Вкус жизни

Инна сердито забурчала: «Не знает, чем человек отличается от животного?.. Тем, что умеет лгать».

Рита горько вздохнула:

– Вот и я говорила мужу: «Ни разу не испытав стыд за свои многочисленные гадости, ты и в следующий раз повторишь их, да еще с учетом опыта более изощренно, чтобы похлеще, больнее задеть, обидеть меня». А я-то, глупая, гордилась сама перед собой своим терпением, своей порядочностью. Советы своим молоденьким лаборанткам давала: мол, придет мой муж усталый, раздраженный, а я его накормлю, успокою, и лад в семье… Только оказалось, что его основная жизнь проходила где-то вне семьи… Настоящая любовь к нему в душу так и не постучалась. Безудержная, все сметающая на своем пути страсть гнала от одной женщины к другой. В жадном упоении вновь обретенной свободы рвался к следующей жертве. Многим женщинам на короткое время открывал свое быстро воспламеняющееся сердце, потому что эмоциональные взрывы долго не длятся. Смеялся: «Нужно ли идти против своей природы?.. Я как переходящий приз, как награда. Прелесть разных женщин в непредсказуемости». От каждой женщины его мозги взрывались, и он срывался как дверь с петель…

Легко жил, с панибратским отношением к жизни. Делал акцент на разнообразие. Ни на одну женщину всерьез не запал, ни с одной долго не задерживался. Он как бы все время находился в точке бифуркации (в неустойчивом состоянии, переходящем в нулевое). Пересмешник. Я поняла бы, если бы методом проб и ошибок искал что-то определенное, страстно желаемое… если бы полюбил другую и женился на ней – тут все ясно. Но носиться за каждой юбкой?.. Жил точно в первобытном мире: только ради секса (овладеть и забыть) и желудка. То, что лишено тайны или хотя бы чего-то нового, интересного, недостойно его… Собственно, чего ждать, если нет сердечной привязанности… Судьба – это характер, это то, что заложено. В жизни нет ничего случайного. Все взаимосвязано. И даже то, что я ступила на чужую стезю, – не игра случая, а рок… Когда муж слишком далек от того, каким ты его хочешь видеть, – это невыносимо… Помню, узнав… буквально задохнулась от горького изумления… Удивительно, как живы воспоминания. Прошлое не оставляет в покое…

– Темперамент не спрячешь, если только закопаешь, – хихикнула Инна.

– Как это всё отвратительно! Вконец испортилось настроение, – простонала Аня. – Почему непорядочность многими мужчинами возводится в ранг достоинства? Это факт отсутствия внутренней культуры?

– Если женщине не хватает физических наслаждений, она компенсирует их чем-то духовным, а у мужиков это не получается. Им не дано… – фыркнула Инна.

«Теперь Рита душу напоказ выворачивает, – огорчилась Лена. – Она будто подводит итог своей жизни. Рановато».

– В юности я где-то вычитала, что жизнь – это растворение нас самих в других, а верность – высшее проявление силы. И поверила в это. Хорошо, благородно сказано. Но это утверждение, наверное, из рыцарских времен. Хотелось бы вернуть в наше время понятия нравственности. Мечты, мечты, где ваши радости?.. Неясны мне были мотивы поведения Стаса. Блажь, баловство скуки ради? Дань темпераменту? Так я никогда ему не отказывала, сама была не против… Мне его не хватало, но я же не бегала… Или тут еще что-то странное… – распалившись от воспоминаний, повысила голос Рита и нервными движениями вытерла носовым платком лицо и шею.

– Мартовский кот. Черта лысого ему не хватало. Я бы ему такой хай устроила! Ты позволяешь, и я себе позволю! Я бы ему задала перцу! Изобразила бы на нем пенку во всю стенку! – зло провозгласила Инна. Она чувствовала себя вправе дать волю раздражению.

