной без дерзости, без насмешки. Мне хотелось помощи, утешения. Зачем еще нужен муж? А он… он использовал мою любовь против меня же самой. Он обижал меня, а я была слишком гордая, чтобы дать ему это понять. И при этом меня сковывала какая-то непостижимая апатия…

Надоело прогибаться под нее. Не прощу ей своей загубленной личной жизни. Это она направляла своего сына вести разгульный образ жизни. Сколько подлости было в этой паршивой семейке. Каждый любил только себя, каждый жалил ближнего, как умел. За что ненавидели меня? Зачем они делали мне больно? Какой в этом смысл? А я старалась их объединить… Только для некоторых лучше свои злые, чем самые добрые, но чужие. Особого благочестия ждать от них не приходилось. Не выстоять мне было против них. И я вынуждена была «сложить оружие».

– Силы зла в этой семейке властвовали безраздельно! – патетически произнесла Инна. – Они обычные люди от пят до макушки, только гаденькие. Люди, как и собаки, чувствуют неуверенность или страх и быстрее с радостной злостью набрасываются на того, кто их боится, – добавила она и рассмеялась громко, отрывисто и невесело.

– Целый год я отказывалась выходить «на ринг», только слушала. Пытаясь вникнуть, я терпеливо ждала, когда они выдохнутся и прекратят ругаться. Только предлогов для ссор им не надо было долго искать. Они могли раздуть любой едва приметный очаг раздора. На это у них фантазии всегда хватало. И родственников у них была тьма-тьмущая. Они как конденсаторы накапливали раздражение, а потом разряжались. Причем каждый слушал сам себя. А почему бы сразу не разобраться в мелких недоразумениях, чтобы не допускать ссор? После подобных многочасовых бдений я часто погружалась в трясину недоумения и отчаяния. Они как-то ругались, а я удивленно спросила их: «Жизнь кратковременна и бесценна. Зачем ее так бездарно тратить?» Так они в ответ ухмыльнулись мне пренебрежительно, холодно и жутко. Будто я, а не они со сдвигом по фазе. И мужу сказала: «Чтобы быть услышанным, надо говорить тихо». Преподавателя по математическому анализу вспомнила. Бывало, когда студенты не в меру расшумятся, он начинал говорить все тише и тише, тогда отличники сами наводили порядок.

Невмочь мне было спорить с родней Федора. Я не в силах была распутать клубок их взаимоотношений. У меня было такое чувство, что я вообще ничего не понимаю в их жизни. Все было так запутано, закручено и так абсурдно. Я увязала в их ругани как в зловонном болоте… Угораздило же мне попасть в эту странную семейку, в которой никто никого не любит!

– На что посягнула! На святое – на их уклад! – засмеялась Инна. – Вот и получала суровые нахлобучки. Не ко двору пришлась.