Вкус жизни

– А жеребец плеть, – невесело дополнила Лиля. – Жди, когда рак на горе свистнет.

– В самую точку, в десятку! – обрадовалась удачной поддержке Инна.

– Почему я не сопротивлялась, не давала отпор их наглости, позволяла помыкать собой? Боялась, сказав правду, обидеть неправильным пониманием их поведения. Слабость характера тому виной? Привычка правильной девочки слушаться старших? Врожденная внутренняя мягкость, интеллигентность? Все вкупе. Вот и не получали они должного отпора. Нет, я, конечно, пыталась… но их было двое, да еще и родственники. Даже мои невинные претензии на частичную независимость в ведении домашнего хозяйства тут же разбивались о стену авторитета матери, воздвигнутого сыном, и подвергались осмеянию. А он был безумно доволен собой… Да и некогда мне было воевать. Каждый день расписан по минутам, когда на руках трое малышей. Я только переживала: как дети будут уважать мать, если в семье ее в грош не ставят? Повезло. Дети по большей части в меня характером пошли.

«Она обожает в себе собственное великодушие?» – удивилась Инна.

«Похоже, Эмма впервые выплескивает перед девчонками правду – безжалостные горькие слова признания в унижении. Для нее это самый тяжелый груз, выпавший на ее долю», – подумала Лена.

– В старости я отказалась ухаживать за свекровью, не стала остатки своей жизни на ее капризы разменивать. Знала по опыту с ее матерью – она тоже одно время с нами жила, – что надо мной она будет издеваться больше, чем над сыном или нанятым человеком. Мне надо силы беречь, чтобы внуков помогать растить. Я, конечно, еду ей готовлю отдельно и стираю, но ни шага не переступаю через ее порог по принципиальным соображениям. Видеть не хочу…

– Мстительная божественная Диана! – удивилась Жанна. – А как же катарсис, самоочищение?

– Никто не знает, на что способен человек, когда задевают его самолюбие, когда его медленно умерщвляют, – мрачно заявила Рита.

– Надо было обратить свой пылающий взор на мужа, – с вызовом заметила Инна.

– Он – следствие, мать – причина, – жестко ответила Эмма. И добавила:

– Пусть вокруг нее прыгают те, кому она делала добро… Правда, не знаю таких, потому что она себя только любит, а других заставляет себя любить. Но кто же насильно станет любить? Если только вид делают… Нет, я понимаю, она мать Федору, он обязан о ней заботиться. Я не собираюсь этому противиться. Сама постоянно напоминаю ему, мол, не забудь то, захвати это… Но я знаю, что даже теперь она была бы рада, если бы ей удалось насолить мне… Любить ее меня никто не заставит.

– Похоже, не дождаться тебе от нее припадков старческой любвеобильности или хотя бы безразличия, – сказала Жанна.

– Я свекра еще застала в живых. Хороший был человек. Тоже, бедный, изнемогал от ее «любви». Раз Бог таких эгоистов не наказывает, мы сами должны это делать, чтобы другим неповадно было издеваться над ни в чем не повинными. Для всех должно приходить время платить по счетам. Я не прощаю ее. Пусть подумает, как жила.

– Говорят, непрощенные на том свете очень маются, – тихо сказала Жанна.

Эмма не услышала ее или сделала вид, что не услышала, и продолжала свою печальную исповедь:

– Мое детство было безрадостным по вине мамы. Но так уж неудачно складывались обстоятельства ее жизни. Она сама из-за этого жутко страдала. Я давно ее простила. А свекровь намеренно издевалась надо мной. Как говорится, г… готова проглотить, если мне от этого станет плохо. Поначалу по своей наивной искренности и открытости я безоглядно принимала все ее советы и часто попадала впросак или делала что-то в ущерб себе, после чего погружалась в самообвинение и самобичевание.

Сначала свекровь показалась мне даже деликатной. Она открыто не выказывала своей неприязни ко мне. Первое время выглядела доброжелательной. А сама мои положительные черты оборачивала неприглядными: вежливость – подхалимажем, доброту – слабостью и зависимостью, экономность – жадностью. Выставляла меня за моей спиной то равнодушной, то расчетливой. Любой мой поступок объясняла только низменными мотивами. «С правдой на лице» лгала. Свихнуться можно. Представляешь, по ее мнению, причина вежливости – страх. Получается, если человека не боишься, то ему можно как угодно грубить? Богатый и независимый по определению должен быть хамом? А как же интеллигентность, респектабельность? Еще пример. Я в праздники не оставалась в компании сотрудников, домой, к семье торопилась, а свекровь утверждала, что будто бы я успевала сбегать «налево». Компрометировала меня ложью. По себе, что ли, всех градуировала? И Федора сделала насквозь лживым.

– Разгромила, разделала свекруху под орех! Наверное, она слышала изречение Геббельса. Он утверждал, что ложь, повторенная несколько раз, становится правдой, – заметила Инна.