«И Рита свернула на грустную тропу, – удивилась Жанна. – А ведь умела молчать, хотя многое, о чем она молчала, не давало ей покоя. Как скрипку несла свою боль, свою первую любовь».

– Не разглядела, не угадала я в нем верхогляда. Виртуозно лгал, с удовольствием лихо выворачивался, будто родился с этими качествами. Никогда не конфузился. Я чувствовала в нем что-то непонятное: в его отсутствие у меня часто перехватывало горло, меня бросало то в жар, то в холод, но не верила себе. Ведь ничего не указывало на его свободное поведение. Так почему же я писала в своих стихах о нем горькие строчки, правда, начиная их словами «неужели»? Предчувствовала, предвидела?.. Вот и получалась моя жизнь из многоточий надежд, страхов, неуверенности, недомолвок… Все мои беды на его совести.

…Он даже не задумывался над тем, что все домашние заботы лежали на мне. Я с ног валилась от усталости, а он, бывало, ложки к ужину сам себе не возьмет – все ему подай-принеси. Никогда не работавшими вне дома мамой и бабушкой так был приучен. А попробуй только заикнуться о помощи, так он сразу сказывался больным. Я верила, жалела его. А у него был на это простой расчет… И его мамаша подпевала, мол, что еще надо, он же возвращается к тебе. Может, ей, домохозяйке, этого было достаточно. Она, полностью зависящая от мужа, боялась требовать большего. Мужа побаивалась и перед сыном благоговела: мужчина!

Бывало, спрашиваю Стаса: «Почему ты считаешь для себя позволительным оскорблять меня, а за мной такого права не оставляешь?» И смотрю ему в глаза. А он меня не видит…. «Я – мужчина» или «Мужчина не должен делать то, что он не хочет, иначе он потеряет себя», – вот и все его ответы на все случаи жизни. А женщина, получается, обязана терпеть по определению, так что ли? И время от времени он напоминал мне об этом всеми доступными ему способами. Его лозунг – не быть благоразумным. Самое главное – его поведение зачастую сводило на нет все мои усилия по воспитанию сына. Его преступное равнодушие, его жестокость… Напрасно взывала к его разуму.

Потом напрямую, но словно в шутку, стал говорить, что, мол, мужчине свойственно расширять «сферы своего влияния». Руки опускались, когда слышала такое… А дальше все больше и хуже… Сначала не верила, потом с ужасом осознала, что все это правда. Ревела, с ума сходила… тут и стыд, и страх, и растерянность…

«Очередная победа? Мои поздравления! Еще не рябит в глазах от разнообразия? Какая по счету?» – такими словами я встречала его под утро, уже готовясь к разводу. Не смогла вынести его пренебрежения мною… Думал, всю жизнь буду воздавать почести его изменам.

…Бывало, квартиру украшаю, готовлю на ужин что-нибудь вкусное в надежде, что придет пораньше, но не сбывались мечты, не оправдывались ожидания. Он все равно уходил кривыми путями, гонимый сладострастным любопытством, следуя темным животным инстинктам, и возвращался, когда заблагорассудится. «Разве человек создан для того, чтобы вести размеренную праведную жизнь?» – удивлялся он. А зачем тогда не гулял, терпел, пока не родился сын? Привязать ребенком хотел?.. Видно, мы, женщины, сами себе придумали вечную, верную любовь и как малые дети обижаемся на мужчин, которые эту выдумку не воспринимают, не одобряют и не поддерживают. А как-то случайно обнаружила, что не слушает он, когда я ему о чем-то говорю. И даже если слышит, то все мимо ушей проносит. Не нужны ему мои мысли, заботы, настроение. Боже, о каких мелочах я говорю! Занозой в душе была для него семья. Она казалась ему символом всего, что он ненавидел. Его бесила моя долго длящаяся жертвенность и стремление к ясности, справедливости. Я чувствовала его откровенное неприятие даже к ребенку. И он ему мешал. А расходиться не хотел. Не было у него потребности в душевном тепле. Не воспитано оно в нем, поэтому и отзывчивостью не отличался. Для него было достаточно комфорта, чтобы кормили его, обихаживали. И к чему только клонилось его сердце?.. Кто сам не страдал, тот и другим не умеет сострадать.

