Вкус жизни

«Так возьми часть забот на себя. Я смогу расслабиться, и мы вместе сможем полноценно отдыхать», – предложила я. Не захотел, понимал, что тогда у него не будет времени развлекаться. Потом я попросила его нанять домработницу. Мол, это тебе по средствам. Так он и с ней закрутил у меня на глазах. Целая череда случаев была… И уже не удавалось мне скрывать от детей грязь, в которую вовлек нас Федор. А он в бешенстве орал: «С каких это пор мои поступки выносятся на суд детей?!» «Хватит паясничать», – возмутилась я. Думал, умасливать стану.

…Всепоглощающий бездонный ужас обуял и стянул все внутри меня, точно тисками. Я будто впала в ступор: «Доверие попрано, самое святое поругано. Дети надломлены… Нужно ли пускать в сердце любовь, если она все равно испепеляет человека?.. Любовь – это рабство, поэтому любящий человек редко бывает счастлив».

– Предаешь любовь анафеме? – искренне удивилась Жанна.

– Ну, если любовь как болезнь…

– Любить – не преступление. А вот предавать… когда человек оказывается не на высоте… тогда отчаяния в жизни больше, чем радости. Если бы Федя не изменял, я могла бы любить его всю жизнь.

Эти слова вызвали у Инны скрытую усмешку.

– Нужно очень сильно испугаться, чтобы понять, что кровь на самом деле стынет в жилах. Нужно быть обманутой любимым человеком, чтобы почувствовать, что такое жестокость… А он еще, ты представляешь, скандалил, отыгрывался на мне и детях, если у него срывалось «мероприятие». Я леденела, я задыхалась от немого крика.

«Не понимаю, зачем она все это рассказывает? Словно вывешивает на всеобщее обозрение грязное белье», – передернуло Леру.

– Сейчас стало нормой для бизнесменов вести разгульный образ жизни или, имея жену-ровесницу, приводить на светские рауты длинноногих блондинок, пусть даже крашеных. Они стали неотъемлемым атрибутом имиджа.

– Ты так считаешь? – разгневанно бросила Галя.

– Нет, это Федор так думает, – фыркнула Инна.

– …Потом были мучительные попытки вернуть себе ощущение жизни. Пыталась хоть как-то сохранить угасающую надежду. Думала, что он хотя бы с запоздалым раскаянием пожелает взять назад каждое свое резкое слово, захочет отринуть каждый гадкий поступок, покаяться. Дуреха. Мне так хотелось верить… Я питалась одними надеждами, но наши миры двигались разными темпами и в разные стороны. Мне оставалось лишь пугливое ожидание его поздних возвращений… Но в них не было даже обычной, привычной супружеской нежности.

– Покается! Ждать осталось совсем немного, до второго пришествия. Он же насквозь лживый. Он уже не может жить иначе, – хмыкнула Инна и мрачно добавила:

– Я бы нашла его слабое место и всыпала. Он бы у меня получил сполна! Дала бы прикурить. И наказание соответствовало бы его преступлению.

– Мстить? Инна, ты самой себя еще не боишься? – заступилась Лиля не то за Федора, не то за Эмму.

– Запомни: «Слабые мстят. Сильные ищут справедливости. Надо не обижаться, не страдать, не злиться, а торжествовать!» Таков мой девиз, – провозгласила Инна.

– Ну и как, получалось? – проворковала Жанна.

– Не всегда, – мрачно призналась Инна и тут же рассмеялась:

– Но я старалась!

– Мужья иногда не признавали свою вину? – уточнила Лера.

– Никогда, – расхохоталась Инна.