– Она намеренно создавала в сыне гадкое представление обо мне, вызывала в нем досаду, разочарование, непонимание. Внушала ему чувства недоверия, ревность. Сама «запускала» сплетни, а другие довершали ее черное дело, доводя их до сведения моего мужа. А потом еще и она, будто бы защищая сына от «нелепых слухов», старательно, с подробными комментариями рассказывала ему о них. Интриганка. Ведь говорят же, что самый короткий путь для достижения гадкой цели – ложь. Вот она с успехом и пользовалась ею.

– Источник сплетен быстро забудется, а смысл и дурная слава останутся, – объяснила суть «явления» Лера.

«Так и стоят у меня перед глазами юные, распахнутые миру, чистые глаза Эммы», – подумала Лена.

– Угар беспричинного дозволенного зла заражает, – расчетливо-непринужденным тоном заметила Инна.

– Ты прозорлива как Кассандра, – поняв ее тонкий намек, усмехнулась Эмма. – Никогда я не стану такой, как моя свекровь. А ее я просто игнорирую и не прощаю. И это, с моей точки зрения, самое сильное наказание.

«Эмма всегда была такая строгая, правильная, скромная. Обидчивое упрямство придает ее лицу отпечаток твердости или она на самом деле сделалась железной леди? Только зачем она сразу взяла обвинительный тон?» – подумала Жанна.

«Обычно ирония Эммы несла в себе скрытый или, по крайней мере, скрываемый характер. Это у Инны она прямолинейно била не в бровь, а в глаз без всякого камуфляжа. А теперь они поменялись ролями?» – удивилась Лиля.

– Мне никак не хотелось верить, что свекровины подвохи преднамеренные, что у нее искаженный взгляд на людей и их отношения. Но то были целенаправленные обманы и глумления, которые ни в какое сравнение не шли с тем, что я слышала из рассказов подруг. Она вытаскивала из себя все самые гадкие, самые низменные качества, приписывала их мне и умудрялась распространить на всех женщин. Тоже мне, эталон! Знала его мамаша толк в подлости. Я многократно пыталась поговорить с мужем, объяснить свою невиновность, но он уклонялся от давно назревших проблем или категорически защищал мать.

– Между правдой и мамой он всегда выбирал маму. Вот в чем корень всех твоих проблем. И в этом он видел свое право на ложь и на всё остальное, с этим связанное… – сказала Лера, глядя в окно, будто рассматривая что-то бесконечно удаленное. – Именно это понимали те девушки из общежития, которые хотели остеречь тебя от ошибки.

– А я не понимала, почему не складываются у меня отношения с мужем, ведь для меня семья всегда была на первом месте, во имя нее я забывала о своих амбициях. Мне не нужны были компании, если в них не было Феди. Я узнала, что свекровь оговаривала меня, когда у нас было уже трое детей. Мать преподносила сыну обо мне всякую гадость, а он с готовностью верил каждому ее слову и следовал ее советам. Так она успокаивала его совесть, умышленно подготавливая к распутству. Не обделена была фантазией. Кто знает, может, сюжеты черпала из собственного опыта? Исподтишка крысятничала и всегда смотрела на меня «с любопытством преступника, разглядывающего свою жертву». Мстила мне за что-то свое, мною незнаемое?

– В отдельно взятых государствах и между ними всегда шла глухая война дипломатий без героев, но с палачами, оружием для которых служил яд, кинжал, подставы. На работе и в семьях происходит то же самое, только способы «уничтожения» проще: ложь, оговоры, сплетни, принижение. И масштабы «разрушения» меньше, – усмехнулась Инна.

– Из разговоров по отдельным отрывочным фразам я поняла, что свекровь была страшно ревнива. Муж работал на заводе, а она со своей тогда еще здоровой и бойкой матерью оставалась дома «на хозяйстве». В каждой женщине, работающей в непосредственной близости от мужа, она видела соперницу. И когда он умер (сама обманывая мужа, будто больна, она не верила в его слабое здоровье), она почувствовала облегчение. На похоронах я не заметила особого горя в ее лице (траур никому не к лицу). И потом никогда о муже не говорила, даже в годовщину смерти и в дни его рождения. Будто и не был он в ее жизни вовсе, будто не был отцом ее детей. А ведь ей было что вспомнить о нем хорошего. Поразительно, но и сын не помнил даты рождения отца. Меня, привыкшую с максимальной точностью запоминать все подробности семейной жизни, злило такое беспамятство к хорошему человеку. Мне свекор сразу понравился. Мягкий, понимающий… но такой замученный…

– …А после него ты стала служить ей козлом отпущения, – подвела итог Галя. – В ней осталась безжалостная потребность на ком-то срывать свое зло.

– Наверное, свекровь выбрала тебя объектом для мести, потому что видела в тебе всех женщин, когда-то портивших ей жизнь, тех, к кому она, изводя себя, напрасно ревновала, – предположила Жанна.

– Да, после ухода из жизни мужа от ревности свекровь не избавилась. Она перенесла ее на сына. И его воспитывала по своему образу и подобию недоверчивым и лживым.