«В Рите невероятная нежность прекрасно сочетается со строгостью и решительностью», – отметила про себя Лена.

– …Потом задумалась. Свою ли жизнь проживаю? Зачем она мне такая? И подала на развод. Сам бы он этого не сделал… Я отталкивалась от своего понимания счастья. Собственно, дело здесь даже не в этом… у него какое-то безотчетное желание возвышенной неземной любви. Он не мог представить свою любимую в халате… и себя простым, не великим… То, что лишено тайны или хотя бы чего-то нового, интересного, недостойно его. Доходило до абсурда… гурман, лизоблюд.

Поняв это, я, конечно, первое время пыталась ему подыгрывать, но ему еще было необходимо совершенно новое лицо… Если у человека не возникает сердечной привязанности, о чем еще можно говорить? У такого самая великая любовь стоит слишком мало. Такому важна только игра. В семье легко и быстро удовлетворялись любые его желания, и это не ценилось, – говорила Рита, смущаясь, пряча скорбный взгляд, с трудом подбирая подходящие слова. Казалось, в ее черных глазах была вся боль и все бессилие несчастливых в браке женщин.

– Ничего себе! Ошеломляющее откровение, – опешила Лена.

– Ну, это уж заскок. Он сексуальный маньяк? – недоуменно спросила Жанна.

– У каждого свои причуды, – презрительно фыркнула Инна.

– Кто слишком много страдает, у того чувства должны атрофироваться, а ты до сих пор с ума сходишь, – догоняя первую мысль Риты, эхом отозвалась Аня.

– Проще умереть, – возразила Инна.

– А ему, судя по всему, стыдно не было, и он никогда не давал нравственной оценки своим действиям. «Чувство вины? А что это такое?» Вот и разошлись наши стежки-дорожки. Не нужны мне были его подачки. Я хотела его целиком, полностью. Раз грешишь, принимай на себя последствия: не бесись, не угрожай, не привередничай… Как катком по мне прошли годы моего первого беспросветного замужества. За что мне такое? За то, что любила? Ты, Инна, как в воду смотрела, предрекая такой конец. На самом деле осечка у меня с ним вышла. Но он хоть был умным, интересным. В нем было что-то невыразимо привлекательное. Не сексуальность, нет. Пожалуй, умение нешаблонно выражать свои мысли. Цены бы ему не было, не будь он беспардонным лжецом и распутником… (Она сказала это достаточно жестко, чтобы внести полную ясность на счет своего мнения, однако в то же время и мягко, чтобы это не выглядело как нанесение обиды некоторым из присутствующих.) Боже мой, сколько же тупых, бездеятельных, примитивных мужчин встретила я на своем жизненном пути! Много больше, чем глупых женщин.

– «Великая» история любви. Это же апокалипсис в отдельно взятой семье. И какие невидимые канаты притянули вас друг к другу, можно только гадать. Твой рассказ не укрепляет стремления к супружеской жизни. Если любовь воспринимать как неизбежное страдание, так зачем она тогда нужна? Может, проще, не задумываясь о высоких чувствах, справлять физиологическую потребность в сексе и все? Такое часто предлагается в западных фильмах, – вздохнула Лиля.

– Осенила замечательная идея! Время от времени тебя посещают гениальные мысли! Развела руками чужую беду, утешила! Растрогала донельзя. Ни к селу, ни к городу такие замечания… и так этого «доб-ра» кругом навалом, – взбунтовалась Жанна.

– Завести любовника? Чтобы после секса он по привычке холостяка уходил к себе домой? Нет, я бы хотела засыпать и просыпаться в объятьях мужчины, – сказала Рита.