– …А Федор подолгу злился по каждому пустяку, строил из себя обиженного, уходил из дому. Мелкие ссоры он специально «организовывал», чтобы был повод уйти. А я себе не могла такого позволить из-за детей, и он это понимал, – снова услышала Лена голос Эммы. – Ему бы попасть в коготки Марго, она быстро обломала бы его и на место поставила. Да еще и высмеяла бы, что, мол, «слаб в коленках». Ее любимая фраза. Не понимал Федор, что ради его денег те женщины разыгрывали с ним страсть. Так ведь не убедишь, не докажешь. Чему угодно поверит, если это льстит его самолюбию. Готов совершать… акт с кем угодно, лишь бы хвалили. Пока есть деньги, его не привяжешь на короткий поводок… Этот странный ненасытный голод – половая горячка и нездоровое пристрастие к восхвалению, – в юности сопровождаемый горечью и завистью, нашел легкий путь достижения максимума посредством денег и смёл все мои высокие мечты. Я сходила с ума… «Скольким же он объяснялся в любви? Ведь без слов любви ни одна женщина не согласится…»

– Эмма, но это же добровольное рабство! До чего же сволочной бывает жизнь! – вскрикнула Инна.

«Своего первого вспомнила?» – с болью подумала о подруге Лена.

– «Пуля – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка». Эти горестные слова я часто слышала в своем довоенном и в военном детстве, да и после… Впечатались они в мой мозг на всю жизнь, – на свой лад отреагировала Аня на слова Инны.

– Взаимоотношения между людьми как пазл: складываешь, складываешь и вдруг выясняешь, что некоторые детали утеряны, – сказала Лиля.

– Отстраненность, непреодолимая дистанция между нами лишь увеличивалась. Я не могла свыкнуться с его изменами и с утратой прежде всего своей любви… Странные телефонные звонки причиняли мне такую острую боль, что силы мгновенно покидали меня. И во сне я была несвободна от дурных мыслей почти так же, как наяву. Меня постоянно мучили невыносимые кошмары… Некоторым людям свойственно облегчать свои страдания, хоть иногда упоминая о них как бы между прочим перед своими друзьями. А я молчала, стыдилась… А вот сегодня лавиной смываю свою боль…

Я была слишком правильной и благоразумной и поэтому неинтересной ему. Я в мединституте работала, достаточно просвещена была в вопросах взаимоотношения полов. Только в моем случае бесполезны все эти знания… Не секс ему нужен был – ежедневное восхваление. Поняла я это слишком поздно, когда однажды горькой одинокой ночью вдруг вспомнила дифирамбы его матери. Все сошлось. Вот они, корни… Лишь в книгах царят легенды о верности… В детстве я не видела ласки и тепла, и взрослой мне недосталось счастья. Вот и искала опору в жизни только в чувстве долга и верности семье… Дети – самая веская причина, чтобы жить. Чем еще вознаградить себя за разочарования? Самое большое счастье – это когда мой ребенок говорит мне: «Я люблю тебя, мамочка».

Горестный голос Эммы звучал надрывно, в нем была трагедия оставленности любящей женщины.

– Иногда удары судьбы помогают по-новому оценить себя, пересмотреть свои взгляды, – сказала Инна.

– А меня они полностью лишали сил и способности трезво мыслить во всем, что касалось наших отношений с мужем.

– А иногда мы сами себя убаюкиваем сказками, будто без страданий нет сладости любви, – «напела» Жанна.

– Выдумки все это! Я была счастлива, только когда любила спокойно и радостно… А может, Федя разлюбил меня, потому что я не стала похожей на его маму? Я не их поля ягода? – неожиданно высказалась Эмма.

– Такой семейке никакая не ко двору! – разъярилась вдруг Жанна.

Представляя себя на месте Эммы, Лена понимала, как невыносимо трудно ей говорить о себе.

– Я как узнала об изменах, так у меня пропало желание с ним… как бы это мягче выразиться… Я высокомерно воздвигала между нами стену отчужденности, держала его на расстоянии своей сухостью и ледяным пренебрежением. Муж вызывал во мне омерзение. Меня сковывала сама мысль, что он с теми женщинами в постели так же, как со мной. Во время соития я не смогла бы изгнать из памяти навязчивые картины… Я не хотела к нему прикасаться… но и отпустить не могла. Презрев самолюбие, осталась рядом.