…Почему-то пребыванием рядом с ней я тяготилась даже тогда, когда ни о чем еще не догадывалась. От часа непосредственного общения у меня мозги вспухали и, казалось, уже не умещались в черепной коробке. Мне в буквальном смысле плохо становилось. Съедала она меня как энергетический вампир. Как часто не хотелось идти домой на это лобное место. Из-за детей приходилось… Скажешь, полная чушь? Нет! Я чувствовала, как ее сила питается за счет моей, как она высасывает из меня соки.

– Ну уж я бы справилась с нею на раз! У меня не забалуешь, – зло вскинулась Инна.

Жанна на это усмехнулась одним уголком рта: «Мать есть мать… Это тебе не мужиков вышвыривать…».

– Я старалась быть для мужа лучшей, а он не ценил, потому что в его жизни я была одной из многих, и ему ровным счетом было наплевать на меня. Я его устраивала как мать его детей, как домработница. Жена для него – удобная вещь, которая безропотно подчиняется и всегда под рукой. Не скоро я поверила, что его радости на другой планете… А ведь далеко не ас был, даже напротив. И по жизни ничем особенным себя не обнаруживал. И вдруг раскрылся неожиданной стороной. Поначалу я думала, что он эмоционально незрелый, надеялась, что изменится. Бесполезно. Вот такое счастье я обрела в браке. А когда-то даже не причисляла его к числу своих поклонников.

– Ты молчала, может быть, только потому, что неосознанно боялась окончательно убедиться в том, что доставило бы тебе слишком большую боль. Твое смирение – убежденное отчаяние. Мыслящий человек прежде всего пленник собственного мнения о себе и своих делах, и это мнение куда больший тиран, чем суд о тебе других людей. Поверь, судьба определяется тем, что человек думает о себе. Ты искренне считала, что у тебя нет выбора, и сложила лапки в приниженном послушании. У меня на этот счет наметанный глаз. Ты до сих пор не раскаиваешься в своем благонравии?

«Эмма любила, искала его расположения, а просящий человек не может диктовать условий», – подумала Лена.

«Оправдывает свою слабость силой своего противника», – решила Инна.

Лене казалось, что Эмма никого не замечает и размышляет вслух уже только для себя.

– Окольными путями я первый раз узнала о его «фокусах», по сути дела, случайно. Но не поверила. Стала вызывать на откровение, а он хитрил, изворачивался. Люди с нечистой совестью всегда сильны по части поиска предлогов, уловок, способов оправдания. Проанализировав разговор, я поняла – лжет. Но опять не поверила сама себе. Я недодумывала до конца ответы на больные вопросы, не вгрызалась в свои проблемы, будто мне кто глаза отводил или туманом застилал. Уже на следующий день мои страхи казались мне бесконечно далекими, чужими. Я спускала свои эмоции на тормозах и даже корила себя за мнительность, мол, не пристало мне… тем более что когда я упрекала его, он сразу напускал на себя вид оскорбленной невинности. Он играл роль, а я верила. Так прошло еще несколько лет.

– Так ты точно не знала?

– Нет. Подозревала, холодок сомнений, конечно, закрадывался, но не верила. Тихий голос где-то внутри меня возражал: «Изменять такой идеальной жене?» Вот она, земная юдоль, колыбель любви… «и ныне, и присно, и во веки веков».

– Ну, зачем ты так, – неодобрительно покачала головой Мила. Ее жест не остался незамеченным Кирой. И Галя бросила на Милу испытующий взгляд. «У каждого свой способ доводить до сведения других свою точку зрения. И если на то пошло, Мила вполне однозначно высказалась», – машинально подумалось Лене.

– Хорошая привычка видеть светлое там, где никто его больше не видит, – ухмыльнулась Инна.

– Он любовью считал наслаждение. Уверенность в тебе вызывала в нем скуку. А ты ради него отказалась от целого мира, и невоскресшая твоя душа тонула, все глубже погружаясь в обиды, – сказала Рита.

Эмма вздохнула:

– Я понимаю, люди устают друг от друга. Хотя я, когда любила, не обращала внимание на усталость… Странное поведение мужа я рассматривала как внешний демарш, как реакцию на подлые выдумки его матери обо мне, как раздражение. А один раз «на пушку взяла» – тебе знаком такой метод? – и он раскололся… То был тот самый случай, когда один день – целая жизнь, вернее ее гибель. Меня захлестнуло, смело, затопило обидой. Вот тогда-то я презрительно бросила ему в лицо: «У тебя хватило низости предать меня, так почему же не хватает смелости сознаться в своей подлости?» Ему бы допросить свою совесть, раскаяться, а он…

«Не подгоняй меня под прокрустово ложе своих взглядов, не удастся тебе перекроить меня на свой лад. Что это за жизнь, если все тихо, мирно и спокойно. Ни взлетов, ни падений. Кому нужна скука вымученного благочестия и благоговения? Ты не умеешь жить с удовольствием. Ты все время думаешь о детях. Ты же наседка-домоседка. Так и не вламывайся беспардонно в мою личную жизнь», – ответил мне муж выразительно, с грубой холодной силой, выслушав мои претензии. Изумление и обида окатили меня при этих его словах. Моя порядочность, мои старания мне в упрек? Как он может так больно ранить жену, мать своих детей! Это было выше моего понимания.