– А я бы и сейчас не против. Не могу отказать себе в удовольствии, – то ли в шутку, чтобы подразнить подруг, то ли серьезно сказала Инна.

– Ну-ну. Дружно сняли очки, оба положили зубы в стаканчики… и вперед! – расхохоталась Мила, вызвав дружный смех подруг.

«Ну и финтифлюшка эта Инна», – молча удивилась Жанна.

А Инне хоть бы что. Она с равнодушным видом продолжила свои рассуждения:

– Собственно, у меня, Рита, тоже были схожие с твоей ситуации. Но меня голыми руками не возьмешь, мои мужья быстро получали по заслугам, – твердо заверила она. (Не утерпела, чтобы не проанализировать услышанное на свой лад.) – Можно подумать, мужья эти знали себе цену. Ха, только из чего она складывалась, они сами не понимали.

– Хоть и невелики были твои потери, но разорванные нити души, как ни связывай, все равно ведь болезненными узелками остались на всю жизнь, правда? – то ли уточнила, то ли подтвердила Лиля.

– Ты с детства была затюканная? – грубовато-искренне спросила Инна, словно не слыша вопроса Лили, обращенного конкретно к Рите.

– В детдоме я была слишком хилой, чтобы верховодить, вот и приходилось включать соображалку.

– А любовь ее отключила?

– Похоже на то, – улыбнулась Рита.

«Когда я вижу одиноких женщин, у которых много в характерах мужского, и одиноких мужчин с женскими качествами, то невольно приходит мысль, что иногда деление по типу пола должно происходить по способу существования, а не по физиологическим признакам», – про себя усмехнулась Лена.

– Рита, ты ревновала мужа? – негромко спросила Жанна. – Ну… это когда сама себя ввергаешь в безотчетный ужас, демонизируешь реальность, когда чувства достигают прямо-таки клинической остроты, когда осознаешь мучительный роковой тупик… ну, так, чтобы до умопомрачения…

– Ну и тему ты вбрасываешь, нечего сказать! – неодобрительно закрутила головой Инна, словно прогоняя неприятные мысли, в один миг горьким потоком хлынувшие из ее памяти.

Эта реакция не укрылась от внимательного взгляда Жанны, и она «сняла свой вопрос с повестки дня».

Галин нежный голосок вдруг прорезался:

– Бывало, в общежитии девчонки с ребятами вперемешку в обнимку сидят на койках, песни поют, хохочут, а я всегда на отдельном стульчике. Не позволяла, чтобы кто-то меня помимо жениха касался, чувствовала, что любовь – сосредоточение на одном человеке. А он всю жизнь мне не верил, нервы мотал. Как зверь становился. Что-то беспощадное возникало в нем в эти моменты… То посмотрела на кого-то не так, то сказала что-то не то. Я с ума сходила от постоянной грозовой атмосферы подозрительности. Ревность – плохой советчик в жизни. После командировок муж рыскал по квартире, рылся в ящиках. Компромат искал. И этим перечеркивал все хорошее, что было между нами. Недоверие, сомнения, ревность – лавина, которая сминает человека, он становится одержимым.

Жанна мгновенно загорелась любопытством. А может, тема ей была близка, но она скрывала это.

– Ха! Она хотела, чтобы у ревнивца мысли были мудро соразмерны! – удивилась Инна. – Он же псих. И если я, как тебе кажется, ошибаюсь, опровергни меня.

– Может, у него в детстве был дефицит базового доверия?

– А эта его хамская манера неприятия твоего мнения. К чужим словам он прислушивался, ловил каждую интонацию, что-то выуживал для себя. Отродясь не встречала такого деспота.

– Он ставил меня в положение, в котором трудно доказать неви-новность или непричастность. Почему выходил за пределы благоразумия? Почему чужим верил больше, чем мне? Они же нарочно его дразнили, издевались… Он плод законченного, закоренелого скептицизма?