А он хотел нравиться и пользоваться всеобщим расположением. Он погружался в сладостные чувства нового обладания, купался в комплиментах и был счастлив. Наверное, обрушивающееся на него опьянение вольной жизнью будоражило его, наполняло радостью, молодостью, восторгом. Те новые не ведали о его несбывшихся надеждах, неудачах, которые вызывали у него чувство неиспользованных возможностей, выливающееся в недовольство жизнью, в раздражительность. Они не знали о его трудном характере. Для них он – сплошное обаяние. А семья? Это слишком малая толика из огромного ареала его желаний… Дома он опять становился злым, нетерпимым, бросал едкие уничтожающие фразы. И я, горько вздохнув, опускала глаза и уходила на кухню. Я не видела выхода… Мой помертвевший разум не мог даже на мгновение вырваться из тисков отчаяния.

– Так вот она откуда, эта вселенская печаль и довольно жалкое зрелище брошенной жены при живом муже, – вклинила в рассказ Эммы свой комментарий Инна. – Давно надо было поплакать на плече подруги. Попы и психиатры правы, предлагая исповедоваться. Если держать в себе все свои беды, можно заболеть или вовсе умом тронуться. Мне тоже иногда охота уткнуться в чужую жилетку… Я бы посоветовала тебе бросить Федора, заарканить приличного мужика, такого, чтобы быть уверенной в своей власти над ним, и опять замуж пойти «назло надменному соседу».

– Замуж?

Эмма не могла себе представить кого-то еще рядом с собой.

– …А он и не стремится вернуть мое расположение. Вот и живем как два пассажира, вынужденных ехать в одном купе. Легче всего избавить от боли может тот, кто ее причинил, а я всю жизнь сама с нею боролась. Он же был счастлив за счет других… Вот тебе и доверие, и защищенность, и отзывчивость, которые он демонстрировал, ухаживая за мной. Можно жить вместе и отсутствовать в сознании близкого тебе человека, а можно находиться в разных городах и быть рядом. Кто-то сказал: только будучи в безысходной ситуации, человек понимает, что он живет. А если эта ситуация длиною в жизнь?.. Нашел чем успокоить. Это тезис жестоких мужчин для доверчивых дурочек… Не живет человек в безысходной ситуации! Существует, мается… Иногда мне кажется, что человеческое общение лишено логики. Оно так многогранно, многопланово и так изменчиво… Это раньше мужская честь измерялась отношением мужчины к женщине.

Лицо Эммы опять сделалось непроницаемо-серьезным. Взгляд затерялся в бесконечном числе крыш и антенн.

– Ты ищешь логику чувств? – удивилась Рита. – Это из области фантастики.

– Откуда в тебе эта непримиримость? Пропитай сердце уверенностью, насыть душу любовью. Смири, урезонь свои обиды. Попробуй вспомнить что-то хорошее из вашей жизни. Еще раз по сусекам поскреби, – предложила Жанна, бросив на Эмму многозначительный взгляд.

– Давай, посоветуй облазить многочисленные фьорды прошлых событий, исследовать шхеры долговременной памяти! Эмма и без тебя миллион раз это делала. Может, еще что-нибудь этакое, умное предложишь? Я лично несильна в подобном виде деятельности, – скроив благожелательное лицо, спросила Инна у Жанны. А в голове ее пронеслось: «Святоша чертова! Сидит тут как в монмартрской мансарде и рассусоливает… То лениво цедит сквозь зубы, то будто роняет масляные «розовые» фразы».

– Ничего, что могло бы представить для тебя интерес, – резко ответила та, потому что почувствовала, как обдало ее ледяной волной пренебрежения.

– Когда в семье худо, когда между супругами нет согласия, то и в постели им одиноко и тоскливо, – сказала Рита.

– Ты права. Женщины выпроваживают мужей не из-за того, что им некомфортно в кровати, а из-за разлада вне её, – видно, отвечая на свои мысли, подтвердила Лиля.

– Если бы работа Федора по-настоящему поглощала или он с головой уходил в повседневные заботы, он бы, наверное, не бегал, – пробормотала Эмма. – …А я еще пыталась шутить: мол, грехи еще не начинают тебя догонять? К совести, глупая, призывала. Спасение души требует большого труда. Праведная душа выковывается… А он, бегая на сторону, терял не только совесть, но и здравый смысл. Ни терзаний, ни сомнений… Для него жестокость стала обыденной.

«Зачем нам эта грязь и эмоциональные обиды? Это не столь этичные воспоминания, чтобы рассказывать о них во всеуслышание», – поежилась Лера.